Была такая песенка во времена СССР: «Сын поварихи и лекальщика, я в детстве был примерным мальчиком…»
Так у меня все круче. У меня отец слесарь-инструментальщик, а мать тридцать пять лет отработала слесарем-сборщиком. Отец позднее окончил техникум, а потом занимал инженерные должности. Мать так и сидела «на конвейере» и собирала электромоторы до пенсии.
Я тут не хочу нигде ставить акценты. Просто констатирую факт.
И не стал бы утверждать, что жизнь рабочего — это плохая жизнь. Я вырос в кругу подруг матери, большинство из которых «сидело» на этом же конвейере, и хочу сказать, что по своим волевым качествам, по своей жизненной устойчивости, эти женщины куда как превосходили нынешних дамочек из офисов.
Они не теряли своих женских качеств, но они были сильными физически и духовно. На многие житейские проблемы они смотрели твердым мужским взглядом.
К тому же работа на конвейере — это своего рода медитация.
И еще в их жизни было очень много иронии и юмора. Я бы сказал, это их специфический взгляд на жизнь, защитная реакция, что ли?
У матери была подруга Галина Хусаинова. Сама она была русская, но вот муж у нее был татарин. В поселке, кстати, жили практически одни русские, хотя приезжали они из самых разных мест, но и была группа местных татар, предки которых поселились в этих краях еще до революции. В основном татары были очень хорошими людьми, но вот муж тети Гали Хусаинов был хулиганом и отличался бешеным нравом. Тетя Галя с ним развелась, от Хусаинова у нее остался сын Женька, подрастая который многое перенял из повадок отца. Тетя Галя плакала, жаловалась моей матери, но говорила про сына: «Но ведь не от Ленина же я его родила».
Тетя Галя пыталась выйти замуж, ходила по ресторанам. Была она еще молодая и вполне привлекательная. И рассказывала, как один раз ее пригласил на танец симпатичный мужчина, потом довел до места, и вежливо поинтересовался: «Вы слесарем работаете?»
Дело в том, что у женщин с конвейера были специфические мозоли на руках от работы с металлом.
Но вернемся к самому поселку, к тому, как он строился.
С точки зрения сегодняшнего дня, это интересно. Поселение Красная Поляна находится в
Дело в том, что окрестное население состояло из крестьян, и никто от своей земли уходить в пролетарии не хотел. Но вот придти на сезон, когда в деревне делать было нечего, хотели многие.
Для них и построили эти казармы, в которых люди спали в три смены, в три смены они и работали.
Подзаработав прилично у Крестовниковых, крестьяне весной снова возвращались домой, к земле.
И, видно, к этому месту, Красной Поляне, никаких особых чувств эти люди не питали. Наоборот, тут вдали от своих можно и напиться было, и подраться и прочим образом оскотиниться.
Отсюда, появился этот особый тип «полянского» человека — наглый, крикливый и хулиганистый. И что интересно, эти качества передавались некоторым «полянским» людям по наследству. Большинство жителей поселка были вполне приличным людьми, но вот эти особи «полянские» накладывали неизгладимый отпечаток на лицо поселка.
Но я думаю, что большинство рабочих поселков и городков, которые строились во времена СССР, в которые съезжались люди со всей страны, были примерно такими же. Не было общей исторической памяти, не было общих родственников, не было даже кладбища, не говоря уж о Храме. Был ударный до изнеможения труд — и пьянство, как праздник и отдых, который плавно приводил все эти поселки к деградации.
Но для меня-то Поляна, как называли поселок, была местом родным.
Взрослея, я стал слышать от окружающих об особом «полянском» характере, о том, что в нашем поселке живут одни хулиганы. Эта, кстати, особенность не только Поляны, в любом районе всегда есть некое место, в котором, с точки зрения остальных, живут сплошь «отмороженные». Меня подобное отношение к моему поселку долго задевало и раздражало: я-то ничего плохого в «Поляне» не видел.
Все-таки любопытно, как зародившись, человеческие психотипы потом передаются из поколения в поколение. Ну казалось бы: какое отношение имели все эти люди, приехавшие в конце 50-х годов, к тем первым «полянским» фабричным крикунам и хулиганам? Да никакого! Но фирменный почерк стал проглядывать незамедлительно.
Вот так и формируются и слабые народы и сильные. Психотип и стремление навязывать свою волю окружающим, зародившиеся в маленьком поселении с названием Рим, потом привели к созданию огромной империи, в лучшие годы в которую входило сотни разных народов общей численностью в двести миллионов человек!
В Красную Поляну я переехал в возрасте трех лет, когда родители построили свой дом. До этого они жили на частной квартире у бабки Души (ударение на первом слоге), как звали добрую к нам старушку.
У бабки Души и я жил иногда, когда мать забирала меня от своих родителей, чтобы дать им отдохнуть. Про это время я ничего не помню, но помню рассказы матери. По ее словам бабка Душа уважала фабричных хозяев Крестовниковых, как многие местные жители, которые имели с ними дело, и ненавидела советскую власть. Она была верующая женщина и патриотка.
Меня она дрессировала еще малюткой. Спрашивала: «Шурка, где Бог?» И я тут же смотрел на иконы. На это зрелище она собирала своих подруг-старушек, я исполнял номер без помарок, чего в силу очень уж малого возраста вроде бы ни как не мог делать, и заслужил безоговорочный авторитет бабушек. Видать, я уже тогда тянулся к духовному.
Во время войны немцы заняли Красную Поляну на несколько дней. И был очень сильный обстрел поселка из орудий.
Немцы, которые жили в доме бабки Души, попрятались в «щель», которую вырыли у нее на огороде. Бабушка, по ее словам, ничем не могла выказать немцам свою ненависть и презрение, кроме одного. Во время обстрела она стояла рядом с этой «щелью», и когда обстрел закончился, и немцы стали оттуда вылезать, она им сказала: «Что, страшно? А я старая, а не боюсь!». Немцы все поняли без переводчика. Один из них достал портмоне из кармана и показал бабушке фотографии своей семьи, объясняя, что боится не за себя, а за них, что они одни останутся.
Но вот таких коренных жителей Красной Поляны, как бабушка Душа, я практически не застал.
Мне было уже лет пять-шесть, и я очень смутно, помню, как мы приходили к бабушке Душе просто в гости, и она давала мне сладкий изюм. И больше об этой достойной женщине не помню ничего. Мать к ней относилась как к родной, а это о многом говорит.
Почти рядом с домом бабушки Души была церковь, которую коммунисты превратили в склад, в котором, кстати, люди покупали керосин. Я туда ходил позднее и до сих пор помню, что в очереди за керосином, все вели себя странно тихо, и была очень хорошая акустика.
Ну и за что верующей русской женщине было любить коммунистов? За то, что они ее храм превратили в керосинный магазин?
Сейчас очень многие молодые люди судят о СССР по рассказам своих старых родственников, молодые люди не понимают, что их бабушки и дедушки, обобранные и униженные нынешним режимом, просто испытывают эйфорию по тем временам, вспоминая, чаще всего «золотые годы» Брежнева, когда жизнь действительно стала более или менее сносная.
Так вот в Красной Поляне кроме фабрики построили еще завод и требовались рабочие руки, казарм Крестовников на всех не хватало, массовое строительство Хрущев еще только разворачивал, и тогда всем желающим выделили участки земли в десять соток, на которых можно было построить себе жилье. Мои родители взяли такой участок и начали строить дом.
Через три года в среднем после того, как они получили участки, молодые в основном семьи построили себе вполне приличные дома! Моим родителям помогал дедушка Иван Петрович, который потом продал свой дом (за гроши) в деревне и переехал жить к сыну. Какие-то небольшие деньги отцу присылал его брат, служивший младшим офицером на Северном Флоте. А все остальное построили на собственные деньги два молодых рабочих человека!
А ларчик открывался просто. Кирпич, цемент, доски и прочее — все это стоило очень недорого. За строительные работы бригады так же брали по божески, тем более многое дед сам делал, а ему помогал отец.
Это, кстати, к вопросу об ипотеке: насколько тяжело всех желающих обеспечить жильем. Оказывается — легко, было бы желание у власти.
На примере этого поселка видно, что советская власть, в руках которой была возможность регулировать цены, легко могла в рекордные сроки построить «одноэтажную Россию», где у большинства был бы свой дом.
Могла, да. Но не очень-то к этому стремилась.
Тут были объективные трудности, но главное даже не это, а вопросы идеологии и влияния на массы. Ведь что такое квартирный вопрос в СССР? Это ключ к власти над людьми. Ты можешь получить бесплатную квартиру, но если пойдешь работать или служить туда, где ты нужен государству. И человек шел на завод, на фабрику, на стройку, в милицию или еще куда, твердо зная, что если он будет работать пусть там, где ему не нравится, но он нужен, то свою квартиру он получит обязательно. Иногда лет через десять-пятнадцать, но получит нормальное жилье.
Заодно человека таким способом «прикрепляли» к месту. Вот он получил квартиру во Владимире, отработав за нее пятнадцать лет, но захотел поехать жить в другую область, в Краснодар, к примеру. Если у него нет там хороших знакомых и блата, то ему придется и там работать за жилье еще пятнадцать лет.
Все массовые переброски рабочей силы внутри СССР осуществлялись, кстати, но основе этого же принципа. Хочешь жить в Латвии и получить там квартиру? Тогда поезжай строить какой-нибудь комбинат.
Советский человек должен был знать, что единственным благодетель, который у него может быть — это государство. Будешь хорошо себя вести — получишь свой минимум, будешь стараться — получишь чуть сверху.
Между прочим, в этом вопросе не далеко ушли от Ленина. Вот голод в Москве в 1919 году, а ЧК и милиция начинает бороться с мешочниками, т.е. с людьми, которые едут из деревни, чтобы продать или обменять хлеб на нечто другое. Казалось бы, абсурд? Советская власть борется с теми, кто хочет накормить город? Но нет. В этом железная логика. Хлеб и прочие продукты питания должны быть у советской власти. Не хочешь сдохнуть с голоду — иди и работай на эту власть.
Вот в нашем поселке, что там земли, что ли не хватало? Ну дали бы не по десять соток, а по двадцать. Нельзя. На десяти сотках мы выращивали картошку, огурцы, помидоры. Кусты смородины и малины были. А если двадцать соток, то можно выращивать и на продажу, и еще как выращивать! Значит, какой-то человек будет зажиточным, у него будут деньги, он будет независим от государства.
В любой другой стране были бы счастливы, что кто-то не сидит на шее у государства и зарабатывает себе сам.
Но не в СССР.
Начни хоть какие реформы в этом направлении, развяжи людям руки (да разреши хотя бы малый бизнес!), то СССР бы к 1980 году был бы не беднее США, а может быть и богаче. Но нет, нельзя. Ибо это отход от ленинизма, это возрождение буржуазных отношений. То есть, на самом деле — потеря контроля над людишками. Чего в Советском Союзе боялись пуще любых других проблем. И держались за эти рычаги контроля, даже когда они перестали действовать.
СССР погубил догматизм и неумение думать и просчитывать ситуацию хотя бы на два хода вперед.
Но вернемся в Красную Поляну.
Дом родители, наконец, построили. Мать ввела меня в него за руку и подарила мне игрушечный грузовик и совок.
Это было то, что было нужно. На улице было полно у каждого дома щебня, кирпича, и главное, грузовики, иногда на наших глазах, вываливали золотистый чудесный песок. А в нем хоть дороги строй, хоть пещеры рой, хоть крепости с башенками, а можешь и сам зарыться. Это было здорово — зарывать руки по локоть в холодный внутри песок.
И вот вижу я какого-то мальчишку. Он моложе меня, но толстый, плотный. И жужжит. Видимо он чувствовал себя пчелой, или шмелем. Их много летало, они садились на желтенькие цветочки. Я подошел к мальчишке, он набычился, но продолжал жужжать, ибо выйти из образа сил не было. Бритый наголо, крепкий мальчик с незлыми, но упрямыми глазами.
Это был Сережа Долгих. Мой сосед.
Я не скажу, что это был мой друг — но мы вместе росли. Он был, в общем, хороший парень. Кто-то у него из родственников работал в авиации начальником.
Отец у него был очень красивый украинец, который приучал Серегу всегда поступать по-мужски, как-то Серега украл у меня игрушки, его отец мне вернул их, и почти тут же я услышал рев Сереги, который снимал штаны и готовился к порке.
Чего-то меня не очень обрадовали тогда эти игрушки. С Серегой мы бы и так разобрались.
Потом Сережа вырос в симпатичного парня, который не хотел идти проторенной дорогой простого советского человека. Родственник в авиации устроил его в специальную школу вертолетчиков, там учились пару лет, по-моему, практически заочно, отрабатывая какие-то полеты, потом молодой человек шел не в армию, а в запас, чтобы в случае войны у страны были запасные кадры этих самых вертолетчиков.
Помню, как Сергей рассказывал мне про свой экзамен, ему нужно было поднять в небо вертолет, чего-то там сделать, какие-то маневры, а потом долететь до другого аэродрома и посадить вертолет. Ну, Серега взлетел, а чего делать дальше — не знал. Тогда инструктор, сидевший рядом, решил отвести душу на «блатном» парне. Он принял управление на себя и начал выделывать такое, что Сереге поплохело, особенно когда ас остановил двигатель, и машина камнем стала падать вниз. Серега, по его словам, завопил: «Отец родной, не губи!»
После чего довольный инструктор даже не стал мелочиться и требовать, чтобы Серега сам посадил вертолет. Да видно и опасно это было — доверять ему посадку после всех этих кульбитов.
Но экзамен Сергею засчитали.
И пошел работать Сережа вышибалой в местный ресторан. Чем всех ошеломил.
Но он видел свое предназначение не в том, в чем видели его мы. И его никто не осуждал. Степень внутренней свободы русского общества и тогда была очень высокой.
Я помню свой последний разговор с Сергеем. Мы случайно вместе ехали в автобусе, это был 1991 год, Сергей уже работал в Шереметьево на одном из складов. Который в народе называли «золотое дно». И, видимо, уже имел устойчивые контакты с воровским миром. И прищурившись, он сказал мне, что пора бы всю власть в стране отдать ворам, тогда всем будет хорошо. Я ответил, что ни России, ни лично мне точно хорошо не будет. На том и расстались, впрочем, в хороших отношениях, делить нам было нечего.
При всем своем флегматическом складе характера Сережа риска не боялся. На чем и погорел.
В бурные 90-е он якобы был «кассиром» в воровской группе, куда-то пустил деньги в оборот, рассчитаться во время не смог.
И Сережу убили. Среди белого дня. Он ехал вместе со своим родственником, молодым парнем, их машину прижали к обочине и расстреляли из автоматов.
На поминки, боясь авторитета А., к нему пришли всего двое друзей из всех знакомых.
Его отец, дядя Саша, по словам тех, кто там был, сказал всего несколько слов, он сказал: «Ну ладно, моего убили за то, что он чего-то там не выполнил. Но второго-то парня за что?»
Потом дядя Саша заболел как-то сразу диабетом и скоро умер. Хотя внешне он вроде был суров к сыну, чуть ли не враждебен.
Бандит А., на которого молва списала смерть Сергея, тоже родился в нашем поселке. Лично я его не знал, но несколько лет в 90-е по слухам он всем верховодил. Мои дальние родственники жили рядом со здоровенной дачей, которую он построил.
И вот приходит мой родственник и рассказывает, щелкая зубами от ужаса, как ходят по участку охранники А. Практически открыто с автоматами. И как один из них выпил пиво и бутылку бросил на участок моего родственника, а его двадцатилетний сын взял бутылку и подошел к этому автоматчику и сказал: «Больше так не делай».
Родственник мой сказал: «Саш, я чуть не поседел, когда он к нему пошел».
Но больше бутылки не бросали.
А на нашей улице мать мафиози А. купила дом задолго до происходивших событий.
Дама всю жизнь работала продавщицей. Это была особая порода людей — советские торговые работники.
Я знал, что она продавщица. Иногда мы вместе выгуливали собак. Надменная такая женщина, но вела она всегда себя прилично. Она познакомилась потом с моим отцом и моей матерью, потом ее сын А. вышел из тюрьмы, потом началось его «возвышение». Потом убили Серегу (это был мелкий эпизод в череде бандитских войн). Мать А. к этому времени уже продала дом и переехала в Москву, где ей сын купил квартиру.
А потом убили и самого А.
Опять же по слухам, он не хотел подчиняться МВД или еще каким-то силовикам, якобы он был против того, что силовики продвигали «черных», крышевали их, ибо с русских бандитов много не возьмешь, они на своей земле, а «черные» делились.
Это, конечно, слухи, легенды, но другой информации у меня нет.
И вот как-то через небольшое время после гибели сына мать А. на кладбище встретила мою мать и сказала следующее: «Убили моего сынка, теперь черным в город дорога открыта».
Никого я не хочу здесь осуждать, не судья я этим людям. Но можно сказать точно, что если бы коммунисты в ослином своем упрямстве не строили коммунизм и в 60-е годы и позже, если бы они под своим железным контролем начали реальные рыночные реформы, то было бы все нормально. И Сережа бы процветал, и другие были бы целы.
Нужно понимать, что страну изуродовали не в 1991 году, а в 1917. Ибо это уродство отнимать у человека свободу и заставлять жить его по казарменному распорядку. Такое не могло закончиться хорошо. Или хотя бы нормально.
А Серегу жалко. По моим воспоминаниям он был первым мальчиком, которого я встретил на улице поселка. Все вокруг было залито солнцем, и бритый Серега жужжал и жужжал, видимо представляя, что у него крылья…
В детстве до первого класса у нас был довольно тесный коллектив детей из тех, с кем жили дедушки и бабушки, и мы не ходили в ясли и детский сад.
Не сказать, что детсадовских мы не принимали в свой круг, просто мы тусовались с самого утра до вечера, а они приходили позже.
Я плохо помню то время, ибо было оно однообразно радостным. Какие-то обрывки воспоминаний.
Окна занавешивали газетами, ибо занавесок сначала не было. Мебели практически не было тоже. Лучше всего была обставлена комната бабушки и дедушки, ибо они привезли свой скарб с собой, в том числе диван и кровати. И еще коврики, на одном были три лебедя, а что было на втором, не помню. Примерно такие коврики продавали «Трус» и «Балбес» в фильме «Операция Ы»
Помню, что появилась тумбочка для книг, и сразу стали покупать книги.
Вот это, пожалуй, самое замечательно, что было у коммунистов — культ книг. Мне это вполне подходило. Дед купил «Золотой ключик», но не обычный, а в виде комиксов. Я уже не помню, с какого возраста, но мне было безумно жаль всех персонажей, которые жили в этой страшной Италии, нищие и несчастные.
Вот это очень важный момент — во сколько лет человек становится социальной личностью и с чем это связано?
Ведь сначала «Золотой ключик» воспринимался просто, как сказка. Но с какого-то момента я понял, что есть их мир — капиталистический, полный ужаса и нищеты, и есть наш мир — праздничный и счастливый. И это было так здорово осознавать, что ты защищен ото всех этих бед, которые терзают этих несчастных, живущих в капиталистических странах.
Я думаю, что люди в Швеции, Франции и даже в Польше, вот так же с замиранием смотрели (и смотрят, наверное) сюжеты из этой несчастной РФ, где ужас, где Чернобыль сменяется путчем, путч расстрелом Белого Дома, а затем война в Чечне. Боже мой, сколько радости обывателям по всему миру доставила война в Чечне! Приходишь домой, тут жена тебе изменил или муж в казино все проиграл, или дочь вышла замуж за наркомана. А включил ТВ, а там война в Чечне или хмурые русские люди на улицах, которые упрямо идут толпами и голосуют за Путина. Какое облегчение!
Но не книги тогда еще определяли счастье в моей жизни, а общение с такими же карапузами, как я сам.
Мистики знают, что ребенок живет радостно оттого, что не очень разделят весь мир, и свое Я. Подошел ребенок к сугробу, а сугроб весь светится яркими звездочками, он такой невероятно белый, он так похож на сахар. И малютка чувствует блаженство. Он не разделяет в этот момент себя и сугроб, и чувствует себя таким же прекрасным, как этот сугроб.
Или дружба детей, когда они часто чувствуют, что они одно целое. Вот из игры вырывают одного человека, и игра разрушена или совсем или на время. Ну непонятно, как можно обойтись без этого человека! Было так хорошо, каждый испытывал блаженство от присутствия каждого. И на тебе, взяли за руку, шлепнули по попе и увели прочь столь необходимое для братства существо.
Мир детства и самоидентификация (во всяком случае, глубокая, в том числе и национальная) — вещи несовместимые. Если малыш не разделяет себя и мир, то он никак не сможет разделить мир на «наших» и «не наших».
Мистики давно поняли, что именно такой мир и есть цель человечества. Мир добра, радости и неразделенности. Они это поняли, только путей к этому миру не знают. Хотя всякие варианты, в том числе в виде мировых религий предлагают. Но почему-то религии мир не объединяют, а разъединяют еще больше.
Любовь и невозможность жить без других человеческих существ — это то, что в нас заложено изначально.
Вот тут на днях подхожу к своему подъезду, и стоят два мальчика, им лет по восемь, они полностью в своем диалоге и меня практически не замечают. Один умоляет друга зайти к нему. Второй чуть не плачет и говорит, что они (родители) очень круто приказали ему не заходить, ибо он наказан: «Нет, — настаивает второй мальчик и чуть не плачет — зайди на минуту. Мне будут разбинтовывать мою рану, и я хочу тебе показать свою рану». «Я очень хочу увидеть твою рану — чуть не плачет в ответ второй мальчик, — но я не могу, мне обязательно нужно домой». «Ну мне же самому не будет интересно без тебя смотреть свою рану»- восклицает страдалец.
Потом наступает иллюзорный мир, в котором главное — это реализация наших страстей, заменяет нам радость человеческого общения, как главную ценность. И постепенно, шаг за шагом, мы сознаем, что мир этот разделен, в нем есть «наши» и «не наши».
Мы становимся социальными людьми, в мальчиках и девочках просыпается сексуальность, а вместе с ней появляется возможность (чаще всего опять же мнимая), получить тепло и участие от одного человека.
Женщина мечтает, чтобы ее любили и ею восхищались, молодой человек стремится в той или иной форме прибиться к стае. Самое важное для него — признание его достоинств внутри этой стаи. Служение этой стае. Молодая женщина чувствует инстинктивно, что высшее блаженство — это принадлежать кому-то, желательно самому лучшему на земле. Молодой человек в какой-то момент понимает, что готов на все ради своих друзей. Если, конечно, стая стала братством.
Женщине мучительно жить без любви, мужчине мучительно жить вне хоть какого-то братства, пусть даже это будет суррогат, пусть это будет братство рыбаков, футбольных фанатов или байкеров.
Так мир ребенка заканчивается, и начинается мир самоутверждения, экспансии и насилия…
