Итоги с Владимиром Путиным: внешняя политика Кремля и распад Российской империи

Внешнеполитическую конъюнктуру периода правления Владимира Путина можно, в целом, считать не менее благоприятной, чем внешнеэкономическую. США как основной центр силы, диктующий международную повестку, были в большей мере озабочены формулированием и оформлением новой доктрины своего глобального доминирования, проблемами борьбы с терроризмом, влияния на Ближнем Востоке, минимизации военных потерь в оккупационных зонах, чем «сдерживанием» или «воспитанием» постсоветской России. Немаловажно и то, что Москва перестала быть заложником западной кредитной политики (реализуемой через МВФ и другие механизмы), которая всегда служила инструментом ограничения суверенитета кредитуемых государств.

Иными словами, в 2000-е гг. Кремль, при всех возможных оговорках, получил небывалую (для постсоветского этапа истории России) меру свободы в проведении как внутренней, так и внешней политики. Сам факт обретения этой более высокой меры свободы можно записать Кремлю в актив — что, вероятно, и является одной из составляющих мифа о перманентном «внешнеполитическом успехе» президента Путина. Однако граница между «случайным везением» и «заслуженным успехом» в биографии людей и народов чрезвычайно тонка. Поэтому в дальнейшем мы намерены говорить не о том, был этот «подарок судьбы» заслуженным или нет, а о том, как им сумели распорядиться. Удалось ли использовать возросшую меру свободы действий российского государства для фиксации и реализации его интересов на международной арене?

Такая постановка вопроса позволит вести обсуждение не в терминах личных заслуг и неудач, а в категориях общенациональных вызовов и перспектив. Однако и в этом случае оценка внешнеполитических итогов минувших 8 лет наталкивается на очевидные методологические трудности. В частности, оценка эффективности в реализации национальных интересов на международной арене весьма затруднена в тех случаях, когда последние никак не оформлены и не заявлены; когда существуют серьезные расхождения по поводу их трактовки внутри страны; когда существует разрыв между реальными и декларативными целями, а также между практическими результатами проводимой политики и ее имиджевыми эффектами.

Перечень подобных сложностей оценки можно множить, и к сожалению, именно в нашем случае они особенно ощутимы. Прежде всего, потому, что главной проблемой российской внешней политики является ее затянувшееся отсутствие. Т.е. отсутствие системы общенациональных целей и сопоставленных им средств, которая была бы соразмерна историческому и геополитическому масштабу нашей страны. Официальные программные документы, такие, как «Концепция внешней политики России», принятая в 2000 г., не восполняют этой лакуны. Они формулируют цели российской внешней политики лишь на самом абстрактном уровне («…обеспечение надежной безопасности страны, сохранение и укрепление ее суверенитета и территориальной целостности, прочных и авторитетных позиций в мировом сообществе», «…формирование пояса добрососедства по периметру российских границ, содействие устранению имеющихся и предотвращению возникновения потенциальных очагов напряженности и конфликтов в прилегающих к Российской Федерации регионах» и так далее) и, в лучшем случае, содержат лишь некоторые риторические акценты, характеризующие общий тон российской дипломатии, — такие, как концепция «многополярного» мира или подчеркнутое уважение к принципу суверенитета.

Внешнеполитическая риторика президента Путина также не восполнила этой неопределенности. Несмотря на вполне формально справедливую критику Pax Americana, озвученную им с самых высоких трибун, в трактовке российских стратегических интересов российский президент остался верен тому минималистскому кредо, которое было заявлено им еще в 2000 г. (в Послании Федеральному Собранию): «самостоятельность нашей внешней политики не вызывает сомнений. Основу этой политики составляют прагматизм, экономическая эффективность».

Эта лаконичная заявка стала довольно точным описанием внешнеполитической модели Владимира Путина:

Наряду с бизнес-подходом, во многом определяющим внешнеполитическую линию Владимира Путина, неизменным свойством российской дипломатии, закрепившимся именно при втором президенте РФ, стал подчеркнутый «легитимизм» в трактовке международного права, т.е. приверженность принципам нерушимости сложившихся государственных границ и международных институтов. Эту приверженность Владимир Путин неоднократно подчеркивал не только в связи с дискуссией о Косово, роли Совета Безопасности ООН и неправомерности односторонних военных вмешательств, но и в связи с проблемой постсоветских непризнанных государств. В частности, можно вспомнить его программное заявление о том, что конфликты, угрожающие принципу территориальной целостности государств, недопустимо решать с точки зрения «политической целесообразности». Вне зависимости от того, насколько оправданной и действенной является такая позиция (на этот счет существуют различные мнения), следует признать, что она отражает, прежде всего, стремление Москвы как можно дольше сохранять статус-кво в международных делах и в этом смысле является не противоположностью, а естественным дополнением к характерному «прагматизму» путинской эпохи.

И подчеркнутый «прагматизм», и неизменный «легитимизм» путинской внешней политики в равной мере характеризуют ее как инерционную и лишенную стратегического измерения. И, что характерно, оба подхода равно далеко отстоят от той международно-политической традиции, которую принято именовать «реализмом». С точки зрения последней, «международное право» определяет лишь способ воплощения интересов международных игроков, но не сами эти интересы, а «эффективность» характеризует лишь адекватность соотнесения целей и средств, но не содержание самих целей. Соответственно, государство, кладущее «право» и «эффективность» в основу своей программы действий на международной арене, в действительности оказывается лишено собственной целевой стратегии.

Само по себе, это, очевидно, не является катастрофой. Игрок, лишенный стратегии и действующий по обстоятельствам, далеко не всегда проигрывает игрокам, стратегией обладающим. Поскольку отсутствие стратегии может быть лучше ошибочной или сверхрискованной стратегии. Более того, в ситуации относительной внешней стабильности оппортунистическая политика поддержания статус-кво может служить хорошей альтернативой амбициозной «проектной» политике. Однако сегодня у нас все меньше оснований быть уверенными в том, что ставка на сохранение статус-кво в современном мире является надежной даже в среднесрочной перспективе. Мир необратимо меняется, сразу во многих измерениях — экономическом, культурно-идеологическом, политико-юридическом. Шансы на то, что инерция остаточных структур ялтинского миропорядка останется сильнее этих изменений, чрезвычайно невелики.

Факт признания серьезности и неизбежности очередной глобальной трансформации ни в коей мере не означает энтузиазма по ее поводу или предложения «соответствовать» любым «новейшим тенденциям» (в целом ряде случаев задача нашей страны может состоять как раз в прямо противоположном), он означает лишь необходимость прощания с «прагматизмом» и политикой «статус-кво», необходимость превращения России в страну, которая четко знает, чего она хочет — для своего будущего, будущего своих соседей и всего мира — и как намерена этого добиться. Только собственный геокультурный и геополитический проект, а не экономический оппортунизм и не правовой идеализм сможет обеспечить России достойное место в выходящей из гомеостаза мировой истории.

По мнению ИНС, этот проект может быть описан как проект государства-цивилизации, основанного в своем внутреннем развитии на религиозно-культурных ценностях исторической России и цивилизационных завоеваниях советского модерна (то есть, в идеологических терминах, на определенном синтезе консерватизма и социализма), а во внешней политике — на планомерной интеграции России и ее потенциальных региональных союзников в целостное экономическое и военно-стратегическое «большое пространство», а также на стратегическом партнерстве с теми внерегиональными центрами силы, которые заинтересованы в противодействии угрозам, порождаемым транснациональной глобализацией.

Именно этот образ желательного будущего лежит в основе наших оценок итогов правления Владимира Путина во внешнеполитической сфере. Мы полагаем, что ангажированность оценки в этом случае не только допустима, но и необходима. Дело в том, что во внешней политике, как и во всех других сферах, президента Путина критиковали и критикуют с диаметрально противоположных позиций. Поэтому условием добросовестной и содержательной критики является определение той ценностной политической платформы, с которой она ведется.

Вместе с тем, для того, чтобы заведомая предвзятость ценностных суждений не перечеркнула значения констатирующей части исследования, мы стремились к максимально широкой аналитической инвентаризации системы международных связей РФ по нескольким основным направлениям:

- политика на постсоветском пространстве, которое мы считаем главной ареной, где решается вопрос о месте России в мире;

- диалог с объединенной Европой, чья огромная гравитационная масса, геоэкономическая и геокультурная, оказывает непрерывное и неослабевающее воздействие на Россию и ее интересы в прирубежных странах;

- взаимоотношения с США как гегемоном современного — скорее «полутораполярного», чем «многополярного» — мира;

- соседство с Китаем, рассмотренное в аспекте беспрецедентных региональных рисков и угроз, связанных с ростом этой новой глобальной силы.

Указанная расстановка приоритетов неизбежно оставляет за скобками целый ряд тем, значимых для прошлого и будущего российской внешней политики, нам лишь остается надеяться, что неизбежные пробелы настоящего доклада будут со временем восполнены в ходе теоретического и практического развития отечественной внешнеполитической мысли.

Часть 1. Россия на постсоветском пространстве

Часть 2. Россия и Европа 

Часть 3. Россия и США

Часть 4. Россия и Китай