Среди других фактов мировой истории, требующих сейчас настоятельного осмысления, объединение западного мира Америкой обсуждается меньше всего — видимо, сама возможность такого объединения представлялась всегда настолько естественной, что скорее следовало удивляться, почему Запад не сделал это раньше. Между тем в этом объединительном проекте есть и что-то новое и очень существенное — то, чего никогда не бывало прежде.
В пестрой западной «лоскутной империи» есть один клочок на самой ее окраине, древняя каменистая земля у вечно шумящего моря под желтым неподвижным солнцем.
Он входит в эту империю на правах, равных со всеми западными народами, если не больших, и кажется «краеугольным камнем» нового проекта, без которого все рассыпалось бы, как рассыпались все предыдущие попытки западного объединения.
Американская идея — это конденсированная западная идея, экстракт ее, что-то, что остается, если отвлечься от различий между шведами, немцами, французами, англичанами, голландцами и найти общее во всех этих народах; но никогда еще не предполагалось, что когда-нибудь будет найдена объединительная идея настолько широкая, чтобы вместить в нее еще и евреев.
Нельзя сказать, что это обусловлено просто какой-то вялостью, безразличием или неразборчивостью американцев в деле различения народов; напротив, народы ранжированы у них очень тщательно, вдумчиво и с большим знанием дела. Так, скажем, азиатские и южноамериканские страны в американскую империю включены скорее на правах «присоединенных территорий» или «занятых земель» — это колониальные окраины империи, а не ядро ее. Крах японской экономики и жалкое прозябание, в котором влачат свои дни латиноамериканские народы, показывают это со всей наглядностью. В то же время евреи каким-то образом оказались на этом пиру не только зваными, но и избранными — и хотелось бы понять, почему.
Показательно, что советский проект — еще одна «модернизационная» модель европейской цивилизации — не смог принять евреев, они остались в советской империи чуждым элементом. Обвинить их в предательстве и сотрудничестве с нацистами не было совершенно никакой возможности (хотя Сталин едва ли не сожалел об этом), но обвинения в «космополитизме», то есть фактически в «чуждости», превратились в свое время в расхожий штамп.
Вообще впервые в истории сейчас на христианской почве родилось государственное образование, которое смогло включить евреев в свой состав — никогда раньше, с того времени, когда существуют эти элементы, они не смешивались. Удивляет уже то, что христианская идея оказалась способна на это в принципе. Этого нельзя было ожидать ни раннехристианские, ни в византийские, ни в новоевропейские времена. Евреев на Западе всегда разве что терпели, а временами наступали и такие эпохи, когда им откровенно демонстрировали, что терпение это лопается. С другой стороны, и от евреев никто не ожидал, что наступит время, когда они в каком-нибудь христианском государственном образовании будут чувствовать себя комфортно — а евреи в американской империи, похоже, чувствуют себя комфортно.
Проще всего было бы объяснить эту загадку отходом Запада от христианства или общим равнодушием в современном мире к духовным корням своих цивилизаций.
Но это не так: христианству (но не иудаизму) пришлось сильно трансформироваться, чтобы совершить этот tour de force — но оно не погибло.
Для еврейства характерно исключительное по своей силе и напряженности переживание личностного Божества — настолько мощное и глубокое, что оно, хотя и захватывало воображение, но так и не смогло передаться во всей полноте ни одному из народов. Это образ абсолютного всемогущества и господства над Вселенной, образ настолько впечатляющий, солнце настолько яркое, что никто другой не мог вынести его слепящий блеск. Единственная земля, в которой смогли его вместить и воспринять — это Европа, и то лишь после того, как одно из начал этого Божества было пропущено через черную пучину Смерти, утратив тем самым часть своей абсолютности.
Именно здесь проходит непреодолимая граница между западными народами и евреями, между христианством и иудаизмом.
Христианство целиком заключено в Новом завете, в описанных там событиях, но изыми из Библии Ветхий завет — и это будет уже не христианство. Эта религия строится именно на этом онтологическом контрасте между абсолютностью ветхозаветного Божества и душераздирающими сценами Нового завета, в котором это абсолютное начало истекает кровью на кресте, как самый обыкновенный человек, создание хрупкое и ничтожное. Прочитать Новый завет без Ветхого — значит не понять в христианстве ничего. Вся соль тут именно в контрасте, в переходе, в том, что после чего следует, что из чего вытекает.
И один только Ветхий завет, при всей своей абсолютности, недостаточен, он неправильно и неполно, с христианской точки зрения, описывает картину мира. Ей недостает драматизма, «открытого финала», брошенного жребия, мучительной неизвестности, темного, волнующего и непостижимого будущего. Великая сцена распятого и угасающего, навсегда уходящего Христа, земного воплощения Бога-отца — вот самая суть христианства, то, что отличает его от всех религий.
Но именно это так и не смогли принять евреи, которые как с самого начала измыслили (или восприняли) это абсолютное начало, так и не оказались готовы поступиться хотя бы частицей этой абсолютности.
Здесь разошлись пути этих двух религий, здесь образовалась между ними космическая пропасть, которую в принципе невозможно засыпать. Евреи, оставшиеся при своем изначальном высшем вселенском начале, так и не пережившие страшного опыта богооставленности, стали казаться христианам чем-то неполноценным и даже уродливым, а в крайней форме — подлежащим уничтожению. Они были третируемы западными народами — несколько парадоксальным образом — именно потому, что они-то как раз и стояли ближе всех к этому опыту (который и происходил в их среде), и целиком его упустили: у них не хватило «культурной оптики», чтобы его увидеть.
С этого момента и начинаются (или, точнее, возобновляются на новой почве) бедствия этого народа, кажется, уже бесконечные, его горестная история.
Уже Рим испытывал к евреям чувство, похожее на чувства боевого офицера, вернувшегося с фронта и встретившего своего не нюхавшего пороху, но зато хорошо устроившегося в тыловой жизни товарища — смесь ревности, зависти, чувства превосходства и презрения. Все это было обусловлено только одним, но очень важным обстоятельством: тем, что евреи не решились или не пожелали решиться пережить тот эсхатологический опыт, глубокий и трудный, на который хватило решимости у первых христиан — опыт смерти Бога.
С другой стороны, этот опыт, единственный в своем роде за всю человеческую историю, так переродил западные народы, так сильно на них подействовал, что они стали отличаться от всех других — и отличаются по сей день. Чувство вселенского одиночества, пережитое ими на заре своей истории, и те начала, которые им пришлось выработать, чтобы перебороть это отчаяние, научиться с ним справляться, те силы, которые были найдены для его преодоления — и есть источник могущества западных народов и объединяющее их начало.
Это переживание было настолько глубоким, что все позднейшие опыты по уничтожению этого начала, вольтеровские или ницшеанские, кажутся лишь вариациями, повторениями или бледными копиями, а еще точнее — поздними отголосками этой изначальной мировой катастрофы.
Так и современный западный атеизм — не более чем фаза в развитии христианства. Это совсем особый атеизм, в корне отличающийся от атеизма, например, буддийского. Это как бы творческое развитие самого глубокого события в истории христианства, а таким событием были смерть и воскресение Христа.
В истории человечества случались уже моменты, когда оно, чувствуя, что зашло в тупик, возвращалось обратно к последней пройденной развилке — из тех, что представлялись важными — и пыталось пройти ее по-новому, или, по крайней мере, заново «повторить опыт» — пусть даже со столь же непредсказуемым результатом. Те три дня, когда Бог уже умер, но еще не воскрес — и есть эта мировая развилка, самая важная за последние несколько тысячелетий. Во второй половине ХХ века, после последнего европейского апокалипсиса, мы наблюдаем явственное желание западного мира вернуться к этому роковому промежутку — и только этим можно объяснить, казалось бы, необъяснимое сближение с евреями.
История как будто зеркально повторяется. Древний Рим, объединивший западный мир, изгоняет евреев из Израиля; новый Рим за океаном, вновь объединивший западный мир, возвращает евреев в Израиль.
И то, и другое делалось твердой рукой, но в чем разница между Западом тогдашним и теперешним? Что поменялось за это время?
Европейская цивилизация так долго смаковала момент смерти Христа, изображением которой забиты все западные музеи, что в какой-то момент почувствовала, что может обходиться и вовсе без Христа, как будто его и не было. Мир как будто вернулся в ту точку, в которой он уже был: евреи снова живут в Израиле, Христа уже нет, а чудо воскресения наперед никому не обещано. Мы как будто решили заново повторить этот опыт, и снова с неопределенным исходом. Это как инсценировки взятия Зимнего на Дворцовой площади в первые годы после революции — всякий раз, правда, неизменно заканчивавшиеся победой большевиков.
Всякая мистерия строится на воспроизведении каких-либо сакральных событий, имевших место в начале времен — и полноту переживаний ей придает только свежее ощущение, что на этот раз события эти могут повернуться и по-другому. С этой точки зрения появление нового Рима, объединение западного мира под его непререкаемым главенством, возвращение евреев в Израиль и исчезновение даже и слуха о Христе — это гигантская театральная постановка, восстановление старых декораций для воспроизведения давнего опыта.
Мы снова в ожидании — чем на этот раз завершится этот великий эксперимент, поставленный неподвластными нам мировыми силами? Что стоит от него ждать, того же ли, что было, или чего-то нового? И куда заведет нас это новое, повторится ли история на качественно другой основе, или по сути снова ничего не поменяется, и мы будем обречены вечно кружить по кругу? Следующая развилка, которая все прояснит, уже не за горами.
По версии одного из отцов христианской церкви, автора «Теологии презрения», евреи, не приняв Христа, потеряли свою избранность и за это были изгнаны из Израиля. При этом считалось, что рано или поздно, а именно «в конце времен», они образумятся, обратятся в христианство и вернутся на родину.
Сейчас евреи снова в Израиле, но нет никаких признаков, что они поменяли что-то в своем мировоззрении по сравнению с библейскими временами — наоборот, мы наблюдаем своеобразный «ветхозаветный ренессанс».
Нас ждет не конец времен, а новое начало.
