В этот день 1945 года узники Бухенвальда подняли восстание против гитлеровцев и вышли на свободу. Всего на территории Германии и оккупированных ею стран действовало более 14 тысяч концлагерей. По признанию самих эсэсовцев, узник, продолжительность жизни которого в лагере составляла менее года, приносил нацистам почти полторы тысячи рейхсмарок чистой прибыли. За годы второй мировой войны через лагеря смерти прошли 18 миллионов человек, из них 5 миллионов — граждане Советского Союза.
КОНВЕЙЕРЫ СМЕРТИ
Свой приход к власти после победы на выборах в рейхстаг 1 марта 1933 года нацисты ознаменовали тем, что открыли первый в стране концентрационный лагерь в Дахау. На пресс-конференции 20 марта глава полиции Мюнхена и ближайший соратник Гитлера Генрих Гиммлер объявил журналистам о его создании. На следующий день центральный орган НСДАП газета «Фолькишер беобахтер» (Народный обозреватель) сообщила народу подробности: «Концлагерь рассчитан на 5 тысяч человек. Сюда будут направлены все коммунистические и социал- демократические функционеры и, если будет необходимо, преступники, угрожающие безопасности государства». Очень скоро преступниками, угрожающими безопасности государства, стали евреи независимо от их политической или конфессиональной принадлежности.
Под концлагерь приспособили фабрику боеприпасов в 17 километрах от города, простаивавшей со времён окончания 1-й Мировой войны. 11 апреля 1933 года лагерь передали из ведения баварской полиции под контроль СС. Как сказано в Энциклопедии Третьего рейха, Дахау стал первым «опытным полигоном», где отрабатывалась система наказаний и других форм физических и психологических издевательств над узниками. До начала Второй Мировой войны в Дахау содержались политические противники нацистского режима, прежде всего коммунисты, социалисты, оппозиционные режиму священнослужители и, конечно же, евреи. Причём последние — все без исключения находились в списках на уничтожение. Живым из Дахау не вышел ни один еврей.
Во время Второй мировой войны Дахау приобрел зловещую известность как один из самых ужасных концлагерей, в которых проводились медицинские эксперименты над заключенными. Доктор Класс Шиллинг создал малярийную лабораторию. Были инфицированы тысячи узников. Ещё были лаборатории сепсиса и флегмоны, туберкулёзные лаборатории. Специально для люфтваффе проводились в широком масштабе опыты по переохлаждению организма, а также кислородного голодания. Доктор Рашер, занимавшийся этими экспериментами, докладывал: «Подопытные после процедур с воздушной эмболией до возвращения сознания доведены до смерти».
В Бухенвальде в основном занимались разработкой противотифозной вакцины. Ответственным за данные опыты был Институт гигиены войск СС. В Бухенвальде проводились также эксперименты по заражению желтой лихорадкой, оспой, паратифом, дифтеритом. Экспериментировали с отравляющими веществами. Генрих Гиммлер и другие высокопоставленные нацисты регулярно посещали с инспекционными поездками лагеря, где наблюдали за этими опытами.
К апрелю1945 года в Дахау находилось более 30 тысяч человек. Все они были обречены: Гиммлер дал указание ковровыми бомбардировками сравнять лагерь с землёй. Сохранилась его телеграмма: «Ни один заключенный не должен попасть живым в руки врага».
Однако 26 апреля двум узникам удалось бежать и добраться до американских войск, наступавших на Мюнхен. Узнав о Дахау, американцы немедленно изменили план наступления и 29 апреля их танки вошли в концлагерь. На въезде в него они уткнулись в товарный поезд, забитый трупами.
До 2006 года 11 апреля был также и днём памяти жертв Холокоста. Но всё-таки Холокост — это особая страница нацистских преступлений, поэтому в ноябре 2005 года Генеральная Ассамблея ООН приняла решение внести в Календарь памятных дат ООН 27 февраля как Международный день памяти жертв Холокоста. Именно в этот день в 1945 году войска Красной Армии освободили Освенцим — самый страшный и самый крупный концлагерь, прозванный фабрикой смерти. В нём нацисты уничтожили миллион двести тысяч узников, из них более миллиона евреев. 27 февраля 2005 года в Кракове проходила Международная конференция «In memoriam», на которой Российский Еврейский Конгресс выступил с инициативой увековечить 27 февраля как День скорби. Но это не значит, что евреи забыли 11 апреля — это тоже День их скорби, потому что все жертвы нацизма — это их скорбь тоже.
Бухенвальд был построенблиз Веймара на горе Эттельсберг и начал функционировать 19 июля 1937 года. В июне 1938-го сюда прибыла первая группа заключенных, состоявшая целиком из евреев. Затем сюда перевели 2200 австрийских евреев из Дахау. В 1938-м после «Хрустальной ночи» число заключенных евреев более чем удвоилось. К весне 1939-го большинство из них было освобождено, однако их лишили имущества и принудили покинуть Германию. С начала Второй мировой войны приток заключенных возрос. Советских военнопленных, как правило, уничтожали сразу же по прибытии. С начала 1942-го в Бухенвальде были созданы предприятия, производившие военную продукцию. 17 октября 1942 года все евреи, за исключением 200 каменщиков, были переведены из Бухенвальда в Освенцим. 6 октября 1944-го число заключенных достигло максимальных пределов (89 143). Из 238 380 заключенных, прошедших через Бухенвальд со дня его основания, 56 549 умерли или были убиты.
Бухенвальд прославился своими ужасами, хотя и не был фабрикой уничтожения, как, например, Освенцим. Бухенвальд убивал голодом и холодом. Лагерь состоял из 52 основных бараков. Однако несколько сотен польских заключенных были помещены зимой в палатки: ни один человек не выжил. Существовал еще так называемый «малый лагерь», иначе говоря, карантинная зона. Условия жизни в карантинном лагере были — даже в сравнении с основным лагерем — настолько бесчеловечны, что это едва ли поддается разумному постижению. С января 1945 года в «малый лагерь» ежедневно привозили до 4 тысяч человек. Между тем в «малом лагере» насчитывалось только 12 бараков без окон — бывшие конюшни, площадью 40 на 50 метров.В каждом таком помещении обитало 750 человек. 50–100 из них ежедневно умирало. С конца 1944 года, отступая с оккупированных территорий к востоку от Германии, немцы стали эвакуировать расположенные там лагеря, и тысячи заключенных, из которых большую часть составляли евреи, были переведены в Бухенвальд, где они массами погибали.
В начале апреля 1945-го эсэсовцы вывезли из лагеря несколько тысяч евреев. Однако осуществить массовую эвакуацию, намеченную на 5 апреля, немцам не удалось. В последние недели существования Бухенвальда здесь возникла подпольная вооруженная организация. Когда 11 апреля в Бухенвальд вошли американские войска, организация уже осуществляла контроль над лагерем. Сегодня от бараков остался только выложенный булыжником фундамент, который указывает на места, где находились постройки. Около каждого — мемориальная надпись: «Барак № 14. Здесь содержались рома», «Барак № 17. Здесь содержались подростки», «Барак № 19. Здесь содержались евреи».
История Бухенвальда не заканчивается апрелем 1945 года, когда лагерь освободили американцы. Тюрингия отошла к советской зоне. 22 августа 1945 года Бухенвальд начал новую жизнь как «Специальный лагерь № 2». Спецлагерь просуществовал здесь до 1950 года. В нем содержались бывшие члены и коллаборационисты НСДРП, но также и те, кто обвинялся в шпионаже в пользу бывших союзников Советского Союза или был замечен в нелояльности по отношению к новому режиму. Из 28 тысяч заключенных за пятилетний срок существования лагеря от недоедания и болезней погибло 7 тысяч человек. В ГДР существование Спецлагеря № 2 тщательно замалчивалось, и только в 1990 году документы о нём были обнародованы. В 1995 году на месте массовых захоронений были установлены стелы с именами погибших заключенных. Затем была открыта постоянно действующая экспозиция, рассказывающая историю Бухенвальда с 1945 по 1950 год.
КРУГИ АДА
Помимо стационарных фабрик смерти типа Бухенвальда, Дахау, Освенцима и т.д. существовали тысячи мелких концлагерей, узники которых тем не менее были также обречены на смерть — на то эти лагеря и создавались. Особенно густо покрыта была ими Транснистрия — области, оккупированные фашистской Румынией. Румынские последыши Гитлера не особенно ломали себе головы над созданием фабрик смерти: они превращали в таковые местечки, в которых проживали евреи, окружали эти местечки колючей проволокой и предоставляли их жителям, а также согнанным со всей Румынии их соплеменникам, умирать от болезней, истощения и скученности.
В начале 2007 года апелляционный суд Бухареста реабилитировал фашистского диктатора Румынии маршала Иона Антонеску, его сына — губернатора Транснистрии Георге Алексиану и 22 министра марионеточного правительства. Румыния, возглавляемая кондукэтором (вождем) Антонеску была во время второй Мировой войны самым верным союзником фашистской Германии. Сейчас она — такой же верный член НАТО и Европейского Союза, но даже страны, входившие в свое время в антигитлеровскую коалицию, не осудили эту позорную акцию. Вот уж поистине, меняются времена, а вместе с ними и люди.
В августе 1944 года, когда Красная армия подошла к границам Румынии, король Михай арестовал кондукэтора, разорвал союзнический договор с Германией и повернул войска против вчерашнего союзника. Антонеску и его министры были вывезены в СССР, где просидели в тюрьме два года. В мае 1946-го их возвратили в Румынию, и Народный трибунал приговорил их за военные преступления к смертной казни
Особенно запятнала себя фашистская клика в преступлениях против человечности. Кондукэтор оказался еще большим антисемитом, чем сам Гитлер. В августе 1941 года Геббельс записал в своем дневнике:
«Фюрер сказал: что касается еврейского вопроса, то такой человек, как Антонеску поступает гораздо решительнее, чем это делали мы до сих пор».
Сохранились стенограммы заседаний правительства, из которых видно, что премьер-министр Антонеску требовал беспощадно, без всякой жалости уничтожать всех евреев. «Поступайте так, — приказывал он, — ибо я отвечаю перед страной и историей. Пусть американские евреи привлекут меня к ответственности».
Увы, не привлекли.
Американский сенат, всегда так активно откликающийся на любые нарушения прав человека, молча проглотил реабилитацию Антонеску и его подручных, да и в Западной Европе не очень возмутились. А ведь румынскими карателями было уничтожено около 400 тысяч евреев и более 11 тысяч цыган! Большая часть их погибла в Транснистрии, покрывшейся густой сетью концлагерей. Сюда свозили евреев со всей Румынии, которую Антонеску превратил в «Yude free» — зону, свободную от евреев, а также из оккупированных территорий СССР.
Но это — статистика, а за ней стоит трагедия людей. Среди них — чудом переживший Холокост Александр Харитонович Трахтенберг — один из ведущих в стране хирург-онколог, доктор медицинских наук, профессор, Лауреат Государственной премии РСФСР, Заслуженный деятель науки РФ, Заслуженный врач Российской Федерации, Академик Международной Академии IAISB (1995), “Grand Doctor of Phylosophy” и “Full Professor” of World Distributed University, Bruxelles (1999). Автор 13 научных монографий и коллективных руководств для врачей и студентов, изданных в России и за рубежом (США, Словакия, Молдавия, Латвия), а также более 500 печатных работ, опубликованных в отечественной и зарубежной печати. В 2005 году VI съезд онкологов России наградил его Серебряным скальпелем — им он дорожит больше всех своих правительственных наград.
Но всего этого могло бы и не быть. Трахтенберг прошел через ужасы фашистского концлагеря. Из 400 тысяч уничтоженных румынскими карателями евреев более трети составляют дети: они тоже могли бы стать профессорами, писателями, художниками, да мало ли кем, пусть даже простыми, ничем не примечательными людьми, как большинство из нас, но радоваться жизни, приносить пользу своим трудом, родить своих детей… Но их безжалостно, изуверски обрекли на смерть.
ДЕТИ В ГЕТТО
Саше было всего девять с небольшим, когда городок Хотин, в котором жила его семья и вся родня, согласно пакту Молотова-Риббентропа перешел в состав СССР.
Произошло это событие 28 июня 1940 года. Весь городок высыпал на набережную Днестра и с жадным любопытством смотрел, как с того берега отплыли несколько лодок с военными и вскоре причалили к хотинскому пирсу. Собравшиеся радостными возгласами приветствовали красноармейцев. В сопровождении ватаги ребятишек советская делегация прошествовала к сигатуре (муниципалитету), где и был подписан акт передачи Хотина новой власти, после чего четверо румынских жандармов на конях ускакали прочь. Так древний русский город снова стал русским — после 22-летнего перерыва, когда он был захвачен в 1918–м Румынией.
А вообще-то Хотин имеет богатейшую историю, как говорится, мал золотник да ценен. Его построил на торговом пути к Киеву с юго-запада еще в 10-м веке Владимир Красное Солнышко. После распада Киевской Руси город в разное время принадлежал Галицко-Волынскому княжеству, Молдавии, Польше, а с 15 века перешел под власть Турции. Именно тогда была отстроена на самом берегу Днестра мощная крепость, сохранившаяся до сих пор, и у стен которой произошло несколько крупнейших сражений. Особенно ожесточенными были они во время русско-турецких войн, когда русские войска четырежды овладевали Хотином: в 1739, 1769, 1788 и 1807-м. В честь самой первой победы над турками Михаил Ломоносов написал оду « На взятие Хотина в 1739 году». Есть там такие строки: «Пускай земля, как понт, трясет, Пускай везде громады стонут, Прозрачный дым покроет свет, В крови Молдавски горы тонут». По Бухарестскому мирному договору 1812 года Хотин окончательно отошел к России и стал уездным городком Бессарабской губернии. К этому времени почти половину его населения, как, впрочем, и всей Бессарабии составляли евреи. И в 1940 году это соотношение сохранилось почти без изменения. Хотинские евреи с воодушевлением встретили приход Красной Армии, ибо антисемитизм в Румынии не уступал по накалу польскому и даже германскому, в советской же стране бессарабские евреи почувствовали себя, наконец, полноценными людьми.
Но «не долго музыка играла»: на рассвете 22 июня 1941 года город проснулся от оглушающего рева самолетов, армада которых, можно сказать, закрыла небо. Они летели бомбить Кишинев и Киев, но по пути разбомбили и Хотин. То сражение, воспетое Михаилом Васильевичем, показалось бы детской игрой по сравнению с воздушным налетом 22 июня. Одна из бомб попала в единственный в городе родильный дом. Двор его представлял апокалипсическую картину: на ветвях деревьев висели куски тел младенцев и рожениц, а сам роддом полыхал, как большой костер. Полыхал и весь город.
Через несколько дней подошли отступающие части Красной армии, а с ними толпы беженцев, в основном евреев. Однако понтонный мост через Днестр немцы разбомбили. Красноармейцы переправились вплавь, а беженцы вернулись назад. 6 июля 1941 года в город вошли немецко-румынские войска. В Хотине тогда проживало около 40 000 человек. Большая часть евреев с местечковых времен представляла беднейшую часть населения. Жили голодно, скученно, ютились в хатках, крытых так называемой дранкой. Эта дранка горела, как бумага. После бомбежек от домов остались одни головешки. Погорельцы устроились в садах, успев прихватить из горящих домов хоть какую- то часть имущества. И Трахтенберги тоже расположились под большой яблоней, как под шатром, под ней и ночевали — лето все-таки, ночи стояли теплые. Но на второй же день оккупации румынские жандармы стали объезжать улицы и через громкоговорители передавали приказ военного командования явиться всем евреям в мужскую гимназию.
Отец, мать и старший брат Ефим отправились, как было велено, на регистрацию, но Сашу с годовалым братиком Хаскелем родители оставили в саду и строго наказали никуда не отлучаться и ждать пока они не вернутся. Ждать пришлось до позднего вечера. Дети устали от страха и очень хотелось есть. Хаскель стал плакать и звать маму. Саша взял его на руки, и они отправились к центру города.
— Мы шли, как будто в аду, — вспоминает Александр Харитонович. — Минуло вот уже почти 70 лет, а перед глазами, как живые, эти страшные, невозможные картины: догорающие дома, на улицах — трупы, многие из них обгорелые. Мы с братиком уже почти подошли к гимназии, когда наткнулись на жандармов. Они выстроили у стены человек 20 евреев и уже приготовились расстреливать их, но, увидев нас, схватили и затолкали в строй, чтобы тоже расстрелять. И тут, — только чудом и могу это объяснить, — вижу: бежит мама, размахивая бумажкой, а за ней папа с Ефимом. Оказывается, их, зарегистрировав в каком-то списке, отпустили. Не выпуская из рук братика, я бросился к своим. Старший жандарм внимательно прочитал регистрационное свидетельство, которое ему протянула мама. Убедившись, что это действительно наши родители, он отпустил нас восвояси, а тех 20, что стояли у стены, расстреляли на наших же глазах. Всего каких-то 5 минут решили судьбу мою и моего брата.
Расстрелы евреев продолжались в течение всего месяца. Руководил зачисткой комиссар Смыда — он снова возглавлял полицию, как при старом режиме, и уж кто-кто, как не он, лучше всего знал свой контингент: уничтожали в первую очередь духовенство, коммунистов, интеллигенцию, просто сочувствовавших советской власти.
В их число попали и два моих двоюродных брата.
Расстреливали на окраине города у леса и закапывали в братской могиле, точнее, огромной яме. Через месяц оставшихся погнали полями за 200 километров в село Отаки, чтобы там переправить через Днестр, где Антонеску покрыл Транснистрию сетью концлагерей и гетто. Таким образом он задумал очистить Румынию от евреев. Но поскольку в Отаки согнали отовсюду столько евреев, что для их переправы понадобилось бы несколько месяцев, то временно депортантов, разделив на несколько колонн, стали рассредотачивать в различные местечки. Для хотинцев определили Секуряны. Бывших же жителей Секурян ( а проживали в этом местечке в основном евреи) почти всех перед этим уничтожили. В их домах разместили новых узников, устроив гетто. Где-то через месяц жандармы отобрали, наверное, треть жителей гетто, вывел их в поле километров за 30 от Секурян и расстреляли. Ров предварительно выкопали крестьяне окрестных сел. В качестве вознаграждения они получили одежду приговоренных, которых перед расстрелом раздели донага. Расстрел производился варварски: большинство жертв сбрасывали в ров ранеными, и они, засыпанные землей, полуживые, в мучениях умирали по нескольку дней. Об этом рассказал один из расстрельной колонны, который чудом остался жив: его легко ранило, он сумел вылезти из ямы и ночью пробрался назад в гетто к своей семье.
Из Секурян оставшуюся часть хотинцев снова вернули в Отаки и уже на этот раз переправили на украинский берег в Могилев-Подольский и далее погнали в Винницкую область. Тех, кто не мог идти, пристреливали. Одежду убитых разбирали крестьяне-мародеры. Наша семья попала в село Лучинец, бывшее еврейское местечко. Огороженное колючей проволокой, оно уже ждало новых жителей. Разместили, как и в Секурянах, в домах, чьи хозяева были перед этим уничтожены. В тесные комнатки напихивали по нескольку семей. Спали на голых нарах, не раздеваясь. Негде было помыться, постирать вещи. И что там было говорить о лекарствах, когда простой еды не давали. От голода, антисанитарии и болезней начался повальный мор. Особенно косила смерть детей. Если взрослые от голода пухли, то дети, наоборот, ссыхались, превращаясь в живые скелетики. Дети умирали на глазах у родителей, и те ничем не могли им помочь, можно ли представить большую трагедию! Это словно о них сказано в книге пророка Иеремии: «Голос слышен в Раме; вопль и горькое рыдание: Рахиль плачет о детях своих и не хочет утешиться, ибо их нет». В первую же зиму детское население гетто сократилось почти наполовину. К следующей весне их осталось меньше трети. Сейчас как врач, вспоминая симптомы болезни, поражавшей детей, Александр Харитонович понимает, что это был туберкулез: температура, кашель, потливость и все усиливающаяся слабость. Косили узников также сыпной тиф и дизентерия. Они всегда появляется там, где голод, антисанитария, скученность, нищета и психическая подавленность. На всем этом, собственно, и была построена жизнь узников нацистских гетто. И в первую очередь такая жизнь, если только это можно назвать жизнью, выбивала самое слабое звено — детей. До войны Хотин был наполнен детскими голосами, словно птичьим гомоном. Дети бегали по улицам, играли в свои игры, одним словом, была жизнь, как жизнь. В Лучинце редко можно было увидеть на сельских улицах ребятишек, а если и выходили они из домов, то слонялись, как тени.
Начиная с 42-го в гетто стали впускать крестьян из близлежащих сел — обменивать продукты на вещи. В центре Лучинца стихийно образовалась местная барахолка. Но вещи были столь изношены, что даже нетребовательные крестьяне на них не шибко зарились. Однако некоторые узники сумели припрятать мелкие драгоценности: золотые цепочки, кольца, серьги и т.д. На них можно было выменять картошки, муки, крупы и еще чего-нибудь. Страшную зиму удалось пережить далеко не всем, больше половины вымерли от голода, холода, болезней. Тогда же мужчин стали использовать на торфяных разработках, а женщин отпускать в деревню на заработки. За трудодень получали килограмм картошки. Сашина мама устроилась к одинокой старушке лет 70-ти Дарье Михайловне Рудко в соседнем селе Плоское. С собой она обычно брала и его: он чем-то приглянулся бабушке Даше, она говорила, что похож на ее внука, который жил с ее дочерью в Харькове.
Весной Саша заболел и стал таять на глазах. Когда мама несколько дней подряд пришла в Плоское без него, баба Даша спросила, что случилось. Узнав о беде, она с группой крестьян, как будто тоже хотела что-то выменять, пришла в гетто и забрала мальчика с собой. Как добрел он до деревни, помнит плохо, он и по комнате уже еле ходил. Во дворе баба Даша сняла с ребенка его лохмотья, обстригла ножницами всего, даже брови, потому что он был весь во вшах, и все это сожгла. Потом выкупала с мылом в горячей воде, уложила на печь в чистую постель и дала попить теплого молока. Первый раз за последние два года спал Саша на чистом белье и не на голодный желудок. А баба Даша всю ночь шила ему новую одежду из своей юбки и кофты.
Домик у Дарьи Михайловны был типичный для бедных крестьян: всего одна комната, к которой примыкала кухня с земляным полом и русской печкой, ставшей для приемыша кроватью. Но после гетто они казались царскими хоромами. Баба Даша имела корову, ее парным молоком она и выходила умирающего мальчика. К лету Саша окончательно поправился и стал помогать бабушке — пас корову. Соседям Дарья Михайловна сказала, что это — ее внук, которого она привезла из Харькова, потому что дочь угнали в Германию. Соседи верили и не верили, но они видели, что хлопчик пас корову добросовестно, выгуливая на самых сочных участках, и вымя у нее заметно увеличилось. Тогда они стали просить бабу Дашу, чтобы ее внучок пас и их коров также. Так у Саши набралось целое стадо — шесть буренок. Весь день на свежем воздухе и парное молоко стали лучшим лекарством от болезни. И, тем не менее, спустя много лет, когда Трахтенберг уже учился в институте, у него произошел рецидив, и врачи установили застарелый туберкулез.
За работу хозяйки коров давали каждая по 4 килограмма картошки в месяц и кормили по очереди по неделе. Картошку баба Даша относила в гетто сашиной семье. Обычно с ней ходил и он сам, охрана принимала его за местного, потому что одет он был, как украинский хлопчик. Так Саша стал по существу кормильцем семьи, иначе она бы вымерла от голода. Только вот трехлетнего Хаскеля спасти не удалось. Чудо вообще, что он сумел протянуть в гетто почти два года, он ведь с рождения был слабенький, но это все благодаря родителям: они отдавали ему первому еду, часто сами оставаясь голодными, и превратились в ходячие мощи. Когда Хаскель умер, мама спрятала его труп под нары и держала там несколько дней. Вообще-то мертвецов отвозили на окраину гетто и зарывали в общей яме. Мама отлично понимала, в каких условиях живет, и все-таки не могла допустить, чтобы ее младшенького, как бездомного котенка, бросили бы в ту яму. Она дождалась очередного прихода Саши с бабой Дашей в гетто и попросила его похоронить Хаскеля на кладбище, которое находилось недалеко от местечка, почти за околицей, как это обычно принято в сельской местности. Мама даже приготовила маленькую лопаточку, чтобы вырыть могилку. Она завернула трупик в свою шаль, Саша прижал его к боку — он был почти невесомый — и отнес на кладбище. Выкопал ямку, засыпал землей братика и положил сверху могильный камень, валявшийся рядом…
РИСКУЯ ЖИЗНЬЮ
В апреле 44-го Красная Армия освободила Винницкую область и двинулась дальше на запад, а Трахтенберги вернулись в родной Хотин.
Прощание с бабушкой Дашей было трогательным, как с родной, да ведь она и стала им родной, ведь благодаря ей спаслась от неминуемой гибели вся их семья. А ведь она рисковала жизнью, взяв Сашу к себе из гетто. Соседи все же догадывались, что он-таки еврейский мальчик, несмотря на то, что свободно говорил по-украински. В Хотине все евреи были двуязычными и на идише общались только дома, но едва заметный акцент в его «мове» присутствовал.
Вскоре вместе с Сашей стали пасти коров еще двое мальчиков и одна девочка, — так сколотилась спаянная компания пастушков, выгуливавшая маленькое стадо в 10 коров. С одним из них — Миколой, Саша подружился, и они даже переписывались после войны. Но кто-то донес о еврейском мальчике в жандармерию, скорее всего одноногий Петя Лановой, служивший кем-то вроде осмотрщика полей. Ездил он на лошади и однажды, когда дети со стадом забрели на гороховое поле, налетел на них, как вихрь. Петя-одноногий, как его звали в селе, прогнал ребят с поля, но набросился только на Сашу и стал жестоко избивать его кнутом. Слава Богу, что не затоптал лошадью. Но и так он пришел домой весь в крови и с синяками на лице.
А через несколько дней в село к Тарасу, который считался вроде как немецким служащим, так как собирал с крестьян оброк для армии: по 30 яиц в месяц с каждого двора, — приехали на мотоцикле с коляской двое немцев. Пока немцы толковали с ним во дворе, расспрашивая, где пасется стадо, Тарас отправил в поле свою дочь и наказал, чтобы Сашко схоронился в лесу, а ребята о нем ничего бы не говорили немцам. Тарас отлично знал, где находились дети со своим стадом: утром, когда они выгоняли коров, он пределял участок на этот день. Одна из коров, которых пас Саша, принадлежала ему. Если бы немцы поймали мальчика, Тарасу не поздоровилось бы, ну а бабу Дашу наверняка расстреляли бы, не глядя на ее преклонный возраст, ведь она совершила тягчайшее преступление: не только укрывала еврейского мальчика, но тайно, обманным путем вывела его из гетто. К счастью, дочь Тараса прибежала раньше, и пока немцы плутали на своем мотоцикле по раскисшему полю, Саша успел спрятаться в лесу, благо он был рядом, а его друзья-пастушки сказали немцам, что они пасут стадо втроем. Вскоре после этого случая партизаны повесили в самом селе, прилюдно, Петю-одноногого, видимо, у него были перед оккупантами заслуги посерьезнее, чем избиение Саши. Печально сложилась и судьба Тараса: за сотрудничество с оккупантами его отправили в штрафбат, и с войны он вернулся без обеих ног.
Бабу Дашу Александр Харитонович никогда не забывал, и, как только выдалась возможность, съездил в 1964 году в Лучинец и в Плоское, чтобы навестить могилки ее и братика. Еще в 1945-м Микола написал ему, что Дарья Михайловна умерла. Увы, ни ее могилы, ни могилы Хаскеля он не нашел. А на месте, где некогда стояла избушка бабы Даши и где нашел приют и спасение еврейский мальчик в те страшные годы, рос густой кустарник.
ВОЗВРАЩЕНИЕ К ЖИЗНИ
Помимо семьи Трахтенбергов в Хотин к родным пепелищам вернулись еще около тысячи евреев — из тех 20-ти, что проживали в нем до войны. Остальные сгорели в огне Холокоста. Погибла и вся Сашина родня: бабушка, мамина сестра и брат с семьями — всего 9 человек.
Трахтенберги поселились в каком-то сарае, пока не отстроили домик. После школы Саша поступил в Черновицкий медицинский институт. Был уже на пятом курсе, учился отлично, ему даже доверяли простейшие операции, когда в январе 1953-го разразилось пресловутое «дело врачей». Всех педагогов- евреев из института уволили, а больные даже перестали ходить к врачам- евреям. Из Москвы доходили слухи, что всех евреев готовятся депортировать на Дальний Восток. Казалось, недавнее страшное прошлое снова возвращается, но 5 марта умер Сталин, главный закоперщик «дела врачей», и «дело» заглохло. Тут выяснилось, что, все басни о евреях, якобы, агентах империализма, убийцах в белых халатах и прочая и прочая, — были ложь и провокация, это официально, на всю страну признал ЦК КПСС, но осадок остался в душах и евреев, и тех, кто поверил в навет. Александр даже хотел бросить институт — и это перед самым окончанием! Но отговорил профессор Наум Моисеевич Шинкерман — тоже уволенный, как и остальные профессора-евреи. « Не делай глупостей, — убеждал он способного студента,- евреи пережили и не такое, переживем и это. А у тебя все данные хорошего хирурга. Поверь, все уладится». Это говорил человек, чья семья полностью погибла в оккупации, а он сам всю войну провел хирургом в полевых госпиталях
Действительно, уладилось. С красным дипломом окончил Трахтенберг институт и выбрал для работы Рыбинск: там, в местной больнице водников было вакантным место хирурга. Осенью 1955-го начинающий врач впервые столкнулся с онкологической больной — прооперировал женщине злокачественную опухоль на щитовидной железе. В том же году сделал еще одну операцию — рака желудка. Потом еще и еще. Однако хирургическое отделение больницы не было приспособлено для онкологических операций, не было и условий для дальнейшего лечения больных раком: ни химио-, ни лазерной терапии. Александр же хотел посвятить себя именно лечению раковых заболеваний, и он поступил в клиническую ординатуру Московского онкологического института им. Герцена, где продолжает трудиться по сей день — вот уже полвека без перерыва. Многие думают, что институт назван так в честь великого писателя, на самом же деле — в честь его внука профессора Петра Александровича, одного из основоположников клинической онкологии в СССР.
Своей специальностью Трахтенберг избрал торакальную хирургию (опухоли легких, средостения и грудной стенки), защитил по этой теме кандидатскую и докторскую диссертации, был удостоен Государственной премии РСФСР, и вот уже более четверти века возглавляет в институте клинику легочной онкологии. Всего за полвека он сделал около четырех тысяч операций. Были среди них более сложные, были менее, — простых только не припомнить. Раковые заболевания стали бичом нашего времени, и по смертности вышли на второе место после сердечно-сосудистых заболеваний.
Учась в ординатуре, Александр Харитонович снимал угол у одинокой старушки, которая в свою очередь занимала комнату в пятикомнатной коммунальной квартире на Сретенке — буржуазном районе старой Москвы. Она была очень набожной, и в углу комнаты у нее висела православная икона. «Под ней я и спал, — вспоминает профессор, — а когда шел на экзамен, Софья Михайловна меня провожала крестным знамением и говорила: «Ты, Сашенька не обижайся, Бог у нас один — что у евреев, что у православных. Он тебе поможет». Эту историю я вспомнил совсем недавно, перечитывая рассказ Куприна «Гамбринус». Есть там очень похожая сценка, ну прямо один к одному. Когда скрипача-еврея Сашку, всеобщего любимца посетителей «Гамбринуса», призвали в армию на русско-японскую войну, мадам Иванова, буфетчица пивной, с которой Сашка душа в душу проработал более двадцати лет, прослезилась и сказала: «Прощайте, Саша! Давайте хоть поцелуемся на прощание-то. Сколько лет… И — вы не сердитесь — я вас перекрещу на дорогу».
Есть среди множества операций, проведенных профессором, одна уникальная, повторить которую пока не удалось никому в нашей стране, да и за рубежом тоже, во всяком случае, информации о чём-либо похожем нет, тогда как подобные сенсации немедленно становятся достоянием медицинского мира. Это произошло в двухтысячном году. Из Татарстана в Москву на плановое обследование в НИИ трансплантологии и искусственных органов приехал Петр Левков. Ровно за десять лет до этого Петру Трофимовичу пересадил сердце наш выдающийся хирург, Герой Социалистического труда, академик РАН и РАМН Валерий Иванович Шумаков. Но Левков оказался словно кем-то заколдованный: вслед за сердцем ему пришлось имплантировать искусственный хрусталик из-за катаракты левого глаза, а в 1994 году возникла угроза закрытия аорты, что могло привести к смертельному исходу. Пришлось в брюшную полость пересадить чужую аорту. Спустя четыре года — сложнейшая операция на уже трансплантированном сердце — агиопластика передней межжелудочковой артерии. И вот новая напасть: во время очередного обследования у Левкова обнаружили рак нижней доли левого легкого. Консультация в Онкологическом институте имени Герцена подтвердила страшный диагноз. Но как лечить больного? Десять лет ему постоянно вводили иммунодепрессанты — препараты, которые не дают произойти отторжению имплантанта. Мера вынужденная, но с другой стороны иммунодепрессанты подавляют защитные силы организма, слабеет его иммунитет, поэтому химио- или лучевую терапию Левков бы не выдержал. Единственный выход — операция. Как говорят хирурги в таких случаях — ювелирная. Провести ее взялся Александр Харитонович.
Помимо ослабленного иммунитета операцию осложняло и то, что при удалении регионарных лимфатических узлов пришлось пройти под дугой аорты, где десять лет назад оперировал Валерий Иванович. Наконец, скальпель коснулся легкого. Трахтенберг удалил ту часть его, что была поражена опухолью. Три часа продолжалась операция. А потом еще трое суток Александр Харитонович ночевал в НИИ трансплантологии, где проходила операция. Период выхаживания оказался не менее сложным, чем сама операция — все из-за тех же иммунодепрессантов. На пятый день Петр Трофимович начал встать, а на 27-й его выписали из клиники. После этого Левков прожил еще три с половиной года. По существу, их ему подарил Трахтенберг.
И сколько таких, безнадежных на первый взгляд, пациентов прошло через поистине золотые руки Александра Харитоновича. Вот уже скоро год, как я знаком с ним и больше всего поражает меня в нем его преданность больным. Ему перевалило за 77, богатырским здоровьем похвастать сейчас он уже не может, сердце начало барахлить, но, тем не менее, почти каждый день — в операционной: или сам оперирует, или консультирует. Наиболее сложные операции, которые иногда длятся по восемь (!) часов — это удаление одновременно легкого и части сердца. Работает он и по субботам, и по воскресеньям. В эти дни операции не производятся, но профессор приезжает навестить своих пациентов, чтобы лично убедиться, все ли в порядке…
-- Много зла увидел я во время войны: и когда обрушились румыны и немцы на Хотин, и когда уничтожали они с патологической жестокостью евреев, и как помогали им в этом простые украинцы, поляки, молдаване, — рассказывал Трахтенберг. — Но ведь были и добросердечные крестьяне Плоского, были мои украинские друзья-пастушки, была, наконец, Дарья Михайловна Рудко — моя названная бабушка. Истинная Праведница мира.
И вся моя сознательная жизнь проходила под этим знаком праведности. Какие бы несправедливости не возникали на моем пути, я старался поступать, как должно, и, думаю, именно это помогало мне в жизни сохранять нравственный закон во мне.
КАК ВЫЖИЛ В ЛАГЕРЕ ЯКОВ ХАЙМОВСКИЙ
Об истории чудесного спасения маленького Саши Трахтенберга я рассказал Леопольду Каймовскому, исполнительному вице-президенту Московской еврейской религиозной об
