При обсуждении темы «непризнанных государств» нельзя не вспомнить историю одного хорошо известного всем нам непризнанного государства - а именно, СССР. Сразу после Октябрьского переворота только США были готовы немедленно признать большевиков на удерживаемой ими небольшой части России. Однако условием такого шага было бы одновременное признание всех самопровозглашенных, а потому непризнанных территорий, в строгом соответствии с планом Вильсона.
Но вот парадокс: когда в 1922 году большевистская власть сумела восстановить территориальное единство страны, США долгое время (вплоть до 1933 года) отказывались признать историческую территорию России, воссозданную в форме СССР. И лишь мировая война за свои границы сделала СССР полновесным субъектом мирового права, а его политический класс на время вышел из режима внешнего управления.
Мы как-то на миг подзабыли, что существующие сегодня границы РФ и всех признанных и непризнанных государств СНГ – это всего лишь административные границы бывшего СССР. Границы, за которые мы еще толком не воевали. Эти пунктирные линии очень зависимы от внешнего воздействия и весьма условны. Поэтому от продолжения политики «нового вильсонианства», как и от реализации планов в духе архивных записок полковника Хауза, мы совсем не застрахованы.
И значит, к идеям «вильсонианства» стоит приглядеться подробнее.
По сути, в конце первой мировой войны Вудро Вильсон поставил речь о том, чтобы впервые сделать универсальными для всего мира принципы доктрины Монро.
Напомним, что доктрина Монро утверждала волеизъявление США в качестве единственного источника нового международного права на американском континенте. Карл Шмитт неоднократно подчеркивал, что в исторической перспективе доктрина Монро претерпела забавную диалектическую трансформацию. Из инструмента стратегической обороны американского континента она превратилась в инструмент завоевания евразийского - в орудие американского экспансионизма.
Элиты, и не только американские, по сей день говорят на языке глобализированной доктрины Монро. Это служит наилучшим примером распространения глобальной коррупции: коррупции политического языка. Отсюда характерная риторика спецопераций по «сохранению мира» и эта легкая, вкрадчивая поступь «многонациональных миротворческих контингентов». Без осознания этой политико-семантической проблемы, интервенционизм так и будет представляться нам как самозащита, колониальные технологии - как установление демократии, продвижение марионеточных режимов – как революция, пусть даже «цветочная» или «бархатная».
Но стоит ли задаваться вопросом «Почем бархат для революции» или вслух угадывать название следующего «цветка»? Может быть, от игры в политический «фанты» сразу перейти к сути дела?! Ведь «исправление имен», как мы знаем, - процесс столь же первоочередной, сколь небыстрый. В частности, и сам термин «непризнанные государства» остается весьма двусмысленным. По меньшей мере, до тех пор, пока мы, со всей серьезностью, не поставим вопрос: собственно, кем непризнанные?
Тривиальные ответы здесь не принимаются. Так называемое «международное сообщество» во все меньшей степени является «сообществом», то есть равновесием взаимного признания. В ходе распада СССР и всех сопутствующих этому процессов, прежняя международно-правовая система оказалась фактически дезавуирована - она перестала служить гарантией статуса ее учредителей и участников. В определенный момент выяснилось, что «все мы немного непризнанные», и гордое звание государства-члена ООН в этом факте решительно ничего не меняет.
Делать вид, что всего этого не произошло, значит по умолчанию оставлять «ключи признания» в чьих-то чужих руках. Говоря конкретнее: позволять «мировому лидеру» решать вопросы легитимности «проблемных» государств и режимов от имени исчезнувшего «сообщества». Потому что США, при всей демонстративной брутальности их превосходства, остаются силой, спекулирующей на этой неясности. Именно Североамериканские Штаты продолжают извлекать символический капитал из демонтированной их усилиями «многосторонней» международной системы.
Иными словами, универсализм американской империи, как и ее символический капитал, является в значительной мере заемным. Этот парадокс связан с остаточными привычками пост-имперского (или, если смотреть с точки зрения будущего, до-имперского), «ооновского» человечества. Вывод напрашивается сам собой, и его мнимая парадоксальность не должна нас смущать: именно участие таких стран, как Россия, в имитации исчезнувшего международно-правового порядка делает американскую империю поистине мировой. И нет нужды пояснять, что одним из наиболее тревожных признаков такой имитации стал феномен непризнанных Россией пророссийских государств на постсоветском пространстве.
В этих вводных словах, которые служат приглашением к дальнейшей дискуссии о будущем «непризнанных государств», мы сознательно отвлекаемся от соображений геостратегической и геоэкономической целесообразности. Наши эксперты, как правило, считают, что эти соображения свидетельствуют в пользу поддержки Россией сегодняшних непризнанных образований, но международно-правовые издержки такой политики слишком значительны. Исходная позиция редакции является, как ни странно, обратной. «Прагматические» выгоды контроля над Абхазией, Южной Осетией или Приднестровьем должны быть много раз взвешены и проблематизированы (и это нам еще предстоит). Но международно-правовая ценность их легитимации со стороны России должна быть понята как аксиома. В конечном счете, это вопрос качества нашего суверенитета в изменившемся мире. Или даже возможности суверенитета.
