Трудно придумать лучшую тему для исследования вопроса о соотношении формально-правовых и фактических аспектов государственного строительства, чем проблема так называемых непризнанных государств. В свое время Фердинанд Лассаль предлагал формулу о существовании двух видов конституций «формальной» и «фактической». Думается, что анализ природы непризнанных государств более перспективен с позиций «фактического» конституционного права.
Начнем с самого главного — определения понятия. «Непризнанные государства». Подразумевается их непризнание мировым сообществом? Но сегодня само мировое сообщество как некий институт находится в глубоком не только политико-правовом, но и аксиологическом кризисе. К мировому сообществу апеллируют все, и признанные государства, и непризнанные. Однако внятного ответа нет и быть не может. В эпоху глобального постмодерна, наступившего после распада ялтинско-потсдамского мира, не вполне понятны контуры нового миропорядка, а значит, и критерии признания (или непризнания) некоего образования как самостоятельного государства.
Что брать за основу? Единый суверенитет над подведомственной территорией? Тогда, очевидно, Грузию или Азербайджан не следовало бы признавать как государства, поскольку ни одно из этих образований к моменту своего официального признания не осуществляло единый суверенитет над всей территорией своих государств. К 1991 г. Азербайджан фактически утратил контроль над Нагорным Карабахом, а Грузия над Южной Осетией (Абхазия будет впереди). В этом смысле и у России в конце 1991-начале 1992 гг. могли возникнуть проблемы из-за Ичкерии, ставшей фактически вне российского правового и политического пространства.
Кстати сказать, и у непризнанных государств с обеспечением суверенитета тоже не все хорошо. Та же Нагорно-Карабахская республика (НКР), контролируя семь районов Азербайджана, не осуществляет свой непризнанный суверенитет над всей территорией Карабаха. Абхазия фактически не контролирует Кодорское ущелье и весьма слабо реализует свой суверенитет над Гальским районом (самым грузино-мингрельским в непризнанной республике).
Может быть, взять за основу критерий «состоятельности» государства? Тогда очевидно, что государственные институты (армия, полиция, чиновничий аппарат) НКР будет намного эффективнее азербайджанского, Абхазии намного результативнее грузинского (по крайней мере, в период Шеварднадзе), а Приднестровья (ПМР) не будут уступать молдавским. По мнению немецкого политолога Штефана Трёбста, именно государственная состоятельность — главный препон в рассмотрении непризнанных государств в качестве эдаких «бандитских анклавов». Бандитским анклавам не нужны государственная символика, претензии на легитимность и самое главное — государственно-исторический миф. Между тем, идеологические системы непризнанных государств постсоветского пространства насквозь историчны. Не праздный вопрос: «А что больше похоже на государство, Афганистан, Сомали, Либерия, являющиеся не более, чем флажками на лужайке перед зданием ООН или НКР, Абхазия и Приднестровье?».
Но самая большая проблема — это признание непризнанного государства его подданными. Можно сколь угодно обвинять в экстремизме политиков НКР, ПМР, Абхазии или Южной Осетии, но их экстремизм опирался и опирается на массовую поддержку граждан государств, которых с формальной точки зрения не существует. Более того, в любой миротворческой инициативе, направленной на разрешение спора между признанным и непризнанным государством этот самый экстремизм должен быть учтен. Не поощрен, а учтен как значимая единица.
Иначе последствия могут иметь плачевный характер. Очевидно, что даже успешно «купив» абхазскую элиту, невозможно успокоить Абхазию при решении о массовом возвращении грузинских беженцев на только в Гальский район, но и в Сухуми, Гагру и Леселидзе. Таким образом, непризнанные государства от самого факта отсутствия международного признания не перестают быть важнейшими политическими акторами постсоветского пространства и головоломкой для международного сообщества.
Для успешного разрешения проблемы непризнанных государств необходимо определить причины их массового появления в начале 1990-х гг. (Своеобразного «мирового рекорда», по словам британского эксперта Томаса де Ваала.) На наш взгляд, следует выделить два фактора: международный и внутренний (последний в большей степени — социокультурнный). Анализ причин крушения ялтинско-потсдамской системы международных отношений не является предметом настоящей статьи.
Тем не менее, отметим ряд принципиальных моментов. Среди первопричин «похорон Ялты» обычно называют два разнонаправленных процесса — объединение Германии и распад Советского Союза. Думается, что воссоединение «осси» и «весси» и исчезновение с карты государства, занимающего 1/6 часть суши было бы вернее рассматривать лишь как следствие. Более важной, с нашей точки зрения причиной краха «ялтинского мира» стало внутреннее фундаментальное противоречия самой международной системы «Ялты и Потсдама» — противоречие между принципами территориальной целостности и нерушимости послевоенных границ и правом этнических меньшинств на самоопределение. И тот, и другой принципы были зафиксированы во всех основополагающих декларациях и пактах ООН.
Ялтинский мир создавался друзьями-врагами (такого радикального разрыва вчерашних союзников Версальский мир не знал. Этот мир неизбежно базировался на сдержках и противовесах, коими и стали, с одной стороны, нерушимость границ и территориальная целостность, а с другой защита прав этнических меньшинств. В 1975 г. в Хельсинки подвели черту под второй мировой войной, торжественно провозгласив нерушимыми послевоенные границы.
Но в то же время в Международном пакте о гражданских и политических правах ООН (принят 16 декабря 1966 г.) шла речь о том, что «все народы имеют право на самоопределение…Ни один народ ни в коем случае не может быть лишен принадлежащих ему средств существования». Данный пакт по сути дела юридически формировал право народа на «свою» территорию и расположенные на ней природные богатства. «Ничто в настоящем Пакте не должно толковаться как ущемление неотъемлемого права всех народов обладать и пользоваться в полной мере и свободно своими естественными богатствами и ресурсами».
Подобное противоречие открывало возможности для двойной международной бухгалтерии. Советский Союз, защищая священное право этнических меньшинств, апеллировал к борцам за «национальное освобождение» от «наследия колониализма», а США и их союзники были готовы защищать «права человека» и «ценности свободы». В результате два столпа ялтинского мира, два «полюса» международной системы укрепляли этносепаратизм и, как следствие, терроризм в борьбе друг с другом.
В одном случае можно было констатировать необходимость сохранения территориальной целостности (тогда прав был Советский Союз, подавлявший выступления различных национальных движений в 1989-1991 гг., в том числе грузинское (события 9 апреля 1989 г.) или армянское (операция МВД и МО СССР «Кольцо» в 1991 г. по разоружению армянских формирований фидаинов). В другом случае, можно было поддерживать «молодые демократии», бросившие перчатку имперской власти. Если встать на позиции территориальной целостности и защиты государственного единства СССР, то можно оправдать позицию абхазов (что с успехом и делают историки и политологи этой республики) как защиту территориальной целостности Союза ССР от сепаратистских поползновений Грузии (участие абхазов в референдуме 17 марта 1991 г.в отличи от грузин).
В любом случае поражение СССР и Варшавского блока, распад внешней и внутренней советских «империй» (как «освобождение» стран Центральной и Восточной Европы из-под политической опеки Советского союза и разрушение самого Союза) открыл шлюзы для свободного плавания «молодых демократий», положивших в основу своих идеологий принцип этнонационального самоопределения. По словам Вячеслава Никонова, «распад СССР положил начало явно недооцененному на Западе процессу формирования национальных государств. Никогда до 1991 года на планете не было таких организованных по этническому принципу суверенных стран…». Новые суверенные государства бывшего СССР с момента приобретения независимости где в явной, а где в закамуфлированной форме совершили конвертацию принципа права наций на самоопределение на принцип территориальной целостности. «Сдержки и противовесы» были принесены в жертву делу «национального строительства».
Следствием подобной «смены вех» стали этнополитические конфликты, переросшие в некоторых регионах (в особенности на Южном Кавказе) в «горячую фазу». По мнению грузинского эксперта Александра Рондели, подобный результат стал следствием неготовности элит новообразований Южного Кавказа к современному госстроительству. «Южный Кавказ был периферией Российской империи, но все же он был органичнее связан с остальным миром, нежели постсоветские Азербайджан, Армения и Грузия, в одночасье оказавшиеся суверенными государствами…». В результате провала коммунистической теории и практики в нацреспубликах в составе Союза произошло заполнение идеологического вакуума посредством замены «интернационализма» на идею этнической собственности на землю.
Центральным моментом новой идентичности выступает «своя» земля. Родная земля здесь рассматривается как святыня, как нечто совершенно независимое от ее экономической или геополитической ценности. Абхазской стороне предлагается план возвращения грузинских беженцев в Гальский район, где они составляют подавляющее большинство. Вам же выдвигают контраргумент о древней абхазской Самурзакани, где большинство было этнически абхазским. Ту же абхазскую элиту обвиняют в проведении этнической чистки, которой подверглись в 1993 г. более 200 тыс. грузин (составлявших численное большинство республики), а в ответ нам представляют таблицы, из которых следует, что к началу вооруженного конфликта между грузинами и абхазами в 1992 г. грузины оказались большинством в результате процесса «грузинизации» абхазской территории, проводимой руководством Грузинской ССР.
Напротив, грузинскую сторону вопрошают об обоснованности силового подхода к разрешению абхазской проблемы. Самый распространенный ответ имеет приблизительно такую систему аргументации. Это — «священная земля», принадлежащая Грузии и никто кроме Грузии не имеет права устанавливать там свои порядки. Получается замкнутый круг. Точно так же, армянская сторона говорит о более древнем своем появлении на территории Карабаха, а азербайджанская о государственности своих соплеменников на этой же территории (Иреванское, Нахчыванское. Карабахское ханства).
В результате при таком подходе общественно-политические «картинки» мира разных конфликтующих сторон на Кавказе никогда не совпадут и даже не совместятся друг с другом. Для грузин борьба за Южную Осетию будет защитой грузинского Самачабло или Шида Картли, а для осетин борьбой против «малой империи». Армянская «историософия» будет «брать план» Сумгаита и Баку, а азербайджанская ограничится только панорамой Ходжаллы. Грузинская сторона будет помнить одну лишь этническую чистку 1993 г. а абхазы процесс насильственной грузинизации и вторжение войск Госсовета Грузии в августе 1992 г.
«Своя земля» как идеологический концепт предполагает приоритет этнической коллективной собственности. Этнос и только он может выступать верховным собственником и распорядителем этой земли. При этом (в отличие от обоснования прав собственности в гражданском праве) права на «свою землю» трактуются произвольно, на основе исторического «презентизма», без учета реальных фактов прошлого. Тот факт, что последовательная реализация принципа jus primae occupationis в конечном итоге обесценивает сам концепт «своей земли», обычно не учитывается. В сознании лидеров национальных движений это не является логическим противоречием. В самом деле, если следовать этой логике, то у греков будет не меньше прав на Абхазию, чем у абхазов и грузин, а удин можно будет признавать «заинтересованной стороной» в защите «своего» Карабаха.
Легитимация власти в постсоветским государственных новообразованиях проходила на основе «принципа крови» именно под лозунгом создания «своих» государств, выражающих интересы «своей» земли. Но следование этому принципу в конечном итоге заложило мину замедленного действия под легитимность новых государств и национальных образований. При этом под легитимностью следует, на наш взгляд, понимать не только восприятие власти как законной, но и как власти, выражающей интересы граждан.
«Одна нация (этнически понимаемая) — одно государство» — не самый лучший подход для обеспечения легитимности власти в странах с полиэтничным и поликонфессиональным составом населения и с многочисленными образами «своих земель». Отсюда и непризнанные государства как бегство к «своей земле». По словам Томаса де Ваала, «не имеет смысла рассматривать это (непризнанные государства- С.М.) как временное явление, которое само по себе исчезнет» .
Эти образования успели обзавестись многими атрибутами государственности — госсимволикой, правительством и парламентом, бюджетом, армией, полицейскими силами и структурами безопасности, разработали основы национальной идеологии. Однако, по словам того же Томаса де Ваала, «не следует забывать, что эти образования утвердились как самоуправляющиеся единицы, только избавившись от больших сообществ…» А претензии на легитимность самопровозглашенных структур также основывались на апелляциях к «своей земле». Родившись в результате «бегства» от нелегитимности признанных образований Южного Кавказа, непризнанные государства сами оказались в той же ловушке. Абхазия оказалась чужой для грузин, а НКР для азербайджанцев. Круг замкнулся.
Было бы серьезной ошибкой трактовать ожидания признанных и непризнанных образований на постсоветском пространстве исключительно как утопии и иллюзии. За этими утопиями стоит тысячелетний исторический опыт. В условиях обретения политической свободы социумы бывших советских нацреспублик принялись спасать самое дорогое с их точки зрения, — свою этническую идентичность. Но признав это, не стоит впадать в другую крайность и абсолютизировать цивилизационную и культурологическую «уникальность» соответствующих локальных менталитетов.
Если бы эта «уникальность» получала импульсы в замкнутом географическом (геополитическом) пространстве, то можно было бы признать это пространство особой этнографической территорией. Но в условиях глобализации «вызовы», идущие от непризнанных государств затрагивают уже не только интересы близлежащих стран, но и стран Европы, и США. Отсюда и необходимость международной кооперации ведущих государств мира в обеспечении легитимности на постсоветском пространстве. Кооперации по вполне прагматичным соображениям.
В отличие от Америки, поддержание очагов нестабильности на постсоветском пространстве нигде не принесло России существенных дивидендов. Проармянский крен российской политики и поддержка НКР обернулись для нас созданием Культурного центр Чеченской Республики Ичкерия (январь 1995 г.) и офиса полпреда Ичкерии в мусульманских странах в Баку (1999 г.) в Баку. «Неоценимую помощь в размещении беженцев нам оказал Азербайджан», — высказывался в свое время глава «внешней разведки» сепаратисткой Ичкерии Хож–Ахмед Нухаев. Некоторое исправление азербайджанского вектора российской политики в 2000-2001 гг. привело к экстрадиции ряда сепаратистов из Азербайджана и появлению любопытного документа — Открытого письма Чеченских беженцев ныне покойному Г.Алиеву. Проабхазский крен России аукнулся эхом в Панкисском и Кодорском ущелье в 2001-2002 гг. Вместе с тем очевидно, что разрешение своих социально-экономических и этнополитических проблем граждане непризнанных государств связывают с Россией. Просто «сдать» их было бы столь же большой ошибкой, как когда то в начале 1990-х гг. поддержать в одностороннем порядке.
Как же приблизиться к разрешению этой задачи? Во-первых, очевидно, что проблема непризнанных государств, отколовшихся от признанных, нерешаема в формате их совместных переговоров. Нерешаема по причине отсутствия взаимного доверия и ресурсов для выполнения любых гарантий. Этот факт требует признания, а не политкорректного умолчания. Во-вторых, необходимо прагматичное, а не «общечеловечное» миротворчество. Иная альтернатива — дать судьбе свершиться. Прагматичное миротворчество потребует отказа от любимых «голубиных» схем, как то, немедленное возвращение беженцев и предоставление отколовшимся непризнанным государствам особого статуса.
Пора понять, что беженцы — это не старики и малые дети, а владельцы движимого и недвижимого имущества кем-то давно занятого и обжитого. Беженцы — это также изменение этнодемографической ситуации и неизбежно возникающий вопрос: «За что боролись?». Очевидно, что такого рода вопросы — не самые лучшие для разрешения межэтнических споров. При этом беженцам должна быть выплачена компенсация за материальный и моральный ущерб и выделены средства на обустройство на новом месте при помощи международных финансовых институтов (откуда у Армении, Азербайджана или Грузии деньги?).
Как бы цинично ни выглядел подобный план — это единственная возможность избежать нового передела собственности, сфер влияния и обострения межэтнических отношений в Абхазии, НКР, в меньшей степени в Южной Осетии. Увы, но результаты этнических чисток начала 1990-х гг. придется признать ради недопущения новых межэтнических эксцессов и тех же чисток. Россия и США могли бы выступить гарантом непередела собственности и власти в непризнанных государствах. Очевидно, что, только при условии гарантии сохранения завоеванных ресурсов (и административных рент!), нынешняя элита непризнанных государств, ставшая таковой благодаря военным успехам, сможет согласиться на существование в матрешечном признанном государстве на особых условиях.
