Для летней процедуры купания в Грозном имелась в годы моего отрочества скупая альтернатива: либо Сталинский пруд, либо Чернореченское водохранилище, гордо именуемое жителями Грозненским морем. Я предпочитал по топографическим соображениям второй вариант.
И вот, в некий ничем не примечательный кроме истомной жары день, мы с Володькой Нечаевым, два шестнадцатилетних балбеса, двинули на Грозненское море на трамвае номер три от площади Южной.
По случаю избытка лета рамы в трамвае были частично выставлены, по салону носились разудалые сквозняки, закручивая на задней площадке пыльные самумы, начиненные семечной лузгой и билетиками. Когда трамвай, повизгивая, повернул с улицы Сайханова к дамбе, на покатом взгорке впереди и слева взорам пассажиров открылась чудная пастораль. Средь буйного разнотравья, уже подсушенного июньским солнцем в золотисто-песочные тона, стояла черно-белая корова. Вокруг коровы паслось с пяток овец. Завершали пейзаж туземные дети, три юных пастушка дошкольного размера. Детишки были столь же жизнерадостны, сколь и грязны. Из одежки на них имелся летний минимум, байковые штаны, перешитые, судя по лохматости, из казенных халатов. Головы пастушонков были обриты, пол неопределим.
Когда трамвай поравнялся с группой детей и зверей, последние продолжали пастись, зато дитёнки себя показали по-взрослому. Они повернулись к баранам передом, к трамваю задом и стянули штаны до колен.
Предъявленные миру задницы были мосласты и мертвенно бледны по контрасту с прокопченными тельцами. Крайне несимпатичное зрелище.
– В следующий раз прихвачу с собой рогатку, — мечтательно сказал Вовчик. — Стрелять буду гайками.
– Травмировать можешь, не гуманно это, — заметил я.
– Так и меня только что травмировали. Ты представляешь, какой шок я переживаю? А если вот это вот мне как приснится, ага?! Я же поседеть во сне могу.
Тем временем трамвай вылетел на дамбу и загрохотал всеми своими грохоталками, раскачиваясь, трясясь и подпрыгивая на предельной скорости. Воспользовавшись грохотом, мы с Нечаичем немного поорали «Хоп, хей-гоп» многоуважаемого товарища Маккартни. А чего не поорать, один перец, нас было не слышно никому. Да и настроение случилось такое отрывастое, что это еще ничего, что «Вандербильдиху» исполнили. Могли и «Танец с саблями». И именно что танец. Типа — сплясать.
Так и доехали. Вышли, от пыли обтряхнулись, пошли по пляжу. С прицелом на синий павильон «Шашлыки-Соки-Воды» на холмике, метрах в ста от остановки. Там рощица имелась небольшая, а в рощице тенистость, самое цивильное место. И девушки здесь отдыхают, и семейные. И девушкам, и семейным деткам с их нежными кожными покровами без тени погибель от лупящих с небосвода солнечных лучей. И главное преимущество — туземная подростковая шелупень и приблуда здесь не ошивается. По простой и суровой причине — не в чем им выйти на люди. Плавок у них почти ни у кого не водится. В лучшем случае сатиновые трусы до колена или треники обрезанные.
Так что получается естественная сегрегация. Белый, соответственно, ест ананас спелый, но в плавках, а чечен питается чем ему аллах пошлет, в сатиновых трусах и на дистанции.
Но мы с Вовиком в порядке, и помимо плавок имеется у нас и такой изыск как надувной матрас. Кроме матраса в джентльменском пляжном наборе дынька, минеральная вода «Ачалуки», интеллигентная игра «Эрудит» (чтобы барышень смущать) и две пачки «Стюардессы» в узеньких пачках по 12 сигарет.
Все это предъявлять на всеобщее обозрение небезопасно, по пляжу курсирует чеченская деваха, продает вареную кукурузу. Понятно, что у нее по жизни в наличии шобла братьев и если она расскажет им о чудесно-волшебном красно-синем матрасе, шобла может возбудиться и взревновать к незаслуженному счастью бессмысленных и ничтожных гаски. Курящих к тому же сигареты по 24 копейки пачка.
Поэтому для прикрытия мы выбираем местечко между компанией русских пролетариев, пьющих пиво из бидонов и мужественно играющих в шестьдесят-шесть, и двумя семейными парами с детьми. Детишки, надо признать, производят дискомфорт — визжат, проклятые, что от избытка, что от недостатка. Да уж чего там.
Для начала мы устраиваем контрольный заплыв, потом раскладываемся поосновательней, подсыхаем и обозреваем пляжную жизнь. Она обыденна и скучна. Единственной освежающей окрестности деталью является бездомная псина, деловито обследующая территорию.
– Удивительное дело, но это животное умеет считать, — говорит Вован сонным голосом.
– С чего ты взял?
– Она поднимает лапу у каждого пятого объекта.
– Что значит объекта?
– Значит, что не субъекта. Урна, раздевалка, грибок, турник — это объекты.
– А вон бидон у мужиков?
– Не объект. Предмет временной дислокации.
– А бутылка вон валяется?
– Тоже не объект. Сейчас придет туземный мальчик и сделает ей хапы-хапы, цапы-цапы.
Но собарик тут же блистательно доказывает несостоятельность вовчиковой гипотезы. Пес обследует пустующую лавочку и поднимает лапу сначала у одного столбика, а потом и у другого. Да так со вздетой лапой и замирает.
И его можно понять.
С пригорка спускается персонаж. С большой буквы. Что это чечен, видно даже по походке. Откуда они прихватили моду приволакивать ноги носками внутрь? Загадка!
Годков ему было в районе двадцати. Прическа — фараон. Это такое откровенно дебильное произведение парикмахерского искусство, внедренное в совковый обиход безбашенными парнями из группы «Слейд»и Родом Стюардом. Для фараона нужен волос до плеч, желательно прямой. По всему периметру, кроме фасада, волосы должны причесываться строго и прямо вниз. А вот спереди, поперёк головы, надо лбом делается пробор. Челка вперед, копна дыбом назад.
Выглядит человек при этом законченным придурком. Хуже — только стиляжный кок а-ля Пресли.
На мужественном лице пришлеца вспыхивали огнями солнцезащитные очки. Цельнопластмассовые, покрашенные в домашних условиях кладбищенской краской под названием «серебрянка». На атлетическом теле героя красовалась зеленая нейлоновая рубашка с отложным воротником, уголки коего небрежно свисали с плеч, и самопальные клешёные штаны желтого вельвета с манжетами.
Герой был героически бос.
Он подошел к скамейке, встал перед собариком в боксерскую стойку и сделал несколько ложных выпадов, как бы приглашая пса к поединку.
– Хаёл окус, дик борз! — крикнул воинственно боец и пнул пяткой прискамеечную урну.
Урна жалобно скрипнула и уронила из себя арбузную корку. Пес опустил ногу, развернулся на месте и припустил наутек, озабоченно прижав уши и вывалив набок язык.
– Вторая на сегодня тяжелая психологическая травма, — прокомментировал мизансцену Вовчик.
– Думаешь, собака понимает по-туземному? — засомневался я.
– И если понимает, ничего страшного. Ну, назвали тебя волчарой. Ты же от этого не озвереешь.
Здесь нам снова пришлось затаить дыхание, поскольку наш чеченский герой стал обнажаться.
Вовчик ахнул.
– Чингачгук, бля, собственным персоном, — сказал он восторженным шепотом. — Миллион-другой лет до нашей эры.
Чечен остался в плавках и стал подпрыгивать и приседать, поигрывая накачанными мускулами. Да, уважаемые, мы тогда увидели наяву одно из первых произведений доморощенного советского культуризма.
Чингачгук лихо поотжимался, браво прошелся колесом и на десерт исполнил так называемое «арабское» сальто. Он победно огляделся, но аплодисментов не прозвучало. Только завороженный внеплановым цирковым номером карапуз уронил ведерко с песком себе на ногу и взвыл.
Дальше — обиднее. Стайка чернореченских девиц, находившаяся в опасной близости от арены атлетического шоу, свернула свой уютный бивачок и, брезгливо передергивая плечиками, перебазировалась на безопасное расстояние.
Атлет разочарованно сморкнулся дуплетом с обеих ноздрей и перешел к следующему пункту показательной программы. Отмерив от воды некое расстояние размашистыми шагами, он отчертил ногой линию на песке. Встав на нее, он поприседал, выбрасывая руки в разные стороны.
– Неужели поплывет? — заволновался Нечаич. — Плавающий чечен — это нонсенс!
– Предлагаешь в музей, как плачущего большевика?
– Вместо большевика. Это круче.
И Чингачгук сделал это! Страусиными прыжками он влетел в утлые воды Грозненского моря и принялся яростно колотить воду руками и ногами. Проплыл он в итоге метра четыре.
– Дурак. Песню испортил, — печально прокомментировал заплыв Вовик.
Чингачгук выбрался из воды и перешел к турнику. Как только он на нем завис и сделал подъем переворотом, ситуация на пляже кардинально изменилась.
Из-за шашлычного павильона показалась процессия. Из дома отдыха «Грозный» на послеобеденное купанье шла Среднерусская возвышенность в количестве нескольких десятков боевых единиц «ситцевых» невест. В оснастке у них имелось:
– трикотаж в яблоках, тракторах и олимпийских кольцах, собственно веселенький ситчик, нейлон.….
– бюсты разногабаритные, от нулевого до пятого размеров,
– косы до пояса, до конца поясницы... и нижче,
– косынки разные, бусы из пластмассы, керамики и (клянусь!) янтаря,
– сабо, босоножки, вьетнамки,
– и даже два болгарских мохеровых халата.
Чингачгук подрастерялся.
Растеряешься тут.
Отдыхающие на турбазе «ситцевые невесты» приезжали в наш город с известным прицелом — замуж не сходишь, зато поимеешь горячего кавказского парня. Можно и ребетенка завести, если совсем приперло и годы поджимают. Оно хоть и грех, и намаешься потом в одиночку. Да, может, и лучше так, безо всей этой тягомотины с алиментами в 15 копеек и толпой родни на шею. Прости Господи, сожрут и костей не оставят. Однова раза живем, гуляй губерния, опосля будем горемычить.
А вот нам и жених на турникете кувыркается. На ловца, понимаешь, и зверь.
Невесты обошли Чингачгука, обтекли его, ослепленного, оцепеневшего, по флангам, разбились на группки и расположились к пляжному времяпрепровождению. На прибитой травке были расстелены казенные одеяла с черными квадратами инвентаризационных печатей, на одеяла выставлены китайские термосы с охлажденным компотом. Было припасено и винишко, сладкий и тягучий «Айгешат». Гулять так гулять, по цене 3 рубля 70 копеек за бутыль!
Разложивши причиндалы, стыдливы девы разоблачились.
Чингачгук, волей судьбы оказавшийся практически в земном аналоге мусульманского рая, инда пошатнулся. Гурии откровенно поглядывали на него, перешушукивались и игриво хихикали.
Вернувшись в сознание, герой прошел круг вокруг турника, на каждом шагу сгибая поочередно руки в локтях, демонстрируя бицепсы.
– Жаль, я не знаю языка глухонемых, — пожаловался Вовчик.
– А если бы знал? — полюбопытстовал я.
– Мы смогли бы уяснить смысл его ручного послания.
– Думаю, что-нибдуь незатейливое. Вроде…
– Господи, что он делает?
Чингачгук стоял у турника, набирал из-под ног песок и перетирал его в руках. Песочные струйки завивались винтом и, долетев до земли, взбивали клубочки пыли.
– Это он как правильный, для лучшего контакта рук с перекладиной, обрабатывает ладони. Вот только боюсь, что песок и магнезия не совсем одно и то же.
– И что получится?
– Сейчас увидим.
Тот обстоятельно отряхнул руки и негромко, с достоинством, объявил:
– Солнце! Ха-ха! Смертельный номер.
Среднерусская возвышенность зааплодировала.
Одна из невест откликнулась:
– Вот если бы затмение, тады — ой...
Замечу, что погода на тот момент происходила самая что ни на есть обыденная, без особых примет, разве что тихо было, никакого шевеления в воздухе. Оттого все звуки, даже отдаленные, были слышны как в кино — четко обозначенные, каждый отдельно от другого.
Объявленный к исполнению гимнастический элемент, если кто не знает, представляет собой круговое вращение атлета вокруг перекладины на прямых руках и с прямыми ногами, солдатиком. Для этого надо предварительно набрать нужную амплитуду поступательного движения.
Предполагается, что исполняя элемент с названием «солнце» атлет должен в некий гипотетический момент замельтешить с такой скоростью, что станет напоминать это самое небесное светило. Достижение такого эффекта труднопредставимо. Но нам известно — для пламенного сердца нет преград. И Чингачгук попытался этого эффекта достичь. И почти достиг. С каждым оборотом набирая скорость он, молодецки хыкая и хакая, крутился все быстрей и быстрей...
И .... взлетел… !
Руки его сорвались с перекладины, и свежеснаряженный Икар устремился в небо.
Ногами вперед.
Вот только приземлился он на голову.
Звук, который издал его позвоночный столб при этом, я описать не берусь, нет у меня таких талантов.
Пляж замер. Тело Чингачгука, однако, продолжало жить еще несколько секунд. Их хватило на то, чтобы несчастный, противореча всем природным законам, встал на колени, выплюнул сгусток крови и прошептал рассыпающимся на песчинки шепотом:
– Все нормально, кенты. Хума дац (Помощь не нужна).
И окончательно помер.
Вот тут тишину разорвало. Вся Среднерусская возвышенность в количестве скольких-то бабских глоток взвыла единым воплем, будто некто, видимый только посвященным, дал отмашку дирижерской палочкой. Или серафимовым крылом?
– Реквием, — резюмировал Нечаич.
– Акела промахнулся, — выдохнул я.
После этого, понятное дело, нас долго и обстоятельно тошнило.
Со всего пляжа сбегались люди. Труп накрыли двумя болгарскими махровыми халатами. После того как наши обезвоженные и обессиленные тела смогли наконец совладать с ошалевшими желудками и дрожь в конечностях подзатихла, мы побрели восвояси.
Сели на «тройку», поехали. Когда трамвай свернул с дамбы и задребезжал вдоль холма, мы еще издали заметили наших давешних жопопоказчиков. Они стояли там же. И таким же, уже нам знакомым, привычным движением пастушата снова спустили штаны и предъявили свои неказистые задницы.
– Слабо ответить? — спросил я Вовчика.
Он не успел ответить. Слева, снизу, из долины послышалась пронзительная трель «Скорой помощи», которая пыталась и не могла объехать самосвал с прицепом, разворачивающийся у бензозаправки.
– Это они не нам, — Нечаич кивнул на пастушков на склоне. — Это они ему. — И через секунду-другую торжественно добавил, имитируя голос диктора Левитана. — Чингачгук мертв!
– Магнезия... — Завороженно прошептал я. — Какое странное и красивое слово.
– Импортное потому что! — объяснил Вовчик.
