Революция против ценностей

Борис Межуев

Итак, спор о Ницше, который длился без малого полгода на сайте АПН, завершен окончательно.

Что можно сказать о результатах этого спора и о его целях.

Увы, русская мысль до сих пор больна родовым недугом культуры XX столетия — попытками разного рода "оправдания" и "примирения". Ницше — безусловно великий человек, возможно, самый великий человек Европы XIX века. Надо было бы давно перестать мерить этого человека мерками его собственного страдания. Надо перестать чертить всякие магические круги вокруг его творчества, надеясь, что этот круг не пересечет какой-нибудь непосвященный. Уже давно все кто мог этот круг пересек и для наслаждений "гордым одиночеством" на земле уже просто не осталось свободного места. Рассчитывать на то, что вокруг идей Ницше можно было бы, согласно его пожеланию, возвести ограду, чтобы ими не воспользовались свиньи, тоже наивно — имя автора "Заратустры" давно уже на устах у всех мыслимых свиней всего человечества. Это не повод, конечно, создавать новый спецхран из его трудов, но и не основание делать из Ницше своего рода "латинскую Библию" для новых профанов, продолжая надеяться, что профаны ничего не прочитают на языке, доступном лишь филологам. Профаны уже все давно прочитали и, боюсь, что схватили смысл прочитанного более адекватно, чем те, кто рассматривал творчество Ницше "в свете их собственного интеллигентского опыта". Хватит и вводить в заблуждение простодушного читателя рассуждениями о том, что Ницше, так, в основном шутил, предавался "иронии", а всякий набор идей, который кто-либо когда-либо может почерпнуть из его сочинений, не более чем реконструкция пристрастного идеолога…

Борясь с филологами, Ницше в конце концов пал жертвой филологов, упорно стремящихся дезавуировать — на основании проблем авторизации — то страшное послание, которое принесла западно-христианскому миру "Воля к власти". Но, в конце концов, давайте посмотрим на это дело трезво, какая разница, создавал или не создавал человек по фамилии Ницше то произведение, которое вышло за его подписью? Моцарт, как известно, сам не завершил "Реквием", но он, между тем, исполняется как произведение Моцарта. А если мы сейчас вдруг откроем, что "Капитал" написал не Карл Маркс, а, скажем, Поль Лафарг, неужели надо будет поставить под вопрос переиздание произведения, изменившего весь ход европейской истории? Не слишком ли много значения мы со времен Стефана Цвейга и Льва Шестова придаем "человеческим, слишком человеческим" обстоятельствам при чтении текста Ницше. Ведь перед нами в его лице вовсе не одинокий страдающий сифилитик, но поистине Лютер нового пост-христианского европейского человечества.

Я бы поставил знак равенства между двумя этими терминами — "Европа" и "пост=христианство": в генеалогическом и даже этимологическом отношении это одно и то же. В свое время на меня произвела сильнейшее впечатление статья Елены Рабинович "От Атлантики до Урала" об историческом происхождении слова "Европа". Собственное проникновение исследователя в изначальный смысл этого термина, вероятно, оспариваемо, но оттого не менее шокирующее: в древности "Европой" называли не локализованную определенным пространством область, но место обитания племен, охранявших Дельфийский оракул. Но далее очень любопытно, слово "Европа" воскресает как наименование западно-христианского мира исключительно в ситуации возрождения "язычества", в частности, в XIV веке, когда необходимо было провести черту между Западом и исламом, не апеллируя при этом к традициям христианства. "К XIV веку в результате арабских завоеваний, монгольских походов, конкисты, реконкисты, усилий Тевтонского ордена, трудов ирландских миссионеров и многих подобных событий всё римское и почти всё христианское оказалось вытеснено в Европу, зато Европа — по крайней мере, в своей цивилизованной западной части — сделалась совершенно христианской и римской. А так как как Возрождение началось тогда же, естественно было осмыслить новую геополитическую ситуацию в категориях классического культурного тезауруса, то есть актуализировать так или сяк восходящее Геродоту противопоставление и снова ассоциировать Европу с "нашим"" Иначе говоря, Европа — "языческая" тень западного христианства. В результате того, что я бы решился назвать "религиозной революцией" по Ницше, "тень" заняла место своего хозяина, а хозяин в свою очередь обратился в "тень".

Александр Филиппов утверждает, что "в любой революционной установке нашего времени Ницше будет таиться, как вирус в компьютере, как геном радикальной мысли". Выкинем за борт Ницше, и мы окажемся в пустыне моральных трюизмов и пресных истин. И это правда, но лишь потому, что "революционаризм" и "радикализм" теперь, именно теперь, и не мыслится иначе как продолжение ницшевской революции, наиболее фундаментальной из всех революций, которые когда-либо случались в мире. Ибо это была революция не против конкретного экономического или политического строя, не против даже того или иного ценностного порядка, неправильного с точки зрения каких-то иных альтернативных ценностей. Это была революция против ценностей как таковых. Против того, чтобы мир мог оцениваться оторванными от самого мира ценностями, получать моральную санкцию или, напротив, резкую критику с их стороны. Прежние "религиозные революции", революции Гуса, Лютера, Кромвеля, Робеспьера были именно бунтом ценностей против несоответствующих этим ценностям социальных и политических установлений, восстанием ценностей против отчужденной от них жизни. С Ницше мутирует сам этот "революционный геном" — теперь не "ценности" бунтуют против "жизни", но "жизнь" — против "ценностей". Собственно, весь спор между "левыми" и "правыми" ницшеанцами сейчас ведется всего лишь по поводу интерпретации этой "жизни": какая из наук дает ей наиболее адекватную интерпретацию. Долгое время такой королевской наукой считалась политэкономия, но теперь, по ходу прорыва генетических исследований, идет естественный и неизбежный крен в сторону психологии и биологии. Именно этим и ничем другим объясняется усиливающаяся на глазах популярность расизма.

Собственно против этой однозначной трактовки "жизни" и направлено критическое острие философии постмодернизма. Мы никогда ничего не поймем в этом интеллектуальном течении, если будем по-прежнему думать, что постмодернизм в своем неприятии метанарративов или "воли к истине" продолжает сражаться с христианством, продолжая дело Монтеня и Вольтера. Христианство в интеллектуальных кругах Европы давно уже мертво, церковь занимает глухую оборону, даже не мечтая когда-либо перейти в наступление на секулярный мир. Отрицаемая Фуко и его последователями "воля к истине" — это не монотеизм традиционных религий, но ницшевская "воля к сверхчеловеку", "воля к воле к власти". Казалось, от радикальных последствий "ницшевской революции" можно было укрыться бастионами скептицизма, подобно тому, как от всех последствий гораздо более скромной по своим требованиям "революции социальной" общество оказалось способно загородиться институтами "представительной демократии" и "государства благосостояния". Скептицизм — оружие ненадежное, и всякое пробуждение "воли к истине", от которого, несмотря на все усилия Фуко, оказалось невозможным излечить западно-христианское человечество, неизбежно, сразу же грозит обернуться новым витком "ницшеанской революции", революции "жизни против ценностей". Перелистайте хотя бы Библию современных антиглобалистов, книгу недавних гостей Москвы А.Негри и М.Хардта "Империя". Да, ее авторы еще слишком привержены выходящему из моды Фуко, чтобы "оседлать тигра" новой революции. Но первые всполохи оной уже ощутимы на их страницах: "Новая кочевая орда, новая раса варваров возникнет, чтобы завоевать или разрушить Империю <…> Воля быть против, на самом деле, нуждается в таком теле, которое будет совершенно неподвластно принуждению. Ей нужно тело, неспособное привыкнуть к семейной жизни, фабричной дисциплине, правилам традиционной половой жизни и так далее".

"Разрушить" или "воссоздать" Империю — какая разница. "Страсть к разрушению есть творческая страсть", говаривал Бакунин. Новые варвары-мигранты или "белая раса" господ, жертвоприношения друидов или нордический матриархат — втягиваясь в этот "спор славян между собой", мы уже тем самым автоматически присоединяемся к участникам этой ни на миг не прекращающейся, но лишь "мерно затухающей, мерно возгорающейся" революции. Если мы участвуем в этом споре "своих со своими", мы оказываемся внутри Европы, становимся потенциальными гражданами нового пост=христианского общежития. Следует помнить, что ничто, никакая цивилизационная специфика, ничто кроме нашей собственной воли, не гарантирует нас от этой участи.

Еще одна неизбежная тема: Ницше и христианство. Пора перестать говорить банальности в духе Мережковского: "Ницше не любил христианство, но любил Христа". Ведь решение этой психологической загадки лежит на поверхности, и оно то и есть движущий мотив всей "ницшеанской революции": "ценности", или чтобы не входить в схоластический спор о ценностном плюрализме, мораль принимается философом только в одном и исключительном случае, когда она абсолютно бессильна, когда она не проникается "жаждой мести", не господствует над "жизнью", а дает этой самой "жизни", проще говоря, аморальной власти безусловное право господствовать над ней.

Правда, тут-то в построениях Ницше и обнаружилось одно слабое, уязвимое место, в которое и не преминул ударить скептицизм, задав хитрый и точный вопрос: отчего рессентимент, эту самую "жажду мести", нельзя счесть разновидностью "воли к власти". Если бы мы внимательно проанализировали эту хитроумную догадку, то обнаружили бы в ней духовный исток всей цивилизации послевоенной Европы, предлагающей свою политкорректную, да простят мне читатели марксистский слэнг, мелкобуржуазную версию "постхристианства". Для ее успеха нужно было пожертвовать лишь фигурой Христа, точнее, вот этой самой воспеваемой автором "Антихристианина" "безусловной правдивостью христианства", требующей от исповедущего Христа человека верности не только слову Спасителя, но и Его делу. "Жизненной практике", как говорил Ясперс. А она, в отличие от того, что впоследствии привнес апостол Павел, заключалась, по мнению Ницше, в "отказе от мести". Ницшевский Иисус на самом деле сделал ровно то же, что булгаковский Иешуа: своим уходом он оставил мир злу. Ибо "борьба за добро", как знает каждый, кто все-таки прочел "Генеалогию морали", неотделима от "жажды мести".

Таков парадокс постсовременности: для избавления от "антихристианства" нужно было изжить в первую очередь само христианство. Только, как я уже говорил, наступает время, когда человечеством овладевает жгучая потребность выпрыгнуть за частокол скептицизма, к бытию и "вещам самим в себе".

Ницше оказался для русской философии тем хребтом, перешагнуть который она не смогла. Именно в этом и ни чем другом проявляется поразительная неактуальность русской идеалистической философии для понимания проблем современности. Я даже не могу ответить себе на вопрос, почему русские мыслители, возможно кроме Вл. Соловьева (по свидетельству Андрея Белого, в частном разговоре совершенно справедливо назвавшего творчество своего сумасшедшего современника "самой страшной опасностью, которая грозит христианской культуре"), вообще как будто просто не поняли, в чем суть "переоценки всех ценностей". "Генеалогию морали" в русской философии попросту никто не обсуждал и не комментировал, тогда как западная мысль увидела именно в этом сочинении смысловой центр всего проекта "Переоценки". Да и теперь, давайте скажем себе откровенно, мы не знаем, с какого боку подступиться к Ницше. А те, кто понимает, мигом, как в романе Стивена Кинга о загадочном бьюике, оказываются в альтернативном нашему — христианскому и человеческому — мире, откуда не спешат вернуться обратно.

Поэтому, ставя на дискуссии о Ницше жирную точку, мы должны сказать себе, что завершить данный разговор невозможно, потому что "спор" этот — не о Ницше, но о судьбе восточно-христианской цивилизации, которая может состояться лишь как духовная альтернатива цивилизации пост-христианской, в ходе "ницшевской революции" сменившей цивилизацию западно-христианскую. Много ли у нас оснований думать, что такая цивилизация и в самом деле будет существовать? Давайте, не тешить себя иллюзиями. Таких оснований практически нет, ничто в нашем сегодняшнем национальном бытии, в нашей государственной политике, в нашей изо всех сил тянущейся к Европе интеллигенции ("левой", "правой", "красной", "оранжевой", "зеленой", "голубой", "коричневой" — всякой) не свидетельствует о такой возможности. "В Россию можно только верить". И можно уповать на промысел Божий, видя в нынешнем искалеченном, уродливом, но все-таки независимом государственном существовании России великую историческую загадку. При всем том, что мы сами о себе знаем, мы вопреки всякой логике, вопреки даже здравому смыслу все еще боремся за жизнь, все еще ценим свою землю, удерживая за собой гигантские азиатские просторы сибирских равнин. Да уже слышны голоса о том, чтобы бросить все к черту и присоединяться к европейцам, к "белой расе", но удивительным образом все эти голоса стихают как та самая отмеченная Ахматовой "недостойная речь" при первых звуках песни "День Победы". Во время великого праздника нашей цивилизационной независимости. Потому что в этот день становится ясно, что подлинное, а что наносное, что идет от глубины сердца, а что является плодом интеллектуальных игр и духовных соблазнов.

В заключение приведу читателям перечень всех статей, которые за 2006 год вышли на АПН в рубрике "Спор о Ницше":

1. Вадим Нифонтов
Ницше как воспитатель

2. Егор Холмогоров
О пользе и вреде Ницше для истории… Часть I. Рождение Трагедии из Лютеровой чернильницы

3. Андрей Рассохин
Воля к смерти

4.Владимир Можегов
Всечеловек против сверхчеловека

5. Владимир Можегов
Всечеловек против сверхчеловека — 2

6. Дмитрий Володихин
Философия действия

7. Андрей Ашкеров
Ницшедейство

8. Юрий Тюрин
"Ницше" и "сверхчеловечки": ветер с Запада

9.Вадим Штепа
Консерваторы пустоты

10. Андрей Мартынов
Когда "умер Бог"?

11.Александр Люсый
Поиск Ксантиппы