Всё, что вы хотели знать о чеченцах, но боялись. История 1. Ухо

В самом начале проспекта Победы, между детским универмагом, новым зданием Нефтяного института и фонтаном, имелся в Грозном памятник небезызвестному русскому поэту Михаилу Юрьевичу Лермонтову.

Скромный такой, вполне симпатичный бюст, на мраморной колонне. Лермонтов, как и водится у нас в отчизне, изваян был в благородно-романтическом виде, что-то среднее между Жженовым и Видовым. Сходство с оригиналом отсутствовало. Что никого не смущало. Да и кто теперь разберет, как на самом деле выглядел забияка-поручик, так много успевший за свою короткую жизнь. А сколько не успел? Дух захватывает. Но этого, увы, мы уже никогда не узнаем.

Как не узнаем мы и мотивов хулиганского поступка, в результате которого у бюста оказалось отколото ухо. Потерю заметили не сразу. Стоял с двумя ушами, постоит с одним, не велика птица. Однако, спустя какое-то время, изнывающий от безделья корреспондент газеты «Грозненский рабочий» Шлычков, прознав про ущербность головы классика, накатал залихватский фельетон по этому поводу — какие-то пошлости про «посмертное ранение», что «поэтом можешь ты не быть, но одноухим — может статься» и так далее. Можно при этом не сомневаться, что никакие высокие гражданские чувства пером Шлычкова не двигали. Почуял журналюга наличие бесхозной легкой копеечки и срубил ее. Тоже влегкую. Однако на фельетоны, да еще в республиканской газете, в те годы положено было реагировать.

И среагировали. Из обкома профсоюзов работников культуры отправили соответствующий запрос в министерство культуры.

Письмо с аккуратно подклеенным фельетоном долго бродило по чиновничьим столам, пока не добрело до стола самого министра культуры товарища Умарова И.Г.. Министр не поленился, самолично прогулялся до памятника сто метров туда и обратно. Чего не поразмять ноги?! Все подтвердилось, ухо отсутствовало. Товарищ Умаров И.Г. по итогам ходки начертал на профсоюзном запросе следующую резолюцию «В отдел реставрации и охране памятников при Союзе архитекторов ЧИ АССР. Тов. Замбиеву У.У. Приказываю в кратчайшие сроки рассмотреть вопрос о реконструкции левого уха памятника (типа — бюст) тов. Лермонтова Ю.Ю.» Подпись. Печать. Исходящий номер.

Тут-то злоключения и начались.

* * *

В штате вышеупомянутого отдела реставрации, руководимого Увайсом Увайсовичем Замбиевым, молодым специалистом, закончившим недавно институт культуры, состояли на должности скульпторов-реставраторов два персонажа. Первым был Пал Палыч Петлюров, мастер от Бога, но сильно пьющий. Основным источником доходов Петлюрова являлось нелегальное изготовление надгробных изваяний, за что он преследовался халтурщиками-рукоблудами из кладбищенской мастерской, и однажды даже подвергся оскорблению действием в кафе «Юность», где ему под видом компота была открыта кредитная коньячная линия. Чего-то он там наваял директору. Поговаривали про барельеф «Русалка», где в виде речной дамы была якобы изображена кассирша того же кафе Петимат, состоявшая с директором в перерывно-обеденных отношениях. Пал Палыч, или по-просту Петлюра, характер имел вздорный, Замбиеву откровенно хамил, будучи старше его на 30 лет, обращался к нему исключительно на «ты», и называл его, правда не на людях — Угу, тем самым упраздняя инициалы начальника до междометия. Выгнать взашей хама и пьяницу не представлялось возможным — и заменить некем, и инвалид войны. Вторым сотрудником в отделе значился чечен с весёлым именем Висит (это не шутка). Висит имел за душой диплом карагандинского строительного техникума, манию величия в особо крупных размерах, щестеро детей и полное отсутствие не только мало-мальского дарования, но и элементарных ремесленных навыков. Петлюру Висит ненавидел. Замбиев Виситом тяготился. Но и этого выгнать не мог. Висит был кляузник-виртуоз и на каждое критическое поползновение Замбиева отвечал массированным кляузным огнём по всем инстанциям, прикрываясь хитроумными фортификационными сооружениями из шести детей и недостатка жилплощади. Петлюра Висита просто не замечал. А натыкаясь на него, будучи в сильном подпитии, шел к Замбиеву и заявлял «У нас в мастерской посторонние». На объяснение начальника, что это совсем даже не посторонние, а их коллега Висит, Пал Палыч повторял одну и ту же нехитрую шутку «Висит? Хорошо, пусть висит. Только, чур, не кусаться!» Сами понимаете, при таком раскладе назвать обстановку в отделе хотя бы стабильной язык не поворачивается.

* * *

Получив письмо от Умарова, Замбиев отправился в реставрационный цех, где застал спящего на козлах Петлюру. Тот был почему-то в гимнастерке, при боевых наградах, но в эсесовской фуражке с черепом и костями. От такой вопиющей антисоветчины, да еще на рабочем месте, Увайс даже вспотел. Заслышав шаги начальства, Петлюра вскинулся, надвинул фуражку на глаза и с театральным апломбом продекламировал «Не ссы, Капустин! Пое…м и отпустим!». Следующим движением он протёр боевые награды.

- Не шугайся, Угу. Это мы инсценировку к дню Победы репетируем. Малая земля, бля. Про лёнькину брехню. Только про меня ещё не решили, за наших я или фашист проклятый. Чего пришёл? — И Петлюра снова переключился в театральный регистр. — Дело пытаешь, аль от дела плутаешь?

- Бумага тут пришла, Пал Палыч. Кто-то Лермонтову ухо отмандячил.

- За Михаил Юрича ответят. К нему не зарастёт народная тропа. Давай бумагу.

Прочитав письмо, Петлюра зашёлся в истерическом смехе, отчего с козлов заструились тайфунчики гипсовой и алебастровой пыли.

- Чего ты ржёшь? — Помрачнел Замбиев.

- Ты читал, чего эти культуроды написали?

- Читал, и что?

- Вот, смотри! Тов. Лермонтову Ю.Ю.. Ты у нас УУ, а Лермонтов теперь ЮЮ.

- Ошиблась машинистка, мало ли что.

- Нет, Угу, это написано от руки, лично товарищем Умаровым. Для которого господин Лермонтов тоже товарищ. Товарищ! Да если б покойник про такое прознал, он бы такого товарища сразу из двух стволов положил.

- Ладно, развоевался. Давай-ка лучше думать, что делать будем.

- Усекновенный орган имеется?

- Чего?

- Ухо есть?

- Да откуда. Пока спохватились.

- Хреново дело. Это ж теперь материал подобрать — раз, а камень там редкий. Выточить ухо, это два. И привинтить, это три.

- Можно приклеить. — Робко вставил Замбиев.

- Ты еще скажи — приварить. Пиши смету, а Висита-паразита гони в командировку.

- Куда?

- В Петропавловку, в каменоломни. Я там что-то похожее видел. Только скол пускай сделает, образец. А то привезет кусок асфальта.

- Может сам сгоняешь, я машину выбью.

- Рад бы, Угу, да не могу. Прости за рифму. Репетиции у меня. Пропущу, так и буду в фашистах век доживать.

- А где он, кстати, Висит?

- А где повесили, там и висит. Как Муссолини, кверху жопой. — Захохотал Петлюра и, немало не смущаясь присутствием непосредственного начальника, приложился к фляжке. — На телевидение он пошел, в передаче сниматься, к Емельке Хасбулатову.

- Зачем он Емеле? — Удивился Увайс.

- Про башни в горах рассказывать. Сам бы хоть курятник за жизнь построил, туда же — башни.

Замбиев поднялся в кабинет и позвонил на студию телевидения своему приятелю, художнику Лёме Арсанукаеву. Лёма был самый печальный и самый лысый чечен, из всех, кого я знал. Может быть поэтому он обладал обостренным чувством юмора. Ему, в частности, принадлежит популярный парафраз «Взялся за гуж, не говори, что ингуш».

- Салам, Лёма!

- Салам-пополам!

- Это я, Увайс. Как дела?

- Как сажа а щит билла (возглас удивления, что-то вроде русского «вот это да»).

- Чего хотел?

- Тебе там мой Висит не попадался?

- Мне даже свой Стоит не попадался.

- Я серьёзно. Он у вас на записи у Хасбулатова должен быть.

- Чего ему сказать?

- Скажи чтоб сопли там у вас по курилкам не развешивал, я его у себя жду.

- Без проблем, передам.

- Баркал! (Спасибо!) Увидимся.

- Не переживай, все обдикдуется. (Фирменный арсанукаевский неологизм, образованный от выражения «дик ду» — «все в порядке»).

Вечером Замбиев встретился с Виситом и проинструктировал его. Утром следующего дня Петлюра застал начальника пьющим коньяк из горлышка. Пал Палыч уважительно хмыкнул и завистливо сглотнул слюну.

- Давай стакан. — Поприветствовал подчиненного Увайс и достал из сейфа ещё одну бутылку.

Пал Палыч молниеносно себя обслужил.

- Случилось чего, начальник? Уж не помёр ли кто?

- Хуже. — Ответил Угу и сделал очередной глоток.

Петлюра задумался. В общем-то он знал некоторое количество жизненных раскладов, которые в определённых обстоятельствах казались ему хуже смерти. Похмелье, например. Или когда снится как Вася Страхов, дружбан его ещё с детдома, который в сорок шестом демобилизовался на месяц раньше его, рвет свои кальсоны у него из рук, а Верка визжит и сиськами болтает. Но ничего такого с Увайсом произойти не могло.

Пока Пал Палыч углублялся в проблему смерти, Замбиев поперхнулся коньяком, закашлялся и грохнул кулаками об стол.

- Висит, сука! — Крикнул он сквозь кашель и стал отплёвываться.

В связи с нелепым именем подчинённого, разговоры о нём каждый раз волей-неволей приобретали сюрреалистический оттенок.

- Ты только не переживай так, Угу. — Петлюра перегнулся через стол и заботливо шлёпнул шефа по холке, одним профессиональным ударом прекратив кашель. — Висит сука, в смысле — кто-то висит? Или Висит, в смысле, наш придурок — сука?

- Второе.

- Так, это не новость. Дальше.

- Эта сука Висит…

- Ага. — Пал Палыч выпил.

- Это тупое животное…

- Ага. — Пал Палыч еще выпил.

- Этот…

- Вонючий шакал?

- Точно.

- Достаточно. И что же он?

- Он отмандячил Лермонтову второе ухо.

- Зачем?! — Изумился Пал Палыч.

- Как образец. — Промычал Замбиев.

- Так. Всё понятно. То есть ещё вчера Михал Юрич худо-бедно косил у нас под Ван-Гога, а нынче он у нас что-то навроде бульдожки. Это по-научному называется купирование. Получается картина Петрова-Водкина «Купирование красного коня». В нашем случае в лице коня мы имеем … — Когда Петлюра выпивал коньяка с утра и без закуски, он начинал маленько заговариваться.

- Какие кони?! У нас Лермонтов стоит без ушей. Как эта, которая без рук. — Угу обхватил голову руками и закачался.

- Без паники. Начальство знает?

- Пока нет.

- Не колготись, прорвёмся. Через полчаса будет наш классик как зайчик. За-мас-ки-руем. Поверь мне, как заслуженному мастеру стратегического камуфляжа.

- Как? — В глазах Увайса блеснула искорка надежды. Махонькая, как лобковая вошь.

- Пластилин. — Небрежно бросил Петрович и накатил себе дежурную дозу. Он уже чувствовал, как раззадоренное коньяком вдохновение из желудка устремляется к рукам. — За поправку Михаил Юрича.

- Ты гений, Пал Палыч! — В пьяном умилении прошептал Увайс. — За каждое ухо ставлю по бутылке.

- Разберёмся. Главное, чтобы этот мудозвон поскорее камень довёз. Пластилин нас спасет ненадолго. Да еще голуби там всякие.

- А что голуби? Они же на голову садятся, не на уши.

- Голубь птица тупая. Сядет на голову, поскользнётся на своём дерьме, кувырк, и уха нет как нет. Ладно, за работу.

Через час Лермонтов обрёл вполне благопристойный вид. Если особо не приглядываться.

Висит приехал вечером, покрытый толстым слоем пыли, с обгоревшей шеей и предъявил два мешка трофеев. Петлюра брезгливо перебрал вражескую добычу и, к собственному удивлению, обнаружил два подходящих камня. Наступило временное перемирие. Во время которого размякший от коньяка Увайс благодушно поведал Виситу о хитроумном маневре с пластилином. Это была ещё одна роковая ошибка, которая вскорости изменила благополучную линию развития ушных событий. Стоило Увайсу отлучиться по нужде, зазвонил телефон. Пал Палыч при этом отсыпался в подсобке перед вечерней малоземельной экспедицией. Когда Угу возвращался из мест облегчения, он услышал разговор Висита, от которого его зашатало.

— А мы, товарищ Умаров, пока ему пластилиновые уши приклеили. Очень натурально смотрятся. Чья идея? Так вы же в курсе, что у меня специальное образование. Алле! Товарищ Умаров, вы где? — Тут Висит увидел замершего в дверях начальника. Выражение лица Увайса привело Висита в некоторое замешательство.

- Я тут Умарову рассказал как вы ловко с ушами-то, профессионально. А он почему-то трубку бросил. Наверно, телефон плохо работает.

- Да нет, Висит. С телефоном всё в полном порядке. Это у кого-то с рождения мозги совсем не работают. — Угу добрел до сейфа, дохлебал остатки коньяка и крикнул. — Петлюра, подъём! Нас предали. Ждем налёт высоких гостей, прячь эсесовскую фуру.

Министр прибыл в сопровождении зама по идеологии. Разговор был предельно жестким.

- Пластилиновые уши, говорите?! — Заорал Умаров с порога.

- Идеологическая диверсия. — Резюмировал зам. — С национально-шовинистическим душком.

Висит обмяк, побледнел и заклацал зубами.

- Это не я. Клянусь аллахом и партбилетом. Это они. И меня подучили. Это провокация.

- Значит так, — Отмахнулся от Висита министр. — Пока об этом позоре не знает широкая общественность, мы решили сор из избы не носить. — Умаров протёр носовым платком кресло Замбиева и сел. — Делаете ремонт сейчас. Одно ухо здесь, другое там. Ты делаешь правое. — Министерский палец указал на заспанного Петлюру, плохо соображавшего, что происходит. — А ты, изобретатель пластилиновых ушей, делаешь левое. Приступайте. Пока уши не встанут на свое законное место, вы теоретически уволены.

- Теоретически — ву (да), фактически — дац (нет). — Многозначительно добавил зам и пристроился за спиной министра.

- А вы, товарищ Замбиев, чего встали как облупленный?! Вы же руководитель! Вот и руководите.

Операция по изготовлению, доставке и монтировке ушей заняла не более двух часов. Когда голову поэта протёрли напоследок солидолом, чтобы лучше блестела и голубям неповадно было, Умаров, уже в надвигающихся сумерках, медленно обошел памятник и поманил пальцем Замбиева.

- Слушай, Увайс, тебе не кажется, что левое ухо немного того?

- Теоретически — ву, фактически — дац. — Разглядев ухо, изваянное Виситом, Угу почуствовал подступающую к горлу тошноту. Нет, в общих чертах это было даже похоже на ухо. Но размерчик! — Сейчас разберёмся, товарищ министр. Товарищ Петлюров, можно вас на минуточку.

Пал Палыч надел стремянку на голову Висита и подошёл к начальству, охлопывая с гимнастерки гранитную крошку.

- Я весь внимание.

- Вам не кажется, Павел Павлович, что левое ухо немного того? — В глазах Увайса блеснула предательская влага. Он понимал, что судьба его находится сейчас на лезвие бритвы. И бритва эта в руках его вздорного подчинённого. Захочет — почикает, а захочет — просто подравняет височки.

Петлюра ничуть не смутился взрывоопасности ситуации, фронтовую смекалку не пропьёшь.

- Конечно, того. Неправильно срослось после сабельного ранения. Навыки фронтовой хирургии тогда какие были? Да никаких. Опять же, полевые условия. Так что мы всё по-честному, в соответствии с посмертной маской. Поезжайте в Пенаты, посмотрите.

- А это не на дуэли его? — С подозрением спросил зам по идеологии.

- Что вы! Рукопашный бой под Шипкой. — Не моргнув глазом, солидно возразил Петлюра. — Ему ещё тогда за геройство болгарский орден дали — «Слынчев бряг» третьей степени.

- Шипка, шипка. Какое-то знакомое название. — Задумался министр культуры.

- Сигареты такие выпускаются. В честь вышеупомянутого сражения. — Услужливо подсказал Увайс.

- Да, досталось парню. — Покачал головой Умаров. — Дуэль, Шипка. С таким ухом жить, не позавидуешь. Когда он только стихи успевал писать?! Ладно, дело сделано. Молодцы. Ждите премии и никому не звука. А ты, Висит, в понедельник едешь в Шатойский район, башни документировать. Ты, я слышал по телевизору, по ним большой специалист.

На этом злоключения с ушами классика благополучно завершились.

Что же до жуткого уха, то оно стало не просто городской достопримечательностью, а сослужило добрую службу не одному поколению влюбленных: назначить свидание «У уха» считалось признаком хороших манер и серьёзности намерений.

P.S. На сегодняшний день судьба памятника и его ушей автору неизвестна. Поди, разнесли в клочья.