Прощённое Воскресенье

10 марта начинается Великий пост. Ему предшествует Масленица или по-другому Сырная неделя. Воскресенье, которым завершается русская Масленица (по-другому Сырная неделя), называется Прощеным или Прощальным.

«С закатом солнца, не давая времени потухнуть вечерней заре, ходят из дома в дом все степенные и пожилые люди с преклоненною головою и тихим голосом выпрашивают прежде всего прощения у тех, кому чаще в году наносили обиды и оскорбления и непременно кланяются в ноги, ожидая отпущения прогрешений поцелуем в уста»,

— так поэтично описал этот обряд известный знаток русских обычаев Н. Степанов. Обычай, исключительно русский, нигде более в христианском мире неизвестный, что всегда поражало иностранцев. Делается это с тем, чтобы вступить в Великий пост с чистой душой, примирившись со всеми ближними.

А теперь перенесемся в весну 1994-го. В тот год Масленица начиналась 6 марта. И именно в этот день в Москву прилетел бывший президент США

Ричард Никсон, которому шел 82-й год. Это был его десятый (и последний) приезд в Россию, начиная с памятного 1959-го, когда совсем молодой вице-президент при Эйзенхауэре встречался с Хрущевым и поразил воображение советских граждан тем, что посетил московский рынок.

В отличие от первого, последний визит Никсона в Москву формально не был официальным: он приехал как руководитель созданного им в Америке Фонда защиты демократии. Но, учитывая, что перед поездкой Никсон встречался с Биллом Клинтоном и подробно обсуждал свой план пребывания в Москве, визит фактически носил официальный характер. Это подтверждала и такая деталь: Никсона сопровождала кремлевская охрана, и ездил он на правительственном «ЗИЛе».

Но только первые два дня. На третий охрану сняли, «ЗИЛ» отменили, и стал Никсон просто частным лицом.

Отменили и запланированную на 14 марта встречу его с Ельциным.

Отменил сам Борис Николаевич.

«После того, с кем здесь встретился Никсон, это невозможно», — заявил он журналистам. — «Невозможно в России поступать, как вздумается. Россия — это великая страна». — и характерным жестом, ткнув перстом в сторону телекамеры, добавил: «И Черномырдин с ним не будет встречаться, и Гайдар…»

Высочайший гнев вызвало то, что Никсон посмел иметь рандеву с представителями оппозиции В. Руцким и Г. Зюгановым. Правда, в гневе Борис Николаевич как-то запамятовал, что во время своего приезда в Москву в 91-м Никсон встретился с главным тогдашним оппозиционером Ельциным, несмотря на активнейшее противодействие М. Горбачёва. Никсону даже дали понять, что такой его шаг «перечеркнет все надежды на встречу с Горбачёвым». Но, несмотря на это, Никсон таки встретился с Ельциным, а Горбачёву таки хватило чувства политического такта не «перечеркивать надежды». И на своей заключительной пресс-конференции Никсон сделал поистине пророческое заявление: «За Ельциным — будущее».

Запамятовал Борис Николаевич также и то, что год спустя уже в ранге Президента России он находился с официальным визитом в США и встречался с Клинтоном — тогда ещё кандидатом в Президенты. Тогдашний Президент Буш-старший на это никак не отреагировал, — вернее, отреагировал так, как принято в любом демократическом обществе, не увидев в поступке российского коллеги даже намека на умаление США как великой державы.

И вот теперь такой пассаж.

Весь мир был неприятно удивлен, а московские газеты, тогда ещё имевшие право своё мнение иметь, в один голос осудили родного Президента, на что его тогдашний пресс-секретарь В. Костиков сделал столь же неуклюжую, сколь и бестактную попытку оправдать своего патрона. Объясняя отказ от встречи, Костиков то ли по незнанию, то ли с тонким намеком, сказал, что Руцкой никакой не оппозиционер, а всего лишь амнистированный преступник. Бестактность этого намека (если это, конечно, был намек) заключалась в том, что Никсон не был в связи пресловутым «Уотергейтом» оправдан судом или хотя бы освобожден от судебного преследования. От этого его оградила… амнистия, дарованная ему новым Президентом Фордом. Вот и получалось, что один амнистированный преступник встретился с другим амнистированным преступником.

Мудрый Никсон на комариный укус не обратил ни малейшего внимания, скорее всего он его просто не заметил, а львиный рык пропустил мимо ушей.

В Чистый понедельник (в этот день начинался Великий пост) высокий американский гость выступил в Думе на специальном заседании комитета по международным делам с речью, которую по праву можно считать его политическим завещанием. Он назвал Россию великой державой и сказал:

«Неправы те, кто убежден, будто «холодная война» была выиграна Соединенными Штатами, а Россией проиграна, и что поэтому к России надо относиться как к поверженной стране. То была общая победа».

В те минуты, когда Никсон держал речь перед российскими депутатами, российский Президент держал путь в Сочи. И вместо предполагаемого обеда с другом Ельциным, Никсон на следующий день отобедал с другом Кравчуком, отужинал с премьером Мэйджором, и уже из туманного Альбиона возвратился в Штаты, где его радушно принял Клинтон, проведя с ним обстоятельную беседу, тем самым косвенно выразив свое отношение к инциденту в Москве.

Для чего я это все рассказываю? А вот для чего.

В субботу 12 марта я пытался «выйти» на Ельцина. Я в то время работал пресс-секретарем Лобова, занимавшего, если кто помнит, должность секретаря Совета Безопасности. Олег Иванович был инициатором и организатором того памятного приезда Никсона. Увы, хорошая мысля, как всегда, приходит опосля. Она пришла мне в голову в субботу, в нерабочий день. Не мудрствуя лукаво, я позвонил Лобову домой. Трубку взяла его жена Валентина Павловна, а вот самого хозяина, к сожалению, на месте не оказалось. Я объяснил, что дело связано с Никсоном и что мне надо срочно связаться с Олегом Ивановичем. Валентина Павловна, женщина чрезвычайно милая и в высшей степени интеллигентная, пообещала, что передаст Олегу Ивановичу мою просьбу и что он обязательно со мной свяжется

Прошел час-полтора и «у меня зазвонил телефон». Но это был не Лобов. Это был его помощник. Голосом, ледяным, как айсберг, на который напоролся «Титаник», он отсчитал меня за то, что я беспокою людей и что звонить домой таким людям неприлично, и впредь попросил меня этого не делать.

А сейчас самое главное — почему я звонил Лобову. Я хотел ему напомнить, что завтра — Прощенное воскресенье. И что если Борис Николаевич поедет к Никсону и скажет: «Прости меня, Джек, если я тебя обидел. Сегодня — Прощенное воскресенье, у нас, у русских, есть такой обычай: в этот день мириться и забывать нанесенные друг другу обиды».

Я представлял себе, как два Президента (в Америке всех бывших президентов до конца дней их называют только «господин Президент», без приставки экс) после этого обнимутся, расцелуются, и как весь мир будет расстроган таким оборотом дела, а сентиментальные американцы станут просто писать от восторга: «Ах-ах, Борис, высокий класс!»

Когда я потом извинился перед Лобовым за свой звонок и объяснил в чем дело, он только усмехнулся, а на лице его я прочел добродушное «О, санта сиплицитас».

Но когда ещё года через два-три я прочел в одной из газет сетования Бориса Николаевича: «У нас такая бюрократия, понимаешь… Чтобы к президенту пройти, надо пуд соли съесть», я сразу вспомнил, как попытался съесть всего лишь щепотку соли — и что из этого получилось…