Большинство людей, идентифицирующих себя как русских патриотов, убеждено в том, что наиболее характерным отношением Запада к России всегда была русофобия. Истоки этой русофобии объясняются различно. Чаще всего называют конфессиональную неприязнь католичества к Православию. Это, однако, не объясняет, каким образом подобное неприятие могло остаться определяющим для протестантского Запада после Реформации, не говоря уже о толерантном к религиям современном Западе. Вспоминают и про русские просторы, приводя известную фразу Александра III: "Нашей огромности боятся". Но и эта боязнь должна была бы прежде всего останавливать потенциальных завоевателей, между тем как она их совершенно не отпугивала.
Впрочем, как бы ни трактовали мотивы западной русофобии, для многих является очевидным фактом: в любой стране, лежащей к западу от границ России, о последней почти всегда готовы думать плохо и очень редко — хорошо. Причём это касается всякой России: царской, советской, постсоветской. Автор согласен с теми, кто считает русофобию определяющей чертой, описывающе отношение Запада к России, хотя не согласен с решающей ролью ни одного из иррациональных мотивов этого явления.
Хотелось бы обратить внимание на исторические корни русофобии в Европе. "Изумлённая Европа, — писал К. Маркс в своей работе "Тайная дипломатия XVIII века", — в начале царствования Ивана III едва ли даже подозревавшая о существовании Московии, стиснутой между Литвой и татарами, была ошеломлена внезапным появлением на её восточных рубежах огромного государства".
Да, возникновение между Европой и Азией мощного Русского государства было одним из важнейших геополитических изменений, резкой гранью отделивших Средневековье от Нового времени. Не менее важным, чем состоявшееся тогда же открытие Нового Света. "Открытие" Московской Руси западными европейцами тоже было сродни открытию Америки. Великий герцог Австрии Фридрих III, номинальный император "Священной Римской империи", когда "прознал" о Московском государстве, решил даже предложить "туземному дикарю" — великому князю Ивану III — королевскую корону. На что московские бояре так ответили императорскому послу: "Государь великий князь Божиею милостию наследовал державу Русскую от своих предков и поставление имеет от Бога".
На Петре Великом лежит клеймо главного "вестернизатора" России. Но если под "вестернизацией" понимать ускоренное совершенствование (модернизацию) Русского государства с использованием инокультурных элементов, то ещё более обоснованно одним из первых "модернизаторов" Руси должен считаться Иван III Великий. Как ещё раньше — Владимир Святой, крестивший Русь. При них совершились крупнейшие в нашем прошлом социокультурные революции. И именно они сформировали исторический облик русской цивилизации.
Дело не только в том, что Иван Великий строил новую Москву на итальянский лад силами итальянских мастеров эпохи Возрождения, т.е. использовал опыт и знания самой передовой на тот момент европейской страны (как позже Пётр I будет строить Петербург "с манеру голландского"). Дело и в рационализации государственного строя, и в его атрибутах. Речь не только о двуглавом орле, который мог быть заимствован Россией скорее от династии Габсбургов — императоров "Священной Римской империи германской нации", чем из Византии(1). Систематизация права ("Судебник"), придворный церемониал, новая пышная титулатура московских государей — всё это сблизило Русь с западноевропейскими государствами, с которыми ей теперь предстояло вступить в тесные сношения.
Но что есть Западная Европа? Это относительное понятие. Для француза или англичанина Польша или Чехия уже есть Восточная Европа. Для нас Запад — всё то, что лежит к западу от границ организованного Русским государством геополитического пространства. 45 лет после Второй мировой войны Запад для нас начинался только на Эльбе и Дунае. В начале же правления Ивана Великого рубеж с Западом пролегал в 100 верстах от Москвы. И этот ближний Запад имел мало общего с Западной Европой — центром, продуцировавшим полезные культурные ценности. И хотя Московскую Русь принято обвинять в вечной косности и самоизоляции, на самом деле она всегда стремилась к близкому общению с этим центром — достаточно вспомнить обстоятельства начала Ливонской войны, "образовательную политику" Бориса Годунова или первое столетие русско-английских связей.
Но от Западной Европы Русь была отделена тесной стеной восточно- и североевропейских государств — Литвой, Польшей, Ливонским Орденом, Швецией. Требовалось ликвидировать или ослабить это "геополитическое средостение", для того, чтобы легче было вступать в контакт с ядром западной цивилизации. Естественно, что с приграничными западными странами мы почти постоянно воевали. И первое устойчивое впечатление, которое сложилось на Западе о России, было навеяно именно мнением наших непосредственных, не раз битых нами соседей. Отсюда — главные истоки последующей неприязни к России на Западе.
Да и откуда ещё тогдашние европейцы могли получать основную информацию о Московской Руси? Самым далёким западным государством, с которым мы тогда находились в регулярном контакте, была Австрия. И номинальные римско-германские "кесари" буквально заискивали перед русскими государями, пытаясь использовать силы молодой державы против Турции (2), точнее — против вассальных османам крымских татар.
Общественное мнение католической Европы обрабатывалось сетованиями польско-литовских и орденских дипломатов и купцов (3) на московских схизматиков. Когда Реформация победила в Ливонии и Швеции (да и в Польше она долго имела значительное распространение), тогда и у европейских протестантов возник вечный повод считать Московию "агрессивной". Русь не могла не воевать с Литвой — за исконно русские земли, с Ливонией и Швецией — за благоприятные условия торговли и культурных связей с Западной Европой. Именно лимитрофы России испокон веков были нашим главным препятствием на пути нашего общения с Западом. Остаются таковым и поныне.
Несмотря на временные неудачи, общее геополитическое движение России в западном направлении было поступательным. В XVIII столетии Ливония была завоёвана, Польша как государство ликвидировано, Швеция отодвинута на задворки Европы. Лимитрофы исчезли, и Россия непосредственно широким фронтом соприкоснулась с Западной Европой.
И тут следует снова вернуться к вопросу о русских "модернизациях", чтобы понять причины явлений, периодически возникавших в наших с Европой отношениях. Каждая из масштабных модернизаций, во время которых Россия становилась не только внешне более европеизированной, но и по-европейски более мощной, порождала у Европы приступы русофобии. Логично предполагать, что они были вызваны не какой-то предрасположенностью европейской цивилизации к такому недугу. Даже геополитические опасения играли тут далеко не главную роль. Ведь во всех крупных войнах Россия всегда воевала не одна на один, а в составе одной европейской коалиции против другой европейской коалиции. России опасались, но не больше, чем Франции или Германии в периоды их усиления. Уже один этот факт должен служить достаточным опровержением иррационально-патогенных теорий происхождения русофобии.
Выше мы говорили о русофобии именно как о некоем фоне общественных настроений на Западе, как о предрасположенности. При всех равных условиях, скажем, в Англии, подумают хуже о России, чем о Польше. Ведь думая о дальнем соседе, что проще, чем довериться мнению ближнего соседа, который вроде бы одинаково хорошо знает и его, и тебя? И наши непосредственные европейские соседи, исторически считающие себя обиженными нами, веками жаловались на нас добрым соседям с Запада, а те их слушали и будут слушать охотнее, чем нас, просто потому, что их голос им слышнее в силу более тесного соседства. Это надо воспринять как географический закон и не удивляться т.н. "двойным стандартам". Для Дальнего Запада "Европы" (цивилизационно включающего США) они вовсе не двойные.
Так вот, модернизационное "западническое" усиление России неизменно множило число обиженных на наших западных рубежах. Но главным результатом такого усиления к XIX в. стало то, что Россия вошла в ближайшее соприкосновение с дружественными странами. После разделов Польши, непосредственными соседями России стали Пруссия и Австрия. И в течение 99 лет после Венского конгресса Россия не имела войны на своих западных границах — аналогов такого периода у нашей страны не было ни до, ни после. Три великие державы совместно давили в зародыше возможность возрождения "геополитического средостения" между ними(4) — общий интерес способствовал сохранению мира. А такой обиженный игрок, как Швеция, даже при благоприятных обстоятельствах (поход Бонапарта на Россию), не смог выступить против нас. Британские деньги оказались для Бернадотта сильнее двойной любви к старой и новой родинам. Трезвый расчёт кредитора и заёмщика — полное отсутствие иррациональной русофобии! Поэтому тем, кто горел жаждой реванша, оставалось только распалять его в общественном мнении.
В середине XIX века русофобия явилась отличительной чертой мышления т.н. демократических кругов многих стран Европы, т.ч. и союзных России. Русофобия именно тогда становится атрибутом ненависти к "деспотизму" и знаменем т.н. "порабощённых народов". Это убеждение, распространявшееся польскими эмигрантами и усиленно поддерживавшееся шовинистически и реваншистски настроенной антироялистской общественностью Франции, постепенно проникало и в другие страны Европы. Историк и публицист М.П.Погодин, близкий друг С.С.Уварова, отмечал тогда, что Россия ничего не противопоставляет этой враждебной пропаганде, и предлагал создать в германских государствах несколько центров контрпропаганды в виде издания газет и журналов, субсидирования прорусских политиков. Увы, консерватор мыслил слишком продвинутыми для его века категориями.
Здесь нет смысла пускаться в беглый пересказ причин Первой мировой войны, в которой Россия, Германия и Австро-Венгрия воевали вопреки собственным долгосрочным интересам. Добавлю лишь одно предположение к общеизвестным фактам и гипотезам. Наши германские соседи с течением времени могли почувствовать себя в отношении имперски более успешной России такими же обделёнными и неудачными лимитрофами, какими прежде были Швеция и Польша.
После 1945 года непосредственное противостояние двух сверхдержав стало главной причиной разжигания пропагандистской русофобии на обоих берегах Атлантического океана (5). Но и "обиженные лимитрофы" играли тут далеко не последнюю роль, выступая в качестве запала.
Известно, что Сталин желал отгородиться от Запада забором из нейтральных, дружественных России государств. Послевоенные Австрия и Финляндия служат примером того, чем могла бы быть с 1949 года единая Германия, если бы США не поставили перед собой задачу стать единственной сверхдержавой (6). СССР оказался перед необходимостью "переформатировать" доступные лимитрофы под себя. Народы этих мелких государств, а вслед за ними Запад назвали этот процесс "насаждением коммунизма".
Но Россия не смогла выдвинуться за пределы своего давнего цивилизационного поля. А ныне её западные границы пролегли там же, где и 500 лет назад. Теперь Запад в своём отношении к России ориентируется не только на своё исторически сложившееся мнение, но и на крикливую русофобию правителей новых образований — республик Балтии, Украины и Грузии, ставших враждебными России лимитрофами. Они предъявляют счёт России за "оккупацию", "геноцид", "колониальное прошлое". Потому что только такими "идеологемами" они могут легитимировать свой отрыв от Империи. А Запад? Что же, там, разводя руки, указывают: видите, самые ближайшие соседи и даже православные единоверцы России подтверждают то, в чём мы и так были уверены.
И когда новые лимитрофы ощущают экономическое давление, исходящее с территории России, они естественно взывают к уже укоренившемуся на Западе чувству, самим фактом своего призыва подкрепляя его рациональными аргументами. Но это доказывает только то, что цель — добиться политического влияния в лимитрофах через экономику — всегда будет для России слишком ничтожной, чтобы оправдывать затрачиваемые на неё средства. Единственный путь для нас, указанный столетиями, — путь политического подчинения. Но времена прямой территориальной экспансии прошли.
России нужно заняться политическим переформатированием новых лимитрофов. Без грубого и прямого экономического давления, тем более что это давление осуществляется не в интересах народа России. Пагубность такого пути была доказана как раз неудачной в итоге "коммунизацией" стран Восточного блока. Хорошим примером лояльного отношения к СССР являлись те же Австрия и Финляндия, сохранявшие капиталистическую систему. Предложение взаимоприемлемых ценностей сосуществования, вовлечение в орбиту своего влияния на основе правильно сформулированных общих интересов — вот основа политики ликвидации враждебного "средостения", отделяющего нас от Запада.
Ведь к экономическому давлению и противостоянию Запад всегда был и будет подготовлен гораздо лучше нас. Смыслом политической русофобии, как ни покажется странным, испокон веков являлся рациональный экономический расчёт.
1. Двуглавый орёл никогда не являлся в Византии государственным символом. Ещё в XIII–XIV вв. он употреблялся в геральдических символах многих южнославянских княжеств, в это же время делались его изображения и на печатях некоторых русских князей, и на монетах Золотой Орды. А впервые этот символ встречается ещё у хеттов (2-е тыс. до н.э.)!
2. В ходе последовательных завоевательных походов турки в конце XV — начале XVI вв. ликвидировали Венгрию и уже в 1529 году впервые осаждали Вену.
3. Здесь ещё преуспел и Ганзейский союз, чья роль на Востоке пока мало исследована. Неспроста, наверное, Иван Великий в 1491 г. закрыл ганзейский двор в Новгороде и конфисковал имущество ганзейских купцов. Возможно, это уже следует рассматривать как первый акт геоэкономической войны между Западом и Россией, что будет предметом второй части статьи.
4. Усмирение Венгерской революции в 1849 г. не в счёт — это была полицейская ("контртеррористическая" по-нынешнему) операция в рамках союзнических обязательств. Главной её целью было как раз недопущение появления у границ России враждебного государства.
5. Во время подавления Польского мятежа 1863–64 гг., когда Англия и Франция грозили России войной, Пруссия и Австрия заняли дружественную нашей стране позицию.
6. Великобритания в период своего колониального соперничества с Россией в Азии тоже разжигала русофобские настроения. В США был краткий период русофобии в конце XIX — начале XX вв. Он был связан не только с очередной "местью обиженных" — реакцией на межэтнические столкновения в западных губерниях Российской Империи, но и с увеличением числа польских и украинских эмигрантов из России в США, приносивших с собой ненависть к "русской деспотии".
Окончание следует.
