Окончание. Начало см. здесь: 1, 2
К. прибыл поздно вечером,
Франц Кафка
Момент истины ХХ века, это, пожалуй, 1968–1973 годы — эпицентр социокультурной революции, обозначившей рубеж трансформации протестантского мира и одновременно — выхода на поверхность, социальной реабилитации ряда подсудных течений.
Границы периода были охарактеризованы социальными мыслителями как «мировая революция» (Иммануэль Валлерстайн), «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (Збигнев Бжезинский), «великий перелом» (Рикардо Диес-Хохлайтнер). В то время, в условиях позолоченного века, материального торжества цивилизации и раскрепощения человека от многих тягот природных и социальных ограничений, в мировом сообществе, как на Востоке, так и на Западе, происходят серьезные, глубокие, системные изменения.
В последней трети столетия обезличенная секулярность, светскость per se предстает универсальной наследницей протестантского мира, новой культурной основой цивилизации, ее осью и естественным пределом («концом истории»), будучи носительницей «политически корректной», секулярной версии великой культуры и вполне определенного цивилизационного содержания, если не идеала, на очертившихся глобальных просторах.
Была предпринята попытка сформировать собственную идеологию, эклектичную по мировоззренческим основам, но социально мотивированную, широко поддержанную и влиятельную.
Вызывая различные чувства — от недоумения и насмешек, активного неприятия и сопротивления до горячей, страстной апологетики и жертвенной экзальтации — распространяется норма политически корректного поведения, соответствующая новой системе ценностей и утверждаемым в обществе стереотипам. Глобальная деколонизация, борьба за мультирасовое общество, повсеместное признание гражданских прав, главенство принципа суверенитета человека независимого от его личных свойств и убеждений — все это прочитывается как многоликий и многослойный универсальный процесс постмодернизационной трансформации мира.
* * *
Но она же (новая глобальная секулярность), являясь все-таки мировоззрением неосновательным и по-своему хрупким, в ситуации фактической утраты собственных глубинных начал и полу-добровольно наложенного на них эмбарго все чаще поддается многообразному, интенсивному, пассионарному воздействию со стороны как неоязычества, так и фундаментализма различных толков, не имея при этом ни соответствующего иммунитета, ни энтузиазма прежней культурной традиции.
Таким образом, после политической и культурной деколонизации Не-Запада, образования обширных эклектичных пространств Третьего мира, семантика глобальной революции реализует себя уже как «деколонизация» самого Запада, отмеченная прямым и косвенным демонтажем прежней культурной конструкции, элементами де-христианизации и квази-ориентализации.
В результате сложившийся было на планете социокультурный консенсус оказывается на деле ситуацией исторически недолговечной и транзитной. А на прорисовывающемся бескрайнем и холмистом постсовременном пейзаже становятся все более заметными трещины и контуры иной, уже и не христианской, и не секулярной (пост)цивилизации.
Социокультурный ландшафт планеты ощущает при этом тектонические толчки от пробуждения иного, также глобального по своим потенциальным возможностям, но подавленного в прежнем мире универсализма, обозначившего претензию на роль главного творческого фермента нового мира.
* * *
Итак, социокультурные устремления и концепты эпохи Модернити ветшают на глазах, в то время как в меняющемся мире зримо утверждается новая шкала ценностей и прорезаются иные исторические перспективы.
В системе социальных коммуникаций на поверхность выходит амбивалентный на первый взгляд по отношению транслируемым через его посредство идеалам и ценностям феномен сетевой культуры, быстро проявивщий себя, однако, и в формах социальной организации, и в экономической, и в культурной деятельности. И, наконец, в кризисе всей прежней системы общественной регуляции.
Особая тема — его роль в становлении новых пассионарных сообществ, группировок постиндустриальной массовки и амбициозной элиты.
Преображается также структура международных связей, номенклатура ее субъектов, под сомнением оказывается классическая, вестфальская система международных отношений.
Человек новой культуры в новом тысячелетии окончательно выходит за пределы религиозного патернализма, социального и культурного контроля «над разумом и языком», за пределы прежних форм метафизического и психологического программирования его действий.
Он расстается при этом не только с оболочкой обрядности и суеверий, подавлявших волю, но со всем прежним прочтением культурной традиции, реализуя практическую и метафизическую свободу, равно как и свободу выбора существования вне какого-либо зримого метафизического модуса. Это позволяет ему по-своему, персонально индивидуальным образом перетолковывать основы и цели собственного бытия, выявляя и проявляя истинную сущность, какой бы та ни оказалась.
Человек становится самостоятельным актором, деятельно формируя пространства метафизической и социальной картографии, произвольно очерчивая рубежи театра будущих действий, которые в одном из важнейших аспектов можно было бы определить как власть без государства.
* * *
Диапазон прочтений будущего мира, таким образом, весьма широк, что вполне естественно для проявлений человеческой свободы, выплеснувшейся за прежде очерченные рамки. И сегодня можно разглядеть перспективы, неведомые ранее историческому взору.
К примеру, та же террористическая активность, индивидуальный акт деструкции, становятся устойчивыми спутниками жизни в новом мире, будучи в своей основе извращенным проявлением тех же тенденций христианской цивилизации к децентрализации и индивидуальной свободе, что и лежащие в основе феномена гражданского общества.
Это своего рода обугленный остов обостренной гражданской инициативы в тотально недоброжелательной или агрессивной среде. Фрустрированная личность, отчужденная от общества, но наделенная социальным инстинктом, сама отчуждает подобный мир от бытия, пусть даже ценой аннигиляционной вспышки.
Дело, однако, не в полной смене цивилизационного кода, а в изменившихся обстоятельствах и возможностях последовательной реализации и масштабного проявления внутреннего выбора индивида. Это вместе с тем совершенно иной модус цивилизации, лишенной определенных нравственных границ.
В меняющихся условиях принимаются энергичные меры для переосмысления открывающихся перспектив, разрабатываются начала и принципы трансграничных механизмов для воплощения идеалов управления новым миром, долгосрочного планирования в нем стержневых событий.
Таким вектором планирования исторической динамики в свое время стал масштабный проект глобализации.
* * *
Осенью 1966 года, в ситуации нарастания кризиса — в разгар бомбардировок Северного Вьетнама, серьезных разногласий с европейскими союзниками, прежде всего Францией, внутренних потрясений, в преддверии наметившихся валютных и экономических неурядиц, военно-стратегических сдвигов — президент США Линдон Джонсон выступает с речью, в которой, частности, говорит о необходимости «поскорее наладить связи между Западом и Востоком».
Создается рабочая группа на базе Совета национальной безопасности во главе с Френсисом Бейтором; Белый дом и влиятельнейший Совет по международным отношениям инициируют серию дискуссий и консультаций по дальней границе (high frontier) американской и мировой истории.
Весной следующего года в Европу и СССР с соответствующей миссией отправляется неформальный представитель президента Макджордж Банди (к тому времени ставший руководителем Фонда Форда), а уже летом, 23-25 июня, в поместье «Холлибуш», Гласборо, Нью-Джерси происходит встреча американского президента и советского премьера Алексея Косыгина (несколько раз встречавшегося также с вице-президентом Хьюбертом Хэмфри). [15]
Дальнейшее развитие событий идет по линии как государственных контактов, приведших в итоге к реализации политики детанта, Хельсинским соглашениями и договорам по ограничению, а затем сокращению ядерных и обычных вооружений, так и создания многоступенчатой системы неправительственных организаций, занятых поиском новой формулы мироустройства.
Интеллектуальное пространство подобной актуальной проблематики фиксируется при помощи понятия «глобальные проблемы человечества».
Под этим тезисом-концептом на рубеже 60-х и 70-х годов инициируются ряд интеллектуальных центров и международных неправительственных организаций, среди которых привлекает внимание Римский клуб, основанный в 1968 году во многом благодаря подвижническим усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга. Одновременно на основе «Нобелевского симпозиума» была сформирована Международная федерация институтов перспективных исследований (IFIAS, 1972), а в результате переговоров по линии Запад–Восток создан междисциплинарный Международный институт прикладного системного анализа (IIASA, 1972), в чьей деятельности участвуют ученые противостоящих политических блоков. Провозглашается идея мониторинга будущего, необходимости «искать пути понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познавать… как управлять новым миром» кристаллизуется в виде задачи «создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем». [16]
Вскоре появляется Трехсторонняя комиссия (1973), объединившая влиятельных лиц, перспективных политиков и ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии, а затем, после вашингтонского совещания министров финансов крупнейших держав (1973), по приглашению французского президента Валери Жискар д’Эстена под Парижем в Рамбуйе рождается влиятельный институт наших дней — ежегодные совещания Большой семерки (1975).
* * *
Выделим три существенных фактора в трансформации глобального капитализма как универсальной системы.
Во-первых, это появление «новых денег» (логическое завершение многовекового процесса порчи монеты), на практике превратившихся из средства платежа в универсальную меру актуализации символического капитала (признания, стоимости) и инструмент управления.
Доллар, окончательно утратив рудименты золотого стандарта (1971–1973), утверждает на практике феномен не обеспеченного ликвидностью, но умело управляемого алхимического кредита последней инстанции.
Во-вторых, это масштабные финансово-правовые технологии. Нефтяной кризис 1973 года стал пусковым механизмом их реализации, ведя к образованию перманентного глобального долга, структурной адаптации (перестройки), финансовой стабилизации. А с момента выхода ситуации за некоторые прежние ограничения и балансирования на грани глобальной нестабильности развивается система управления рисками, которая претендует на то, чтобы со временем сменить кредитный замысел в качестве камертона неоэкономической практики.
Наконец, в-третьих, приблизительно в те же годы разворачивается революция в микроэлектронике, средствах телекоммуникации и информации, производя на свет активно осваиваемые, практически не ограниченные физическими параметрами виртуальные пространства. Вначале, в те годы появляются сеть ARPANET (1968) как прообраз интернета и системы глобальной биржи, спутники связи, микрочип (1971), затем персональный компьютер, мобильная телефония, а также универсальные коды UPС-А и EAN-13 (1973) как прообраз и инструмент создания глобального каталога объектов собственности, товаров и людей.
Специфику новой формулы мировой экономики (приблизительно с тех же лет обретшей ярлык «глобальная экономика») можно, пожалуй, определить следующим образом: если до некоторого момента она представляла сумму национальных экономик, которые были самостоятельными субъектами, действовавшими на глобальном поле, то теперь ситуация как бы переворачивается. Появляется глобальный субъект, штабная экономика, которая через системы ТНК и ТНБ уверенно действует на национальных площадках, превращая их в универсальный объект.
Одновременно на планете утверждается единый тип хозяйствования, глобальный рынок, формируется система контроля и перераспределения мировых ресурсов и дохода.
* * *
Эти тенденции позволяют очертить контур третьей (после торгово-финансовой и промышленной) фазы капиталистической мир-экономики — геоэкономической.
Ее базовая цель — получение системной прибыли уже не столько за счет теряющего привлекательность промышленного производства (как когда-то произошло с торгово-финансовыми операциями), сколько в результате развития многообразных форм контроля над хозяйственной деятельностью в глобальном масштабе — наиболее простым, хотя и весьма частным, примером которых могут служить, скажем, знаменитые ножницы цен.
В некотором смысле можно сказать, что происходит возврат к алгоритмам первой, торгово-финансовой фазы, но уже на глобальном уровне, позволяющим осуществлять системные операции в едином экономическом пространстве и реализовывать коды управления социальными процессами в мировом масштабе.
Новые финансовые технологии и организационные схемы придают этому процессу второе, если не третье дыхание и глобальный размах.
И здесь социалистический эксперимент ХХ века получает несколько неожиданную перспективу.
Опыт коммунистического Постмодерна можно в данном контексте рассматривать как футуристическое забегание вперед, отрицание публичной власти ради полуанонимной, законодательно нечетко фиксированной, но фактически тотальной власти организации — треста или госкорпорации, которая через систему назначаемых управляющих (номенклатуру) контролирует пространство страны, группы стран, в идеале — весь мир.
Положение, когда крупная транснациональная корпорация направляет деятельность марионеточного правительства небольшой страны «третьего мира», может сослужить здесь роль своеобразной лабораторной реторты.
Создавшаяся ситуация есть своего рода завершение «гегелевской триады» становления глобального капитализма, где роль антитезы сыграл временный союз с христианской инновационной динамикой и промышленной революцией.
Институциональные формы третьей фазы могут со временем свести воедино проклюнувшиеся версии социального Постмодерна, запечатлев торжество широкой конвергенции культур и стилей, проявив их столь неочевидную сегодня типологическую родственность. Сохранится ли при этом отмирающий ярлык «капитализм»?
И стоит ли лишний раз подчеркивать, что мировоззренческая основа этой «высшей стадии» далеко выходит за пределы протестантской этики, вскрывая гораздо более интригующие истоки и горизонты рукотворного универсума?
* * *
Моделью проектируемой и выстраиваемой геоэкономической конструкции (геокона) может послужить известный многоярусный китайский шар, этот своеобразный аналог гебдомады гностического космоса.
Геокон последовательно соединяет хозяйственные диады (сизигии) в единую сложноподчиненную конструкцию экономистичного универсума.
На «нижнем», географически локализуемом его уровне — это добыча природных ископаемых и их использование природозатратной экономикой.
Другой, более высокий локус — производство интеллектуального продукта и его высокотехнологичное освоение.
На транснациональном ярусе — это производство финансовых ресурсов вкупе с применением технологий универсальной процентной дани в качестве механизма управления индустриальными и иными экономическими объектами, в свою очередь, плодящими потребность в данных ресурсах.
Но транснациональна также изнанка, подполье геоэкономической конструкции — сдерживаемый цивилизацией порыв к инволюционному, хищническому проеданию ранее созданного и предоставленного природой потенциала с целью извлечения краткосрочной прибыли, а также контроль над различными видами асоциальной практики.
Отсюда в легальный сектор в свою очередь продвигаются правила игры, вышедшие за пределы обозначенных Адамом Смитом ограничений (об этом чуть ниже), в которых правовой, а тем более моральный контекст утрачивают былое значение.
Наконец, на верхнем этаже расположена все еще пребывающая в становлении паутина штабной экономики.
Это система глобального управления метаэкономикой, установление правил игры и их финансово-правовое (и силовое) регулирование, унификация источника легальных платежных средств, тотальный контроль за их движением, выстраивание единой, диверсифицированной системы налоговых платежей, превращающих со временем все земли геоэкономического универсума в плодородную ниву нового мира — волшебный источник специфической квазиренты.
* * *
Торжество денежного строя, его влияние и амбиции стать мерой человеческой практики и бытия очевидным образом свидетельствуют об истощении в мире христианской энергетики, а также и о хрупкости прежнего кальвинистского стержня.
Иная компонента данного строя, напротив, набирает силу и начинает доминировать, при этом все чаще отбрасывая прежнюю гуманитарную риторику и пафосность призвания и спасения, по крайней мере, в прежнем смысле этих понятий.
Идеалы цивилизации заметно меняются: современные строители уходящей в дурную бесконечность конструкции говорят теперь на едином для стран и народов языке финансовых операций, обретающих смысл и жесткость естественных законов бытия. А социальная анатомия демонстрирует принципы и цели, в не столь еще отдаленном прошлом неразличимые, либо лишь смутно предчувствуемые под флером христианской культуры.
Прежние ценности переживают сегодня не столько девальвацию, сколько семантическую коррупцию, выступая в роли своеобразных симулякров, скрывающих под привычными, но ставшими ветхими одеждами совершенно новые смыслы.
Впрочем, семантическое двоевластие, возможно, продлится не слишком долго: «…В отношении христианина к Новому времени оставалась постоянная неуверенность. Повсюду обнаруживал он идеи и ценности несомненно христианского происхождения, но объявленные всеобщим достоянием. Повсюду он сталкивался с тем, что было изначально присуще христианству, а теперь обращено против него. Откуда было ему взять уверенности и упования? Теперь, однако, двусмысленности приходит конец. Там, где грядущее обратится против христианства, оно сделает это всерьез. Секуляризованные заимствования из христианства оно объявит пустыми сантиментами…» — писал еще в середине прошлого века немецкий теолог и философ Романо Гвардини. [17]
К примеру, в сфере неоэкономики откровенно спекулятивный характер финансовой деятельности, переворачивает с ног на голову прежнюю архитектуру хозяйственной пирамиды. Косвенным образом он заодно повергает в прах как логическую эквилибристику Кальвина, обосновывавшего легитимность взимания процентов, так и слишком часто забываемую оговорку Адама Смита по поводу «законов справедливости», ограничивающих действие механизмов конкуренции. «Каждому человеку, пока он не нарушает законов справедливости, — писал Адам Смит, и именно этой существенной оговоркой очерчивается общее русло его умозаключений о невидимой руке рынка (под коей разумел он не нечто механическое, а «руку Божию»), — предоставляется совершенно свободно преследовать по собственному разумению свои интересы и конкурировать своим трудом и капиталом с трудом и капиталом любого другого лица и целого класса». [18]
Финансовый успех — это теперь уже не просто признак благодати, но сама благодать, проистекающая из единого центра — квазиплеромы кредита последней инстанции, активно перераспределяемая нисходящими божествами-архонтами — управляющими средне- и краткосрочными сценариями и рисками, при этом нижнее божество использует ее в самых низменных и преступных целях.
В круговороте совсем не призрачной жизни цифр и канторовских множеств («актуальной бесконечности») трансфинитной среды операций, тщательно взвешенных устремлений и просчитанных порывов, финансовые ресурсы, заменив харизму, определяют статус индивида, положение в обществе и положение самого общества, спектр легитимных возможностей в Новом мире, претендуя, таким образом, стать творческими энергиями, источником как созидания, так и уничтожения.
Финансовый успех в качестве мерила личности и общества становится, таким образом, универсальной шкалой, но по-настоящему крупный успех все чаще оказывается выше личных и социальных усилий, за пределом труда и морали, являясь признаком особой благосклонности воплощенного Абраксаса.
По крайней мере, в эстетических категориях, все это напоминает то ли строительство вселенского лабиринта — опрокинутой в глубины версией эшеровской версии вавилонской башни, то ли воссоздание мистифицированного кафкианского Замка. Кодовым же ключом к подобной конструкции земных иерархий является, напротив, тривиальная модель политкорректного Севера (мировой град) в обрамлении прo’клятых стран остального мира (мировая деревня) с их в общем-то не вполне легитимной (с точки зрения новой ситуации) и подведомственной властью.
* * *
Все более заметную роль в эффективной стратегии действий играют не только совершенство процедур, но также качество критических для ситуации личностей, не только совершенство высоких технологий, но ценности вкупе с мотивациями.
Дефицит стратегического мышления проявляется не в отсутствии масштабных целей — скорее, в недостаточном понимании основ, иерархии и взаимосвязи событий, их внутренней логики, в неумении читать тексты событий на прямо адекватном моменту и соответствующем эпохе языке.
И в проистекающем из этого факта упрощении, мистификации, мифологизации текущей реальности.
Основа обновления практики — генезис активной, инструментально обеспеченной и пассионарной личности, ее деятельное, подчас агрессивное, целеполагание, динамичная, виртуальная иерархия. Если старая среда была формальна и институциональна, новая — почти турбулентна и субъективна, подчас иррациональна (по крайней мере, может выглядеть и восприниматься таковой). Для нее характерны гибкость, мобильность, высокая степень разделения рисков, кластерные, синергетичные формы организации.
Новая культура, подобно вирусам, может соприсутствовать в прежних институтах и социальных организмах. В недрах которых прочерчиваются собственные границы новоявленного «столкновения цивилизаций» — конфликта между централизованной иерархией и сетевой культурой, между администратором и творцом, между центростремительными и центробежными тенденциями. В экономике это выражается, к примеру, в расхождении, подчас значительном, оценки основных фондов корпорации с уровнем ее капитализации, в резком повышении роли человеческого капитала, широком распространении аутсорсинга и т.д.
Незадолго до конца прошлого века в Сан-Франциско, в знаменитом отеле «Фермонт», состоялась встреча 500 ведущих политиков, предпринимателей, ученых планеты. В ходе одного из заседаний произошел показательный диалог между Дэвидом Паккардом, одним из основателей империи «Хьюлетт—Паккард», и Джоном Гэйджем, управляющим высшего звена корпорации «Сан-Майкросистемс». «Сколько служащих вам на самом деле нужно, Джон?» — формулирует Паккард центральный в контексте данной темы вопрос. «Шесть, может быть, восемь», — отвечает Гейдж. Ведущий дискуссию профессор Рустум Рой обостряет ситуацию: «А сколько человек в настоящее время работает на „Сан-Системс“?» Следует молниеносный ответ: «Шестнадцать тысяч. Но все они, кроме небольшого меньшинства, являются резервом для рационализации». [19]
В меняющемся контексте возникает принципиально иной уровень угроз. Это не только борьба интеллекта, финансов, организационных принципов, технических возможностей, технологических решений, но прежде всего борьба ценностей и мировоззрений: кодекса поведения прежней цивилизации и моральных начал новой культуры.
* * *
Представления общества о глобализме, между тем, до сих пор пребывают под гипнозом впечатанных в подсознание стереотипов. Однако вероятность реализации проекта в образах и формах, предуказанных в популярных текстах, особенно интенсивно умножавшихся на рубеже столетий, вызывает серьезные сомнения.
Неопределенный статус мира, возрастание уровня рисков — все это вынуждает систему переходить на иной, обширный режим контроля, отводящий собственно техническим средствам подчиненную роль.
Но и актуальный, и потенциальный реестр подобных мер производят сильное впечатление: введение глобально ориентированных методов контроля и безопасности, с технической стороны контролируемых сообществом компьютерных программ, осуществление перманентного, мобильного надзора над личностью и организациями в режиме online, выстраивание универсального каталога коммуникаций, ресурсов, организаций, людей, их прошлых и нынешних состояний, апробация и применение технологий превентивного контроля…
Складывающееся положение чревато, кроме прочего, управленческой фрустрацией, ведущей, как правило, к экспоненциальному умножению функций, агентств, служб. И как результат — к нарастающей хаотизации административного управления.
Слишком часто приходится сталкиваться с гипертрофией прежней логики обеспечения безопасности, когда основные надежды возлагаются на экстенсивное увеличение расходов, на совершенствование и существующих подходов и интенсификацию и экспансию техник. То есть на их фактическую консервацию, хотя и на новом уровне.
Между тем сама природа изменчивой, подвижной жизни требует обновления взглядов, причем не только на технологии безопасности. Возрастание роли антропологического, личностного фактора в новой социальной оболочке планеты, нарастающая суверенизация индивида, формирование множества разноформаных и гибких сетевых сообществ, порою объединенных лишь невидимым аттрактором, в значительной мере обессмысливает прежние подходы, а главное их логику, оперирующую системным анализом и основывающуюся на учете влияния преимущественно институциональных факторов глобальной игры.
Возникает порочный круг. Декларируемые сценарии действий шаг за шагом ведут цивилизацию в тупик. Это ответ ржавеющего охранительного механизма на растущий организм, стремление переломить, а не оздоровить логику развития.
Матрица тотального контроля постепенно вводя цивилизацию в мобилизационный режим в качестве новой нормы повседневности, приводит к определенным результатам, но подобная стратегия таит в себе другую серьезную угрозу для общества. В конечном счете выходит, что главный источник опасности — это сама свобода.
В рамках культурной и социальной конструкции Модернити реализация подобной идеологии действий, подобная их композиция вряд ли были осуществимы — ни характер политических институтов, ни мировоззренческая позиция и мотивация социального строительства не позволяли ставить в практической плоскости вопрос о тотальном управлении подвижной реальностью и людьми.
Предчувствие подобных перемен инициировало появление жанра антиутопии. Но ее привычная в прежней системе координат типология предполагала моральный в своей основе конфликт организованного тоталитарного зла и жертвенного, гуманистически ориентированного протеста индивида. Гораздо менее познанной и не до конца расшифрованной оказалась ситуация прямой и косвенной, но жесткой конкуренции различных способов управления и организационных начал: к примеру, противостояние институтов «гуманитарного тоталитаризма», действующих с позиции «меньшего зла», и «террористического индивидуализма», отвергающего любую форму подавления любым доступным на данный момент способом.
Свобода все чаще оказывается обоюдоострым мечем, который примеривается под ту или иную формулу перековки.
* * *
Деградация среды наводит на аналогии с ситуацией поздней Античности — с мировоззренческим синкретизмом эпохи и размыванием культурных горизонтов, с падением морали и распространением идеологии общества потребления.
Однако исторический итог потрясений складывается заметно иной. Вместо былого сообщества катакомб на планете выстраивается своего рода глобальный Undernet, эксплуатирующий открывающиеся возможности для иллегальных проектов и организаций, не скованных моральными ограничениями, где всеядность, неформальность и гибкость оказываются существенным преимуществом.
На сегодняшний день просматриваются, пожалуй, несколько рациональных сценария развития событий на планете.
Одна логическая траектория, чей дизайн достаточно внятен: последовательное выстраивание геоэкономического каркаса Нового мира, или, проще говоря, создание глобальной и тотальной налоговой системы.
Но если наметившаяся каталогизация мира, уплощая социальный организм в механизм, все же споткнется о ряд возникающих препон и противоречий, то произойдет нечто иное: смена статичной схемы мировых связей динамичной системой управления по-своему прочитывающей технологию силовых акций, исходя из постулатов теории самоорганизующейся критичности.
Возможны различные модификации, «рекурентности» и даже серьезная дискретность режима глобальной модернизации. В том числе в виде различных сценариев игры на рынке энергоносителей и стремительного возрождения практики неопротекционизма.
Вероятно также распространение достаточно специфических форм контроля над событиями, утверждение иных миростроительных горизонтов и образов будущего, новых типов конфликтов и способов их урегулирования, дальнейшее разведение прав владения с и режима их реализации.
А также масштабное перераспределение объектов собственности, ресурсов и энергии — и еще, пожалуй, радикальное изменение структуры цен, в том числе за счет целенаправленно взорванного мыльного пузыря финансов.
* * *
И все же то, что мы наблюдаем — лишь исторический пересменок, предместье призрачной цивилизации, полярного града освобожденного Франкенштейна.
Это еще историческое лоскутное одеяло: причудливый симбиоз разнородных, плохо сшитых систем, но как всякая химера порою весьма завораживающего свойства. Даже первые картинки этого волшебного гиньоля заметно изменили наши представления о мире, обществе, человеке.
История, нанося ощутимые удары и раны, творя прорывы и зигзаги, ускорения и перестройки, расплачивается по счетам особой полновесной валютой — опытом. Исследователь же открывающихся горизонтов, вычерчивая картографию постсовременного глобуса, рано или поздно задумывается над ключевым, в сущности, вопросом: что принесет человечеству утверждение новых ценностей и каковы окажутся обновленные на их основе правила игры на планете?
Завершая этот экскурс, посвященный поиску корней Нового мира, смутных начал его аксиологии, но также туманных горизонтов и дальней границы, экскурс, нитью которого являлось, в сущности, искусство землемера (скорее, стремление очертить проблемные поля, нежели попытка дать уверенные ответы), заметим, отталкиваясь от формулы Чеслава Милоша о причинах и свершениях, — временами слишком пристальный взгляд, ненароком брошенный в прошлое, позволяет нам узреть фрагменты, казалось бы, невероятного будущего.
[15] Тогда в середине 60-х годов в России-СССР тоже ощущается, хотя полноценно не осознается, стратегический характер ситуации, необходимость введения новых принципов социального и экономического управления, обновления политики.
Однако именно в 1967 году выходит на поверхность ведущаяся с 1965 года борьба Леонида Брежнева с группировкой Александра Шелепина, проявившаяся вначале в планомерном сокращении его полномочий: преобразовании возглавлявшегося им Партийно-государственного контроля в Народный контроль, лишении поста заместителя Председателя Совета министров СССР, передаче Орготдела ЦК Капитонову, лишении позиции секретаря ЦК КПСС, и, наконец, в сентябре 1967 года назначении Шелепина председателем ВЦСПС, правда, при сохранении — впрочем, уже достаточно формального — членства в Политбюро. А при воссоздании союзного МООП в июне 1966 года был выведен из игры руководитель российского министерства внутренних дел — при том, что союзное на тот момент отсутствовало — Вадим Тикунов, в конце концов, сосланный послом в Камерун.
Весной 1967 года началась завершающая фаза партийно-государственного переворота: в мае с поста председателя КГБ был снят Владимир Семичасный, очередной раз был ликвидирован многозначительный ОМИ ЦК КПСС и сослан в итоге также в Африку (Алжир) его руководитель Дм. Шевлягин, еще раньше, в апреле был снят с поста гендиректора ТАСС Дм. Горюнов (также уехавший послом в Африку — в Танзанию), а затем и председатель АПН Борис Бурков.
Наконец, непосредственно в июне в момент встречи в Гласборо развернулась интрига с Николаем Егорычевым, окончившаяся его снятием с поста руководителя Московской партийной организации. Дольше всех держался руководитель Гостелерадио Николай Месяцев, но и он был снят в апреле 1970 года. А после исторического 1968 года, начала переговоров по стратегическим вопросам с Западом, ввода войск стран-участниц Варшавского договора в Чехословакию и провозглашения доктрины Брежнева, процесс внутренних реформ в СССР окончательно ставится на реверс и консенсус достигается в русле предложенной стратегии детанта.
[16] Декларация Римского клуба // Римский клуб. История создания, избранные доклады и выступления, официальные материалы. — М., 1997, с.310.
В 1966 г. Организация экономического сотрудничества и развития (ОЭСР) инициировала исследование одного из будущих отцов-основателей Римского клуба Эриха Янча «Перспективы технологического прогнозирования», в котором была выделена тенденция к интеграции прогнозирования и планирования, приводящая к новой области интеллектуальной рефлексии и практической деятельности — «активному представлению будущего». Название следующей записки Янча: «Попытка создания принципов мирового планирования с позиций общей теории систем». Основная идея работы — базовым элементом социальной эволюции является человек, способный формировать свое будущее. Критическое условие процесса — контроль над системной динамикой общества и окружающей средой. Схожие идеи содержатся в «Проекте–1969» Аурелио Печчеи, где формулируется необходимость «нормативного планирования от будущего к настоящему» для обеспечения контроля над «некоторыми важными вопросами» (демографическая ситуация, продовольствие, безопасность). Подробнее см.: Peccei A. The Chasm Ahead. — Toronto, 1969.
[17] Гвардини Р. Конец нового времени. // Вопросы философии. — М.:1990, №4, с.162.
[18] Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов. — М., 1962, с. 497.
[19] Цит. по: Мартин Г.-П., Шуман Г. Западня глобализации. Атака на демократию и на процветание. — М., 1999, с.7.
