Сегодня интернационализм, в полный голос заявивший о себе полтора века назад с началом эпохи активной и сознательной борьбы пролетариата с классом буржуазных собственников, явно не в моде.
С одной стороны, его подчас обвиняют в трагедии раздела страны пятнадцать лет назад, утверждая, что именно его постулаты, положенные в основу создания СССР, заложили мину его будущего разрушения.
С другой стороны, те, кто еще продолжает говорить о приверженности его принципам, ведут себя так, что явно дискредитируют его основы в глазах достаточно широких масс. Именно интернационалистам подчас прикрываются попытки поддерживать либо, как минимум, благожелательно относиться к различного рода сепаратистским движениям, в частности — к войне, развязанной в Чечне против единства остатков страны.
В Европе внешняя приверженность ему различных сил, в частности — левых, оборачивается безбрежной толерантностью, поставившей под вопрос саму идентичность европейской культуры.
Попытки осознать, что действительно происходит, сказать, что уважение к другим нациям вовсе не должны оборачиваться ущемлением интересов собственного народа вызывают нарекания в национализме, следовательно — нацизме, следовательно — фашизме.
В XX столетии произошла мифологизация интернационализма. Одни стали выдавать его за некое энтропийное начало, а другие, на основании аналогичной мифологизации, превращать в фактор разрушения.
Естественное противостояние нацистскому лозунгу "Моя нация превыше всех иных" оборачивается постулатом "Моя нация ничто по сравнению с другими".
И в этой мифологизации теряется суть и истинное содержание интернационализма, как такового.
Сам известный призыв "пролетарии всех стран — соединяйтесь" говорил лишь о наличии потенциальных солидарностей более широкого порядка, нежели национальные. Возникнув и оформившись полтора века назад, интернационализм вовсе не предполагал инобытия пресловутого лозунга "все люди — братья". Он просто говорил, с одной стороны, о том, что не может быть слияния в едином интересе реально существующих в любой нации различных антагонистических интересов, с другой — что есть солидарности более высокого порядка, нежели национальные.
То есть интернационализм постулировал, 1. что развитие всех наций, в конечном счете, подчиняется общим историческим закономерностям; 2. что в ходе этого развития в самих нациях образуется разделение на иные социальные общности; 3. что противостояние этих общностей внутри наций является общей закономерностью и, потому, сами эти общности становятся наднациональными.
Нации, с точки зрения интернационализма, — историческая ступень, основываясь на которой, устанавливаются новые исторические общности.
Но он никогда не видел в этом процессе наднационального объединения всех со всеми, не усматривал в этом процессе автоматического сочетания различных социальных, культурных и национальных начал. Поэтому интернационализм — конкретен. Он видел в наднациональном объединении объединение того, что уже стало общим и близким социально, культурно и цивилизационно.
То есть, интернационализм — это не призыв к разрушению наций, это констатация неизбежности наднационального объединения тех, кто стал более схож, чем различен, кого уже ничто, или в основном ничто не разъединяет.
Как только это конкретное содержание забывается, призыв к наднациональности оборачивается не преодолением наций, а их "изничтожением" с неизбежным установлением господства того, кто более силен. С социально-политической точки зрения — реальным установлением господства правящих классов более сильных стран над народами других стран, с культурно цивилизационной — разрушением культуры и цивилизации менее многочисленных народов с установлением господства более низкого уровня культуры более многочисленных. Вместе — это означает, что реальные достижения культуры и цивилизации, в той степени, в которой они вообще сохраняются, остаются у господствующих групп наиболее развитых стран, а остальные группы постепенно низводятся до более низкого, варварского уровня менее развитых народов.
Нации, в этом отношении, можно представить, как огороженные участки, на которых происходит цивилизационный прорыв. Если, сохраняя эти достижения на "опытных" участках сознательно и с той или иной степенью интенсивности распространять на новые площади, можно вытягивать последние до прорывного уровня. Если остальной мир жестко огородить от остального мира, возникает все более растущий разрыв, возникают нации-господа и нации-рабы. Если национальные границы автоматически разрушить, достигнутый на них уровень растворяется, падает до основного уровня остальных народов.
В последнем случае господами окажутся те, кто доминирует на наиболее развившихся участках.
Интернационализация всегда имеет того или иного субъекта, который свои правила, свой порядок и распространяет на интернационализируемое пространство.
Абстрагирование от этой реальной субъектности означает абсолютизацию интернационализма, превращая его в нечто совсем непонятное, из фактора развития и освобождения народов — в фактор разрушения и порабощения более слабых, на этот момент, из фактора прогресса — в фактор регресса, из фактора освобождения народов — фактор их порабощения.
Именно эта абсолютизация и рождает многие современные мифологемы, ведущие к социальной энтропии.
Интернационализм versus "самоопределение вплоть до отделения"
Ничто в интернационализме не вызывало в последний период таких нареканий, как тезис о "самоопределении вплоть до отделения". Он приписывается Ленину. Именно с ним, в значительной степени, связывается трагедия раздела СССР.
Однако, во-первых, Ленин постулировал совсем иное. Он говорил о "праве наций на самоопределение вплоть до отделения". Он одновременно говорил о том, что это право регулируется вопросом целесообразности этого отделения, отмечал, что "мы всегда были, при прочих равных, за более крупное государство", более того, писал, что "при прочих равных мы всегда против федерации, мы за унитарное государство".
С одной стороны, абсолютно ясно, что наличие того или иного права предполагает его ограничения на реализацию в правах и интересах других субъектов. "Мое право протянуть руку заканчивается там, где начинается нос другого человека". В этом отношении право любой нации на выделение из некого государства заканчивается там, где начинаются права и интересы других народов этого же государства. Если его реализация означает разрушение их государства, это право одного народа на создание своего государства не может быть выше права других народов на обладание своим. Иначе уже они будут лишены того же самого права.
И тогда это вряд ли можно считать интернационализмом — ведь последний предполагает равенство прав разных наций. Тогда это означает признание превосходство одного народа — над другими, то есть оборачивается тем же самым национализмом — только с другим вектором.
С другой стороны, реализация любого права предполагает ограничения разумностью его использования в данной ситуации. Право курить вовсе не означает права зажигать спички на бензозаправке. Право любого дееспособного человека вступать в брак, не означает его обязанности на следующий день после обретения дееспособности бежать в ЗАГС с первым встречным партнером. Право его же на развод не означает необходимости разводиться на следующий день после бракосочетания.
Во-вторых, речь шла не о "праве на отделение", а о "праве на самоопределение вплоть до отделения". То есть, отделение — лишь один из вариантов этого самоопределения. Стало быть, реализация его предполагает осуществление некого выбора. Который должен быть осознан. То есть — наличия выявленной воли нации. Однако нации неоднородны. В большинстве случаев право говорить от имени нации присваивают себе его элита и его правящий класс. С точки зрения интернационализма, классовые идентификации действительно выше национальных. Тогда если в неком большом составном государстве есть класс, выступающий против разделения страны, а в его части господствует иной класс, желающий отделения, первый класс вправе любыми средствами поддержать ту классовую часть населения этой части, которая отделения не желает.
Что собственно, и имело место в период Ленинского правления, когда все провинции Империи, желавшие отделения, получили возможность такой реализации своего права, но когда значительная часть населения ряда из них выступила против этого отделения, им была оказана та необходимая помощь, как это было в случае с Украиной. Белоруссией, Грузией, Арменией, Азербайджаном и т.д., которая позволила большинству народа настоять на такой форме своего самоопределения, которая отделения не предполагала.
Не говоря уже о том, что наличие воли на выделение должно еще быть реально и процедурно выявлено, а не являться исключительно продуктом декларации узурпировавшей власть элиты.
В-третьих, речь идет о праве именно "наций", а не любых иных общностей. Никто никогда не постулировал права на отделение этносов, народностей, племен или даже просто местного населения. То есть описываемый постулат предполагает, что субъект, проявивший волю к отделению, должен либо уже быть нацией, достичь данного исторического уровня развития, либо еще быть нацией, то есть еще не интегрироваться в более крупную нацию. В противном случае пришлось бы признавать право любого населенного пункта на выделение из состава государства.
Здесь вообще возможны две абсолютно разные ситуации: ситуации существования многонационального государства и ситуация существования полиэтнической нации.
В первом случае мы имеем страну, где реально существуют различные части со своим национальным компактным населением. То есть в разных частях этой страны люди не только различаются этнически, но обладают разной историей, говорят на разных языках, имеют различную культуру и обычаи, обладают разным экономическим укладом и относительно самодостаточной экономикой. То есть разные области мало интегрированы и относительно чужды друг другу.
Примерно это и было налицо в начале XX века в ряде старых империй, в частности, — в Австро-Венгрии и России. И ленинский принцип, включающий в себя, как вариант, и право на отделение относился именно к этой ситуации. Речь шла тогда о реально существующих разных нациях в одном государственно-политическом пространстве. Здесь нации в основном обладали своей различной территорией, на которой и могли претендовать на создание национального государства.
Во втором случае мы имеем страну, где проживает много этносов, но, в национальном плане они интегрированы друг с другом, обладают в целом общей культурой, связаны крупными вехами истории, говорят в основном на одном языке, тесно связаны между собой межэтническими родственными связями, существуют в едином экономическом пространстве. То есть либо сложилась, либо складывается новая полиэтническая нация. Это ситуация, в частности, Советского Союза конца XX века. Здесь интегрированные бывшие нации в основном рассеяны по всей территории и в равной степени имеют право на всю территорию страны.
Выделение некоторой территории в отдельное государство не означает здесь осуществления права нации на "самоопределение вплоть до отделения" по двум основным причинам.
Во-первых, самоотделение некоторой территории, как бы она формально не называлась, в самостоятельное государство означает не создание собственно национального либо даже этнического государства, а разделение на разорванные части некого этноса, являющегося по традиции титульным для данной части страны, но в значительной части рассеянного и по другим территориям и родственно и культурно интегрированного с другими народами. То есть здесь происходит не осуществление, а ущемление "национального права".
Во-вторых, поскольку проживающие на территории страны этносы в основном (или полностью) интегрированы в новую полиэтническую нацию, правом на государственное самоопределение обладает именно она. Причем обладает на всей территории своего проживания.
Если даже предположить, что не все старые нации полностью прошли весь путь такой интеграции, что одновременно существует новая полиэтническая нация и некоторое количество остатков старых атрофирующихся наций, эти остаточные общества не могут обладать преимуществом ни перед своими наиболее развитыми интегрированными частями, ни перед всей новой нацией. Во-первых, потому, что часть нации не может обладать правом, имеющимся у целой нации, во-вторых, потому, что реализация подобного спорного права противоречила бы как национальным интересам интегрированных частей, так и национальному интересу всей полиэтнической нации.
В данной ситуации осуществление "права нации на самоопределение вплоть до отделения" может означать только одно: право полиэтнической нации на обладание своим государством на всей территории своего проживания. И оно не может ущемляться остаточными частями старых наций, таковыми уже не являющихся. Если же, в результате произвольных действий региональной элиты единое государство расчленено, а новая нация разделена, она имеет не меньше оснований на свое воссоединение, нежели в середине XIX века имели итальянцы или немцы.
То есть, интернационализм, как постулат, предполагающий наднациональное объединение конкретных субъектов и равные права наций в этом процессе предполагает не выделение частей страны в самостоятельные государства, не увековечивание раздробленности, прикрываемое псевдонациональными знаменами, а создание более крупного государства на основе уже достигнутой национальной интеграции.
