Товарищ Ленин как-то сказал, что «всякий боженька есть труположество». Как обычно у Ленина, а тем более у Ленина толкуемого, излишняя категоричность формы затмевает содержание. То интеллигенцию говном выругает, то зачем-то верующих людей обидел... дядя бяка.
Однако, если понимать цитированную фразу не как оскорбление, но как руководство к действию (а кто это у нас там в Мавзолее лежит?), то она имеет явственный смысл. Труположество если не всегда, то как правило, есть способ создания боженек для прикладных целей.
Недавно эту тему на АПН раскрыла Наталья Холмогорова в статье «Стаи мёртвых Дульсиней«. По её мнению,
«обе спорящие [по вопросам идеологии] стороны процентов на 70-80 состоят из «Дон Кихотов», движимых невротической любовью или такой же невротической ненавистью. Советский Союз, дореволюционная Россия, красные, белые, Третий Рейх, православие, язычество и т.д., и т.п. для них — лишь блестящие или отвратительные фантомы, призванные оправдать их собственное нелепое существование».
Далее автор делает правильное наблюдение:
«И не случайно на роль Великого Идеала чаще всего рекрутируются умершие люди и давно прошедшие события. Мертвый удобен для любви: он не меняется, не выкидывает неожиданных антраша, его можно поставить в любую героическую позу и размалевать прямо по телу любыми приятными глазу красками. Впрочем, он точно так же удобен и для ненависти: в мёртвом всегда можно усмотреть квинтэссенцию Зла Как Такового».
Однако картина, которая нарисована автором по сумме правильных наблюдений, в целом правильной не выглядит. Откуда-то — непонятно откуда — берутся нелепо существующие неврастеники, желающие любить идеал («амор, стало быть, с ним случился»), являются в оппозиционные организации и разносят их в порядке борьбы за оправдание собственного существования.
Автор противоречит сам себе, полагая, что объект невротической любви или невротической ненависти осознаётся любящим или ненавидящим как фантом, то есть нечто, реально не существующее. Сам пыл этих идеологических разборок показывает, что такого осознания нет. «Советский Союз, дореволюционная Россия, красные, белые, Третий Рейх, православие, язычество и т.д., и т.п.» защищаемы и опровергаемы с такой яростью именно потому, что Дон-Кихоты понимают их более реальными, чем окружающую действительность.
Наблюдение же относительно «умерших людей и давно прошедших событий» даёт возможность сделать точный вывод: то, что Наталья Холмогорова называет «донкихотством», есть практическое следствие нормы «мёртвые ценнее живых».
При этом «мёртвые», составляющие истуканчика, за которого сражается очередной Дон-Кихот, вполне могут быть безвестными, безымянными и брать количеством, а не качеством. Everything counts in large amounts. Шесть миллионов. Двадцать семь миллионов. Сто миллионов. Погибшие на войне. Сгинувшие в застенках. Замёрзшие по пьяни в снегу и пропавшие без вести в пустыне.
«Сам дискурс», полагаю, ведом всем. «Да как вы можете... когда кровавый царизм, гитлеризм, коммунизм, чека с гестапой, малютой и полпотой невинных младенчиков!.. тысячами!.. людоеды!.. покайся, сукин сын!»
Тут труположество уже групповое и коллективное. На вес.
Откуда взялась норма «мёртвые ценнее живых»? Воспитали, и воспитали в порядке решения вполне прикладных задач. Воспитывали долго, старательно оправдывая кровавые мерзости текущего момента кровавыми мерзостями моментов истёкших.
Это, кстати, касается не только советской и пост-советской власти, но и многих её противников. «Пойду перестреляю буржуйские семьи, потому что было Кровавое Воскресенье», «пойду убивать красноармейцев, потому что был голод в коллективизацию». Те, когда-то погибшие, якобы они были и остаются настоящими и неподдельными, а те, кого сейчас убивать, так они «совсем другое дело».
По своим практическим последствиям это было несколько сильнее и намного прибыльнее нынешних ЖЖ-шных расплёвов на идеологической почве. Тогда русские убивали русских (на радость воспитателям) не презрением, а пулями.
Развивая тему практических последствий, надо сказать, что норма «мёртвые ценнее живых» вдалбливается отнюдь не в годину великих испытаний. Немалая (мягко говоря) часть повседневной идеологической риторики о «великих и мудрых предках», «связи времён», «древней истории» и «принесённых» или «невинных жертвах» проговаривается именно и только с тем, чтобы связью с мёртвыми подменить у адресатов этой риторики связь с живыми.
Часто эта идея, порождение лживой нормы «мёртвый ценнее живого», звучит, как «свой мёртвый ценнее живого чужака, потому что он свой».
Это не так. Живой всегда ценнее мёртвого не в последнюю очередь потому, что мёртвый не может быть своим или чужим. Мёртвый вообще ничего не может, кроме как лежать и тихо гнить. И мёртвый, если отвлечься от излишне практичных идей на тему удобрений, мыла и абажуров, ничего не стоит. И миллион мёртвых ничего не стоит, потому что сумма миллиона нулей равна нулю.
Ценность имеет только то, чего эти мёртвые добились до того, как умереть; то, за что было заплачено их жизнями. Однако и эта ценность определяется текущей конъюнктурой: рыночной, идеологической, геополитической и т. п. Эта ценность определяется нашими нынешними целями и нашими планами на будущее. Количество и качество прошлых трупов здесь никакой самостоятельной ценности не имеют.
Тех, кого эти тезисы возмущают, прошу обратить внимание на недавнюю историю.
Примерно двадцать лет тому назад в Восточной и Центральной Европе удобно располагались советские войска. Это присутствие стало возможным благодаря победе СССР во Второй Мировой войне. Это присутствие обладало ценностью: за вывод советских войск с территорий стран Варшавского пакта, каким бы вынужденным этот вывод ни оказался, можно было многое взять. Деньгами, товарами, влиянием, технологиями, специалистами. Взятое можно было пустить в рост или употребить себе на благо прямо сейчас.
Войска вывели «за рюмочку похвалы», отказавшись тем самым от победы. Победа, конвертированная в деньги, вещи и влияние, всё равно остаётся победой, ведь репарации и контрибуции суть следствие победы, а не её замена. А вот победа, отданная задаром, таковой быть перестаёт.
Население СССР даже не поняло, какие суммы и возможности пролетели мимо распахнутого рта телезрителя. И не поняло этого именно потому, что всё обсуждение (тогда уже было можно) обстоятельств и итогов Второй Мировой сводилось к «не трожьте наших отцов и дедов, отдавших жизни за» и всевозможному их троганию. Мёртвые затмили живых. Живые — не найду другого выражения — лоханулись.
После чего всё, выигранное в ту войну, на протяжении последних двадцати лет было потеряно. Даже нынешняя тенденция по замене мигрантами русского населения РФ вполне сгодилась бы в какой-нибудь план «Зюйд-Ост».
Однако по-прежнему «память о великой войне» исправно служит Администрации для окучивания населения. По-прежнему на казённые деньги нам подробно рассказывают вовсе не о том, каким образом тогда удалось победить, и не о том, что мы с этого имели. Главная тема повествований по-прежнему состоит в том, кого и насколько мучительным способом убивали, и как много мёртвых получилось в итоге. А яростные идеологические споры вспыхивают тогда, когда в очередном «фильме про войну» не выбрана или превышена квота на убийство НКВДшниками второстепенных персонажей. Архиважно, конечно, что тут сказать…
Вот только вне границ РФ за это мертвопоклонничество уже почти ничего не дают, а иногда порываются дать в морду. Благо войска давно и задарма выведены.
Например, когда в Ревеле началась буча, перенос памятника был её поводом, а не причиной. Причиной было то, что русские в Эстонии хотели прав и свобод. И вы сами видели, слышали и читали, как это было обыграно Администрацией РФ. Памятник, эсэсовцы, возрождение фашизма, двадцать семь миллионов жизней, не допустим. То, чего хотят живые люди здесь и сейчас, неважно, а то и вредно — не дай бог, русские в РФ того же захотят.
Многие тогда подписались за Администрацию. Памятник перенесли. Всё затихло. Мёртвые, насколько мне известно, особенно не возмущались.
Если кому-то шаркает по нервам этот обширный пример с погибшими в Великую Отечественную, распишите то же самое по «жертвам сталинских репрессий» или «жертвам католической инквизиции». Или «истреблённым американским индейцам» и «казнённым индийским сипаям». Или «украинскому голодомору» и прочим катыням. Итог будет тот же самый: те, для кого свои (или, если допустить совсем уж извращённый подход, чужие) мёртвые ценнее своих или чужих живых, всегда проигрывают тем, для кого живые ценнее мёртвых.
Наши павшие как часовые… на вышках. Не выпускают за ограду.
В заключение хотелось бы сделать некоторые практические выводы, касающиеся применения нормы «живые ценнее мёртвых».
Правило «живой ценнее мёртвого» гораздо сложнее для соблюдения, чем «мёртвый ценнее живого». Ибо, слегка перефразируя Наталью Холмогорову, «живой человек для любви и ненависти неудобен».
А мёртвый удобен. Вот только удобство это имеет обратную сторону. Мёртвые, в отличие от живых друзей, не помогут. И, в отличие от живых врагов, их нельзя использовать, ими нельзя манипулировать для достижения своих целей — их даже нельзя убить и ограбить, это уже было проделано до нас.
Мне могут ответить, что мёртвые, в отличие от живых друзей, не предают. А в отличие от живых врагов, не попытаются сами тобой манипулировать и не рискнут тебя ограбить. Иными словами, с живыми иметь дело страшнее, чем с мёртвыми. Или просто — «страшно».
Вывод первый. Бороться с нормой «мёртвые важнее живых» надо не только в идеологической, но и в коммуникативной сфере. Ибо эта норма паразитирует на обычнейшей проблеме коммуникации, из серии «мне страшно знакомиться с девушками, а вдруг отошьёт, пойду куплю резиновую Мерилин Монро». Техники решения этой проблемы наработаны, доступны и не имеют никакого касательства ни к политическим убеждениям, ни к различиям таковых.
Вывод второй. Идеологическая работа в рамках нормы «мёртвые важнее живых» намного легче идеологической работы в рамках нормы «живые важнее мёртвых». Следовательно, переход от первой нормы ко второй будет состоять в борьбе с халтурой в идеологической сфере. Если хотите, борьбе за качество продукции. И для этой борьбы за качество вполне можно заимствовать существующие решения из научной, производственной и иных сфер деятельности общества.
Вывод третий. Ваш покорный слуга в ответ на очередную эпилептическую инкантацию про «миллионы жертв», незахороненные ужасы и прочие позапрошлые насилия с несправедливостями — зевнёт, поморщится и лениво полюбопытствует «ну и что, собственно?»
И это будет правильно. Чего и вам желаю.
