Письма к другу о политическом православии. Письмо первое

Дорогой друг!

Вы спрашиваете меня, какого я держусь мнения относительно того осуждения «политического православия», которое было вынесено в прошедшем декабре собором украинских архиереев^[1]. Готов ли я теперь, спрашиваете Вы, после «соборного осуждения» самих слов «политическое православие» держаться как этого термина, так и смысла, который за ним стоит.

Постараюсь ответить.

Решение это я считаю большой ошибкой, и если не протестую более громко и резко, то как потому, что не считаю себя по своей греховности вправе в полный голос высказываться о церковных делах, подлежащих ведению епископов, оставляя за собой лишь право христианина иметь своё мнение, так и потому, что прекрасно понимаю те обстоятельства, которые толкали преосвященных к столь поспешному и однобокому постановлению.

Как Вы знаете, власть на Украине сегодня принадлежит силам недружественным к святому Православию и одержимым подчас слепой ненавистью и к государству Российскому и к Русской Церкви. Впрочем, речь тут не идет о чем-то новом. И если мы не поймем, что Православие на территории нынешней Украины находится уже много столетий под давлением враждебной Москве политической власти, то мы не поймем и логики нынешней ситуации.

Еще с тех пор, как русские митрополиты «не терпя насилия татарского» перенесли митрополию из разоренного Киева во Владимир (1299), а южные и западные русские земли попали под власть Литвы, тамошние правители не оставляли попыток разделить единую церковь Русскую. Наряду с той церковью, которая расцветала во Владимире и Москве они добивались создания той, которая подчинялась бы власти литовских правителей, сперва бывших язычниками, а затем превратившихся в римо-католиков.

Однако до тех пор, пока великая Константинопольская Церковь стояла в Православии планы литовских великих князей не находили там сколько-нибудь существенного отклика. Православное духовенство не хотело изменять единству Русской митрополии и церковный сепаратизм великих князей Литовских утвердиться не смог.

Положение изменилось с принятием греками Унии в 1437 году.

Одним из активнейших униатов был митрополит Московский, родом грек, Исидор, согнанный с престола и изгнанный славным хранителем православия великим князем Василием II, а в свите этого Исидора, одним из активных изменников православию был некий Григорий Болгарин, которого Рим попытался поставить униатским митрополитом в Литву.

Однако и в этот момент западнорусские области сохранили верность митрополитам Московским и святому Православию, подчинившись власти первого автокефального и независимого от Константинополя русского митрополита святителя Ионы. Сохраняя дружеские отношения с Москвой и князь Казимир требовал от «христианства русского» «чтить Иону, как отца митрополита и слушаться его в делах духовных»^[2]. Лишь с изменением политики Литвы изменилась и ситуация с церковным подчинением западнорусских земель, униат Григорий прибывает из Рима с титулом «митрополита Киевского и всея Руси» и князь силой своей власти пытается подчинить ему русское православное население.

Таким образом, сепаратная «киевская митрополия», на пример которой ссылаются сегодняшние требования независимости «Украинской поместной церкви» и церковные сепаратисты всех мастей изначально была плодом раскола, связанного с вероотступничеством. Причем этот раскол был вызван антироссийской политикой польско-литовских государей, осуществлявшихся в интересах западного политического сообщества и Рима.

Раскол не остался без санкций со стороны канонического русского митрополита святителя Ионы: он потребовал от западнорусских епископов, бывших тогда его ставленниками, либо сохранить верность вере и каноническому строю, либо отъехать в Москву, но не вступать в церковное общение с униатом Григорием, а не подчинившийся «сам на себя положит великую и неизмолимую перед Богом тяжесть церковную». Тем самым церковный сепаратизм «киевской митрополии» еще в XV веке оказался под фактической анафемой со стороны канонического священноначалия, дополнявшей то отвержение от Православия, которое было связано с принятием униатского митрополита из Рима.

Правда, массовый протест против унии, бывшей тогда на Украине внове, вынудил Григория еще раз переменить веру и возвратиться в 1469 году в Православие. А вскоре подоспело и нежданная подмога — властный Константинопольский патриарх Дионисий, не желавший признавать автокефалию Москвы, признал сепаратную «Киевскую митрополию». Он узаконил раскол Русской митрополии, освятив своим авторитетом совершенное ранее каноническое преступление.

Сложилось уникальное положение западнорусской митрополии — православная, в подчинении у далеких патриархов, находившихся под властью турок, но лишенная политической поддержки польско-литовских государей, стремившихся к насаждению либо латинства, либо унии.

Те век с четвертью, которые существовала сепаратная митрополия были временем непрерывного наступления антиправославного и антирусского государства на ее позиции, когда защитниками веры были только «политические православные», — члены украинских церковных братств и немногие русские магнаты, крупные феодалы, хранившие политическую верность Речи Посполитой, а духовную – православной вере.

Однако к концу XVI века таких магнатов осталось немного: большинство из них, чтобы полностью влиться в польско-литовскую элиту, приняло католичество. И в 1596 году Православие и православная Киевская митрополия пали под ударами унии.

Сегодняшние власти Украины – так же, как некогда польско-литовские князья и короли — оказывают на православных давление, чтобы вынудить их отделиться от власти канонического священноначалия в Москве. И речь идет, якобы, о чисто внешнеполитических причинах, связанных с государственным суверенитетом Украины.

Однако какова тенденция этой политики? Яснее всего об этом говорит огромный униатский собор, построенный в Киеве для перенесшего туда из Львова резиденцию главы украинских униатов кардинала Гузара. Еще ясней это видно на судьбе православного храма на Аскольдовой могиле в Киеве, никогда, ни секунды со своего создания не бывшего униатским, однако теперь принадлежащего УГКЦ и входящего в число киевских достопримечательностей, поскольку этот храм посещал папа Иоанн Павел II.

Совершенно очевидно, что административно-канонического разрыва с Москвой для «оранжевых» властей Украины окажется недостаточно. Вслед за ним пойдет речь о духовной и догматической капитуляции либо перед Римом, либо перед Фанаром, подлинной религией которого является либеральный экуменизм, давно уже, еще с памятного Мелетия (Метаксакиса), вводителя новшеств, установившего церковное общение с живоцерковниками в России, расхитителя канонического наследия Российской Церкви, и патриарха Григория VII – прямого гонителя святителя-исповедника патриарха Тихона. Не лишне, кстати, вспомнить, что Фанар, принимающий сегодня столь живое участие в содействии украинскому церковному сепаратизму прервал некогда общение обновленческим расколом в России лишь в 1929 году.

Канонический разрыв с Москвой, будь он оформлен как прямой раскол и самочинная автокефалия, или как ползучее отделение от РПЦ, злоупотребляющее нынешней автономией Украинской Православной Церкви, не останется, как уже ясно, без духовных последствий. Как и полтысячелетия назад, он станет только первым шагом на пути к отступлению от Веры, измене отеческим догматам, а с ними и Христу.

Некогда трагический путь западнорусских епархий Русской церкви от сепаратизма к измене епископата в Брестской унии, был связан именно с попыткой «деполитизироваться», развести вопрос о церковном подчинении с вопросом о внешнеполитической ориентации епископата и верующих. Однако такая «деполитизация» оказалась ложной — утратив политическую поддержку в лице московских великих князей, оказавшись в подчинении политически бессильного Константинополя, западнорусское православие не смогло отстоять ни веры, ни канонов, ни имущества.

События, во многом аналогичные тем, что произошли в последние месяцы в Киеве, имели место и накануне Брестской унии 1596 года. Тогда архиереи также стремились освободиться от пристальной, а иногда мелочной и докучливой опеки «политических православных» — знаменитых украинских братств^[3]. Бегство под власть Рима было для украинских архиереев соблазнительным способом приобрести полновластие.

При этом по-человечески понять их можно, как можно понять и участников декабрьского киевского совещания, осудивших деятельность В. Каурова. И тогда и теперь православные общественники в своей ревности наверняка перегибают палку и превращаются в «овец, пасущих пастырей». Не столь уж редкое явление в истории Церкви. Однако вместо отеческого внушения последовала политическая по своей сути декларация. Причем декларация, затрагивающая не отдельное лицо или организацию, а всех, кто разделяет ценности миссии церкви в обществе.

Причем именно как политическую декларацию, как сигнал идейного и организационного размежевания с Москвой восприняли заявление архиереев и филаретовские раскольники, и агентура оранжевого правительства.

Кто же после этого вносит политику в церковную ограду?

Еще раз скажу. По-человечески украинских архиереев я понимаю. И их усталость от Каурова понимаю, и их стремление обезопасить себя и свою паству в связи с началом рецидива худших времен оранжевой болезни, вторым изданием премьерства Тимошенко. Но дальше уже возникают сюжеты, напоминающие трагическое развитие событий в Русской Церкви в середине 1920-х годов — дипломатический ход начинает обрастать церковными прещениями, гонениями на несогласных, угрозами отправления на покой занимающих другую позицию архиереев, угрозами запрета священников… Всё это может иметь самые трагически последствия. И, по совести сказать, я считаю, что и Синоду и Собору в Москве пора так или иначе вмешиваться, — пока события не начали приобретать необратимый характер и церковная дипломатия не переросла в упорство в ошибке и не спровоцировала церковные разделения, в которых у каждой стороны «своя правда». А такие раздирания хитона Христова, вызванные распрей, которой можно было бы избежать, болезненней всего для Церкви – осмелюсь сказать, что они гораздо хуже ересей и расколов.

Таков контекст. Украинские архиереи, отмежевываясь от «политического православия», на свой лад «спасали Церковь». На их стороне, безусловно, и преимущество сана и авторитет пастырей.

Но, увы, опыт церковной истории западной Руси, подсказывает, что вновь на пути оказались те же грабли и они возможно столь же больно ударят православных Украины в лоб, отодвинув историческую и каноническую границ Православия еще дальше на Восток, чем это сделала Брестская уния. И сегодня уже не найдется ни Богдана Хмельницкого, ни даже пана Сагайдачного, который бы вернул своей властью силу каноническому Православию после таких возможных катастроф.

Да если бы и нашелся такой герой, разве не обвинят его за попытку защитить Веру булавой и саблей во все той же ереси «политического православия»? Обвинят, конечно.

На что и рассчитывала та недобрая рука, которая вписала неосторожные слова в проект киевского постановления архиереев.

Но довольно уже только об Украине.

Точно ли «политическое православие» осуждено соборно, или это злая шутка тех, кто не знает ни канонов, ни истории Церкви? В следующем письме я попробую осветить эту тему.

Ваш во Христе,

Х.Ф.