Судьба знаковых феноменов в России причудлива. Когда какое-то социальное или культурное явление на Западе переживает пик популярности, в России его не замечают или не предают ему большого значения. Проходит пять — шесть лет; данный феномен на Западе или уже перестает существовать, или находится в состоянии системного кризиса, как вдруг наступает его звездный час в Москве. Его объявляют значительным событием, начинают изучать и интерпретировать, на "выходе" получая что-то "оригинальное" (чаще всего, ухудшенную адаптацию западного прообраза).
Подобная судьба выпала и на долю американского неоконсерватизма, столь ярко заявившего о себе в период первого президентского срока Джорджа Буша. У него как-то совершенно неожиданно обнаружились русские почитатели. Возникли даже какие-то группы "русских неоконов", пока, правда, микроскопические и маргинальные.
И уже не важно, что большая часть неоконов в 2005 г. покинула правительственные кабинеты в Вашингтоне, что их деятельность спровоцировала не только кризис в американском консервативном движении, но и поставила под вопрос пребывание республиканцев у власти, и что такие известные в прошлом неоконсерваторы, как Фрэнсис Фукуяма, покинули движение, создав взамен окончательно скомпрометировавшего себя неоконсерватизма собственную интеллектуальную доктрину ("реалистический вильсонизм"). Несмотря на все это, "русский неоконсерватизм" пробудился к жизни и уверенно заявляет о себе.
Участники кружков "русских неконов" явно находятся под впечатлением от "брутальности" своих американских вдохновителей. То идеологическое рвение, которое для людей типа Патрика Бьюкенена (когда он пишет о "крохотной клике интеллектуалов", фактически узурпировавшей власть в Вашингтоне) является безусловным злом, для сторонников идеи "русского неоконсерватизма" оказывается столь же безусловным благом. Ибо оно позволяет достичь власти с "черного хода" интеллектуальной деятельности. Правда, несколько непонятно, зачем для этого становиться именно неоконсерватором. Брутальность не является исключительной характеристикой именно этой группы интеллектуалов…
Следует отметить, что словом "русские неоконсерваторы" можно обозначить сразу несколько интеллектуальных течений в нашей стране.
С одной стороны, под это определение подпадают непосредственно связанные с кругом американских неоконов некоторые влиятельные в либеральных кругах движения и организации. Здесь в первую очередь следовало бы выделить Московскую школу политических исследований (возглавляемую Еленой Немировской), которая по большей части и осуществляет в нашей стране перевод и издание трудов вождей американского неоконсерватизма, таких как Ричард Перл и Ричард Пайпс. Сам Пайпс в своих недавно вышедших на русском языке мемуарах "Я жил" рассказывает о своем тесном сотрудничестве с коллективом Московской школы.
Разумеется, те люди, которые предлагают создать нечто вроде "русского неконсерватизма", крайне далеки от западнической его интерпретации. Они, как бы следуя известному завету Бердяева, предлагают смотреть на Россию не так, как американский неокон смотрит на нашу страну, а именно так, как он смотрит на саму Америку. Например, одному из самоназванных "русских неоконов" Аркадию Малеру, выступившему со статьей "Пришествие русских неоконов" на сайте "Правая.ру", крайне симпатичны экспансионизм, мессианизм и элитаризм неоконов. Вадиму Нифонтову, отозвавшемуся на появление нового течения своими "Тезисами о неконсерватизме", импонирует якобы присущий американским интеллектуалам культ жизненной силы. Странно, "русским неоконсерваторам" не бросается в глаза, что результаты задействования этой "жизненной силы" как-то пока далеки от оптимальных. Как говаривал британский консерватор Гилберт Кийт Честертон, описывая известные сексуальные пристрастия греческих философов, тот "кто поклонится здоровью, не останется здоровым". Кто преклонится перед "жизненной силой", совершенно не обязательно будет ей обладать.
Появляются как наивные, так и более серьезные попытки приспособить формулу "русского неоконсерватизма" к современным российским условиям. В России действительно, к сожалению, не существует консерватизма в качестве воспринимаемой всем обществом теории и практики, есть только противостоящие друг другу его "толкования". Не существует ни этики, ни, тем паче, эстетики, на основании которых можно говорить о каком-то конкретном и определенном мировоззрении русского консерватора. Но является ли это убедительной причиной для экспорта именно неоконсерватизма в современном американском его изводе? С точки зрения автора этих строк, — нет. Очень уж серьезными представляются негативные последствия подобного заимствования.
Неоконсерватизм действительно выступает оппозицией традиционной американской версии консервативного мировоззрения, и в этом ключе он может быть рассмотрен как консерватизм "модернистский". Хотя бы по той причине, что формулирует он себя как идеологию, существующую в условиях победы левого сознания над традиционным, одержанной в так наз. в "культурных войнах", иначе говоря в столкновениях по поводу либерализации, в первую очередь сексуальной, морали, последовавшей на Западе вослед за судьбоносными 1960-ми годами. Для неоконсерваторов все это не представляется принципиально важным. Для них значима более всего внешняя политика. Неоконсерваторы как политическое течение начали свою карьеру в рядах Демократической партии США в конце 1960-х в составе агрессивно-либеральной фракции, возглавляемой сенатором Генри "Скупом" Джексоном. Они зарекомендовали себя как непримиримые противники политики "разрядки" в отношениях с Советским Союзом. Потому расхожее мнение о них в политологических кругах Америки как о "вооруженных либералах", то есть отнюдь не консерваторах, вполне справедливо.
Неоконсерватизм демонстрирует поразительное равнодушие к базовым для консерваторов-традиционалистов даже в США, не говоря уже о России, темам, от запрета абортов до неприятия однополых браков. Вообще говоря, они были бы готовы махнуть на все эти мелочи рукой. Однако в США существуют весьма многочисленные группы граждан, ориентирующиеся именно на консервативные ценности (так наз. "религиозная правая" и социальные консерваторы), в угоду им и ради союза с ними (с "религиозной правой" неоконы разделяют общий взгляд на проблемы Ближнего Востока) неоконсерваторы неизменно корректируют свою внутриполитическую линию.
Но в России неоконы могут выйти из-под всякого консервативного влияния вообще. Из-за отсутствия, как это уже было сказано, того самого пресловутого согласованного этическо-эстетического канона, очерчивающего собой рамки того, что могло бы считаться русским консерватизмом. В силу отсутствия заданных традицией моральных и эстетических ограничений русский неоконсерватизм практически моментально оборачивается радикальной, практически революционной идеологией, новым русским большевизмом.
И ничего удивительного в этом нет. У истоков неоконсерватизма стоят не только Лео Штраусс со свой элитаристской транскрипцией Никколо Макиавелли, но и Лев Давыдович Троцкий вместе с такими, весьма популярными в неоконсервативных кругах троцкистами, как Макс Шахтман и Джеймс Бёрнхем. Неоконсерватизм вышел из радикального левого движения, это очевидно при изучении биографий некоторых из его основоположников, в частности Ирвинга Кристола и Сеймура Мартина Липпсета. Весь этот вопрос давно хорошо изучен. Именно Троцкому и его наследникам неоконы и обязаны мессианской идеологией "глобальной демократической революции".
Идея любой всемирной революции, хоть пролетарской, хоть демократической — естественным образом враждебна консерватизму. Потому что это революция. Потому что она всемирная. Речь идет о реализации утопии, а сама идея утопии враждебна любой консервативной этике.
"Прецедентное" понимание истории как "арены борьбы сил "жизни" и "смерти", как сферы перманентной войны" у неоконов на практике оборачивается идеологическими штампами, не менее жесткими, чем марксистская трактовка истории как классовой борьбы. По сути, 1941 год для неоконов не заканчивается никогда. Всякая война для них — это "борьба добра со злом", "борьба с фашизмом".
Патрик Бьюкенен становится у них Чарльзом Линдбергом, Саддам Хусейн — Адольфом Гитлером, президент Буш — Уинстоном Черчиллем. Борьба Америки за абсолютное доминирование на планете превращается в схватку с фашизмом. Любой политик, выступающий против войны в Ираке, становится Чемберленом, любая попытка положить этой кампании конец — Мюнхенским сговором, а массовые выступления противников войны — "пособничеством нацизму". Стоит ли объяснять опасность постоянного, от случая к случаю, использования подобных исторических аналогий? Именно благодаря этой схеме и была инициирована катастрофическая по последствиям военная кампания в Ираке, и нет никакой гарантии, что если дать неоконам еще один шанс, подобное развитие событий не повторится где-нибудь еще.
Более того, "прецедентое" понимание истории оборачивается против применяющего, т.к. все победы неоконов представляются достижениями временного порядка не только с точки зрения любой формы историцизма. Ставя перед собой задачу глобального порядка, и превращая США из республики в империю, американские неоконы, вразрез с собственной методологией, открещиваются или игнорируют историческую судьбу предшественников в борьбе за мировое доминирование, от Пуатье до Сталинграда.
Если искать неоконсервативному движению аналогии во всемирной истории, то на ум приходят иезуиты. Авангард Ватикана в вековых конфликтах, в точности, как и поклонники идей Лео Штраусса, на определенном этапе своей деятельности оправдывали "ложь во спасение". В отличие от других "боевых отрядов" Контрреформации, они абсолютно не стеснялись применять "вражеские" приемы против врага, если это гарантировало достижение успешного результата. "Вклад" иезуитов в Великую Французскую революцию трудно переоценить…
В этом "модернизме" американских неоконсерваторов очевидно и заключается сила и слабость их российских сторонников. Сила — потому что речь идет о "реальном общественном течении, склонном к мессианству" и предлагающем, как это кажется консервативному мышлению, весьма соблазнительную технологию, причем технологию успеха. Слабость, потому что применение этой технологии станет, по сути, очередным успехом прогрессистов и приведет к очередной качественной мутации содержания самого понятия "русский консерватизм" и тех, пусть весьма приблизительных, представлений, которые мы в него вкладываем. Консерватизм окажется не более чем одной из разновидностей прогрессизма. В этом и заключается основной порок идеи "русского неоконсерватизма".
