Итоги думских выборов, равно как и регулярно публикуемые результаты социологических опросов, свидетельствующих о поступательном росте числа избирателей, готовых проголосовать 2 марта за кандидата в президенты Медведева, говорят о том, что в настоящее время Кремль является абсолютным политическим монополистом.
Можно обсуждать качество и эффективность такого монополизма, но бессмысленно ставить под сомнение сам его факт. Кремлю удалось добиться всего того, что он хотел, причем без сколько-либо заметного противодействия со стороны конкурентов — просто по причине отсутствия таковых.
Вместе с тем обращает на себя внимание та изрядная затратность властных ресурсов, которыми обеспечивался этот монополизм, — по крайней мере, на протяжении последних нескольких месяцев. Затратность совершенно непонятная и необъяснимая: если ситуация действительно полностью контролируется из Кремля и не допускает никаких несанкционированных вариаций и сбоев. Затратность, чреватая серьезными имиджевыми издержками для президента — как действующего, так и следующего.
А значит — в реалиях нашей государственности — создающая благоприятные условия для нарастания деструктивных процессов во власти.
Целый ряд ключевых и вместе с тем знаковых действий Кремля, предпринятых на протяжении минувшей осени и в начале зимы, могут расцениваться как неудачные именно с точки зрения тех впечатлений, которые они произвели.
Возьмем, к примеру, обновление состава кабинета в сентябре.
Одно дело, когда накануне своего переизбрания в феврале 2004 года Путин заменил Касьянова на Фрадкова. При всей неожиданности личности нового премьера логика произведенной комбинации была предельно прозрачной. Несмотря на свой непубличный, сугубо аппаратный и потому толком не объясненный общественности смысл, данный шаг посылал наблюдателям четкий и недвусмысленный сигнал. Последний оплот влияния «Семьи» в высших эшелонах власти сокрушен — и это главное; новый же премьер — неважно кто, главное, что он человек Путина.
Совсем другое дело замена путинца Фрадкова на путинца Зубкова. В ситуации ожидавшегося представления стране преемника подобный ход — прочитанный большинством экспертов именно как временная мера, призванная оттянуть окончательное решение вопроса о персоне наследника, — однозначно сигнализировал (к тому же еще на фоне заявлений о «чекистском крюке») о неблагоприятной ситуации во власти. И хуже всего здесь был не столько сам факт очередного противостояния околокремлевских группировок, сколько его огласка и даже в некотором роде легитимация — именно через оттягивание окончательного решения по кандидатуре преемника.
Все это очень напомнило 90-е с их нарочито-демонстративной склокой во власти.
Если же назначение Зубкова произошло на самом деле с возможным прицелом на его президентство, то имиджевые издержки подобного хода еще более очевидны: достаточно принять во внимание стилистику нового премьера и всю ту цепочку ассоциаций, которая возникла в связи с первыми шагами нового хозяина Белого дома.
Вряд ли удачным стало решение президента возглавить избирательный список «Единой России». Можно, конечно, сказать, что Путин стал локомотивом, «вытянувшим» партию, у которой выявились определенные проблемы с реальным рейтингом. Но ведь можно взглянуть на эту ситуацию и иначе: не президент «одарил» собственным рейтингом «Единую Россию», а последняя «поделилась» имиджем партии коррумпированных чиновников со своим первым номером.
Более того. Решением включиться в думскую кампанию на стороне одного из ее участников президент в принципе взялся за «нецарское дело».
В нынешней системе власти, как и в 90-е годы, Дума по своей политической роли по-прежнему остается буферной зоной между реальной властью и обществом, своего рода полигоном для проверки возможных реакций «снизу» на те или иные решения, принимаемые «наверху».
Поэтому даже Ельцин при всех его изъянах и опрометчивых шагах всегда жестко выдерживал дистанцию между собой и Думой, хотя при этом и мог поддерживать какой-либо очередной партийный проект-однодневку.
Тезис же о том, что думские выборы следует рассматривать как своего рода референдум о доверии «курсу Путина» и именно поэтому решение президента возглавить на выборах партию, провозгласившую своей идеологией данный курс, делает возможным превращение гаранта Конституции в одного из конкурентов на парламентских выборах, содержит в себе определенное лукавство. Вообще-то говоря, таковым референдумом должны стать президентские выборы в марте, а именно голосование по кандидатуре преемника Путина. Какой смысл ставить вопрос о доверии курсу действующего президента?
Откровенно говоря, подобный шаг уместен лишь в одном случае — в ситуации, когда в обществе сформулирован запрос на его досрочную отставку. Но такая постановка вопроса для нынешней российской ситуации неактуальна. Тогда зачем вообще нужен этот референдум? Если для громкой победы «Единой России», то популярность Путина и действительное доверие ему со стороны большинства избирателей (хотя бы даже доверие и негативное — по принципу: «за Путина, кабы чего не вышло») были употреблены явно не по чину. Никто не мешает дорогим компьютером гвозди заколачивать, только вот молоток для этой цели гораздо удобнее… В конце концов, если преподнесение думских выборов как референдума о поддержке «курса Путина» и могло хотя бы как-то оправдывать столь очевидное статусное понижение президента, то только лишь с прицелом на его некую внеконституционную, но вместе с тем ключевую политическую роль в дальнейшем. И здесь идея Султыгова о национальном лидерстве Путина могла бы быть весьма продуктивной: негативные эффекты от партизации президента уравновесились бы столь необычной для постсоветской России (но органичной для ностальгически вспоминаемой ныне советской эпохи) квазилегитимацией его идеократической функции.
Конечно, при такой комбинации неизбежно возник бы вопрос о фактическом месте официального президента, избранного 2 марта, но определенная субординация — понятная обществу и принятая им — на самой верхушке властной иерархии сохранилась бы в неприкосновенности.
Но возможное премьерство Путина при президенте Медведеве в принципе исключает национальное лидерство действующего президента после его ухода. Национальный лидер по определению не может занимать никакой государственной должности, кроме первой. И если Путин действительно согласится возглавить кабинет, то это автоматически будет означать его отказ от миссии национального лидера.
Мало того, что превращение первого лица в государстве во второе лицо совершенно не вписывается в нашу политическую традицию. (Аналогия с Иваном Грозным и Симеоном Бекбулатовичем здесь неуместна: государь все равно оставался помазанником и потому обладал легитимной возможностью в любой момент вернуться на престол.) Мало того, что в случае «переезда» в Белый дом лично Путину придется постоянно ловить на себе недоуменно-любопытные, а то и откровенно насмешливые взгляды самых разных должностных лиц и простых обывателей, с которыми он будет сталкиваться. Но подобная рокировка в условиях российской политической культуры — авторитарно-цезаристской, основанной скорее не на формализованных правилах, а на неких не артикулированных, но чутко улавливаемых всеми понятиях, — в принципе может оказаться чрезвычайно деструктивной для имиджа верховной власти, в данном случае президента Медведева. А значит, внутриэлитный раздрай, ставший в последние годы, по крайней мере, более закрытым от непосвященных, вновь вырвется на поверхность публичной политики и начнет дискредитировать власть.
Наконец, в ряду имиджевых издержек следует назвать и сценарий представления преемника Медведева.
Вроде бы все выглядело уместно и ко времени. Однако почему же все-таки имя было произнесено не популярным президентом, а политиками, чей реальный авторитет в обществе, мягко говоря, неочевиден? Получилось, что Путин лишь поддержал инициативу прошедших в Думу лидеров двух кремлевских партийных проектов и просто двух других частных лиц, непонятно как и зачем оказавшихся в Кремле. К чему все это карнавальное перевертывание ролевых функций?
Политический ритуал требует неукоснительного соблюдения определенных правил. Возможно ли представить хотя бы на миг совместное обращение Селезнева и Строева к Ельцину назначить Путина премьером-преемником? Только в том случае, если бы настоящим преемником тогда мыслился не Путин, а кто-то другой. Почему имя Медведева было произнесено сначала не царем, а именно свитой? Судя по всему, Медведев в настоящее время безальтернативен для Кремля, но тогда зачем же он был «провозглашен» столь странным образом?
Даже слабая политика может выглядеть (а значит, во многом и на самом деле быть) заметно лучше и эффективнее, если она должным образом заботится о своем имиджевом обеспечении. Что, кстати, мы и наблюдали при Ельцине.
Приведенные наблюдения рисуют обратную ситуацию и заставляют в очередной раз в нашей истории задуматься над тем, почему так происходит — по глупости или из-за измены?
