Почти все мы ждали от выборного цикла 2007-2008 чего-то большего.
Кто-то – пересдачи карт при обновлении властной обоймы, кто-то – умеренной двухпартийности, кто-то – превращения Путина в государя, кто-то – просто каких-нибудь небольших, но приятных сюрпризов в духе "Родины"-2003.
Что касается меня, то я ждал совсем немногого: шагов власти навстречу народу. Пусть маленьких, пусть не судьбоносных. Хоть каких-то шагов, которые укрепили бы легитимность власти в канун ее неизбежной трансформации.
И я не считаю, что эти ожидания были непростительны наивны. Они основывались на том бесспорном политическом факте, что доверие народа было краеугольным камнем путинской системы власти. Оно и только оно обеспечило ничем не примечательному выдвиженцу качественное превосходство над всеми его друзьями и врагами в процессе перманентного передела властесобственности.
Собственно, лишь этим он и был интересен. В отличие от всех остальных участников большой элитной игры, Путин единственный опирался на ресурс популистской легитимности. И соответственно, можно было рассчитывать, что в критических, переходных точках политического процесса он и/или его преемник будут опираться именно на этот ресурс, наращивать его, работать с ним.
Были и более частные соображения в пользу моей гипотезы. Они основывались на опыте 1999 г. и 2003 г.
О чем говорил этот опыт? Во-первых, о том, что президентские выборы принципиально привязаны к парламентским и, во-вторых, о том, что повестка парламентских выборов так или иначе отражает наиболее острые общественные запросы.
В 1999 г. они были сфокусированы на чеченской войне, в 2003 г. – на деолигархизации. Мобилизация поддержки вокруг этих тем стала основой политического капитала президента Путина.
Это говорит, в частности, о том, что Путин как лидер сформировался в силовом поле реальных общественных противоречий, а не в софитах подобострастно-всенародного "консенсуса".
Но лидерство и не формируется иначе. "Национальное лидерство" сезона осень-зима 2007 г. – это абсолютное анти-лидерство. О нем можно сказать словами Славоя Жижека, который, ссылаясь на Лакана, писал: "сумасшедший, который уверен, что он король, не более безумен, чем король, который уверен в том, что он король, то есть не более безумен, чем тот, кто непосредственно отождествляет себя с мандатом "король".
В еще большей степени, чем короля, это касается лидера. Лидер – это не личное свойство, это общественное отношение. Больше того, это отношение ситуативное и предметное - отношение между людьми по поводу конкретных тем и приоритетов. Лидерство требует темы. Темы могут быть разные, они могут меняться. Но если главной темой лидерства становятся заслуги самого лидера, значит, того общественного отношения, которое могло бы так называться, больше не существует.
Может быть, потенциал общественных противоречий, благодаря успешной деятельности Владимира Путина на посту президента, полностью исчерпан и, соответственно, политическому лидерству больше нет места?
Думаю, даже самые благонамеренные зрители федеральных каналов понимают, что это не так. Тем для политического лидерства сколько угодно – от иммиграционной угрозы до коррупционной. Шансов на то, что политическая кампания 2007 года легализует антииммиграционный запрос общества точно так же, как политическая кампания 2003 года легализовала запрос антиолигархический, не было почти никаких. Это понятно. Но антикоррупционная тема, казалось, имеет хорошие политические перспективы. Можно было ожидать, что нуждающаяся в ресурсе доверия власть проявит показную готовность к самоочищению, принеся на алтарь народной любви некие символические жертвы.
Чего-то подобного я и ждал от 2007 года.
Почему я ошибся?
Понятно почему. Не учел, что времена изменились. Проклятые 90-е и в самом деле остались за спиной, а вместе с ними отпала необходимость в тех сильных технологических решениях, которые в 1999 и 2003 гг. создали Владимира Путина как политического лидера.
Здесь не обойтись без небольшого теоретического вкрапления.
Соотношение "политического" и "технического" в логике путинской власти – проблема далеко не тривиальная. Как я уже сказал, путинской власти явно присуще политическое качество: она основана на популистской легитимности, сформирована в поле реальных противоречий, ей не чужд пафос публичного размежевания, пафос необратимого решения. "Переход Терека" в 1999, арест Ходорковского в 2003 - подобных политических акцентов в путинском образе и путинском правлении было очень и очень немного, но именно они служили моментами истины, моментами политического в его взаимоотношениях с народом.
Вместе с тем, наблюдательным людям всегда было ясно, что эта "политичность" путинской власти не является ее внутренним содержанием, а является запланированным побочным эффектом каких-то иных, неполитических по своей природе действий. Что в путинской системе власти политика есть не область общественных целей и ценностей, а разновидность чрезвычайно сильной технологии, позволяющей весьма высокой ценой обеспечивать качественное превосходство над противниками.
Лично мой романтический расчет из далекого 2000 или 2003 года на эволюцию путинского режима основывался на убеждении, что политика – это такой "инструмент", который сам быстро начинает использовать тех, кто его использует.
С высоты 2007-го я вынужден признать, что технократический дух системы остался не затронут, в "царство целей" политика не была допущена ни на минуту, а реальный "коллективный Путин" (при всех изменениях в его составе) ни на йоту не приблизился к Путину политическому, народному.
Все оказалось до обидного просто. Как только необходимость в сильных технологиях отпала – власть утратила политическое качество.
Почему отпала необходимость – отдельный вопрос, с которым, впрочем, все достаточно ясно. Две предыдущие выборные кампании Кремль вел в ситуации информационно-политической олигополии, а не монополии. "Группа поддержки" Ходорковского образца 2003 г., хотя и не могла сравниться с медиа-империей Гусинского образца 1999 г., все-таки была весомым фактором.
Но главное, конечно, в другом. Непременным условием обращения к политике как сильной технологии является наличие реальных противников. В 1999 г. тема политической кампании идеально наложилась на конфликт ельцинской "Семьи" с региональной "Фрондой", в 2003 - на конфликт части путинского окружения с "Семьей". В 2007 г. аналогичного резонанса (резонанса внутриэлитного конфликта с популистской политической мобилизацией) не случилось: "коллективный Путин" провел этот год в гордом сбалансированном одиночестве, не раздвоившись и не заметив вокруг себя никого крупнее Немцова, "шакалящего у посольств".
Говорят, нет лучшего способа узнать человека, чем предоставить его самому себе. В минувшем году покой власти уже некому было нарушить, и мы узнали о ней то, чего не хотели бы знать. Оставшись наедине с собой, "коллективный Путин" предался нарциссизму.
Фотосессия с принцем Альбертом стала выразительным прологом к думской кампании, аллегорией самовлюбленного безразличия власти к ее Иному, каковым является народ. Отныне техническое совершенство Системы так велико, что на всех своих путях и во всех своих начинаниях она будет иметь дело только с самой собой.
Утром 3 декабря перед лицом этого технического совершенства критикам пришлось умолкнуть, а людям, чувствительным к прекрасному, - написать неплохие стихи.
Назначение Медведева преемником закрепило тенденцию. Оно обозначило новое качество путинской системы как власти-в-себе-и-для-себя, не желающей знать никакого Другого, кроме Запада. Старомодные узы легитимности оказались разорваны, власть предложила народу оформить хладнокровный развод, который, несомненно, и будет одобрен народом в марте - "насильно мил не будешь".
Казалось, на этой ноте взаимного, окончательного безразличия и закончится год.
Но вышло иначе.
27 декабря, в новогоднем антракте президентской кампании, Северо-Кавказский окружной военный суд приговорил заведомо невиновных и дважды оправданных присяжными офицеров Внутренних войск МВД России Сергея Аракчеева и Евгения Худякова к 15 и 17 годам лишения свободы. Решение принято во исполнение воли чеченского народа.
Как назвать произошедшее?
Разумеется, это не разочарование. Поскольку давно не видно тех, кто очарован.
Это не вызов. Поскольку пока не видно тех, кто способен его принять.
Это зловещий новогодний подарок.
Да, именно так. В самые темные дни политической Кали-Юги, когда даже воцарение блохи, не говоря о благородных лабрадорах и лошадях, не могло вызвать ни удивления, ни протеста, они подарили нам то, чего нам всем так не хватало. Они подарили нам искру ненависти.
Лишь через годы она станет пламенем, но уже завтра в полночь зажжется миллионом бенгальских огней, направленных туда, где появилось и исчезло изношенное лицо опустошенного предательством человека.
