Люди среднего поколения еще помнят «глубоко партийную» пьесу «Премия», в которой идейный прораб возвращает незаконно поученную бригадой премию.
Удивительно, что ничего такого не произошло с Нобелевской премией по литературе. В последние годы ее дают не истинно великим писателям (ладно, будем считать, что в нашем поколении их нет), даже не талантливым — а каким-то совершенно малоизвестным литераторам из каких-то конъюнктурных и политических соображений.
Последним значительным автором, получившим Нобелевку, стал Иосиф Бродский. Можно по-разному относиться к его творчеству, но нельзя не признать, что стихи Бродского — все-таки явление в литературе. Про остальных наших нобелевских современников этого сказать нельзя: прожектор крупнейшей премии мира на секунду выхватывает их из света безвестности, после чего мрак наступает вновь.
В прошлом году Нобелевскую премию получил Орхан Памук — мало кому известный турецкий автор. По типу — что-то вроде Назыма Хикмета, нацмен, которому выделено приставное место на литературном Олимпе.
В этом году лауреаткой стала Дорис Лессинг — крайне пожилая англичанка (1919 года рождения), появившаяся на свет на территории Ирана.
Редкий случай — я о ней слышал еще до присуждения Нобелевской премии, и даже кое-что читал.
Роман-дилогия «Пятый ребенок» оставляет читателя в недоумении.
Во-первых, части романа написаны с разрывом примерно в 20 лет.
В первой части рассказывается о молодой английской паре, решившей завести много детей. Они покупают большой дом, рожают четверых детей… Пятый ребенок, давший название роману, рождается атавистичным — проще говоря, вместо кроманьонца (в смысле, современного человека) рождается неандерталец или питекантроп. Ребенок, естественно, обладает зверскими инстинктами и изрядно портит жизнь семьи.
В чем-то роман сильно напоминает стиль Стивена Кинга, но до настоящих ужасов все-таки не доходит. Семья ужасно мучается, и в 18 лет ребенка (который уже выглядит подобно взрослому человеку) выкидывают на улицу.
Первая часть написана неплохо, хотя и не совсем понятно, что хочет сказать автор. Что таких детей-уродов надо усыплять? Что питекантропы — тоже люди, хотя и нехорошие? Просто напугать читателя? Пожалуй, это Лессинг удается — все время ожидаешь, что обитающий в доме зверь в человеческом обличье растерзает всю семью.
Вторая часть, написанная значительно позже, совершенно не походит на первую, хотя повествует о том же персонаже. Закоренелый первобытный преступник в ней превращается в тонко чувствующего неандертальца, изводимого обществом. Злое общество хочет производить на нем чудовищные эксперименты, чтобы прояснить проблему происхождения человека. И если в первой части романа ходячий атавизм совершал одно преступление за другим, то ко второй части он решительно перековался. И встал бы на марксистскую платформу, если бы Маркс жил во времена мамонтов. Наконец, когда выясняется, что первобытные люди давно цивилизовались, «пятый ребенок» накладывает на себя лапы. Роман является неким гимном толерантности, хотя после его прочтения любому становится ясно: увидел питекантропа — приготовь револьвер.
Меня лично больше всего потряс рассказ Лессинг «День, когда умер Сталин». Автор в это время вращалась в кругу английских коммунистов — людей ничуть не более приятных, чем коммунисты советские. И среда их в Англии мало отличалась от совковой — те же бесконечные партийные проработки, те же разговоры о «мировом пролетариате» и идеологические поучения…
Джин аккуратно доела начатый бутерброд, поправила очки и прочитала мне короткую лекцию о необходимости сохранения рабочим классом высокой бдительности. Потом она сказала, что ей пора, потому что в два она должна быть в своем кабинете, а единственная возможность для интеллектуала с моей биографией стать на правильную точку зрения состоит в более активной партийной работе и слиянии с рабочим классом, и что лишь таким образом написанное мной может стать оружием в классовой борьбе. И еще добавила, что пришлет мне протоколы открытых процессов в тридцатые годы, и когда я прочту их, моя теперешняя шаткая позиция в отношении Советского Союза станет более твердой.
Я ответила, что уже давным-давно прочла эти протоколы, и они всегда казались мне неубедительными. Он сказала, что для беспокойства нет причины, потому что выработка подлинно пролетарского мировоззрения требует времени.
Но люди жили во всем этом дерьме совершенно добровольно! Если советский писатель не мог послать подальше партсекретаря или другого чиновника из Совписа — во времена Сталина это грозило арестом, да и потом было не подарок — то в Англии что мешало сказать «проработчикам»: «Да пошли вы на х…, ё… ные комми!» и никто вас не посадит в тюрьму, никто не лишит куска хлеба и не вышлет из Лондона на 101-й километр!
Чтение рассказа «День, когда умер Сталин» прочно убедило меня в том, что Лессинг — обыкновенная дура. С весьма скромным литературным дарованием.
Но все же лучше, чем Памук (остальных лауреатов последних лет, извините, уж не помню).
Лучшим доказательством бездарности этих авторов является то, что никто из них не вернул Нобелевскому комитету премии.
Они, видимо, считают, будто написанное ими — действительно литература.
