Ну что? Преемник нам назначен, сапоги жене куплены, всем спасибо, до свиданья. Пора поговорить о вечном. Например, продолжить наши размышления о революции, начатые в позапрошлой провокации.
Как я уже говорил, революция была абсолютно неизбежной. А вот кто придет к власти в ее результате, не было предрешено. К власти должен был придти тот, кто решит крестьянский вопрос, причем так, что сами крестьяне поверят в это решение. Ни демократы, пришедшие к власти в феврале, ни белые решить крестьянский вопрос оказались неспособны. Его смогли решить только красные.
Не то, чтобы народ так уж искренне поверил в предложенные большевиками решение крестьянского вопроса. Уж больно большевики были жестоки, почти что с момента своего прихода к власти. Но другие оказались хуже. И русский народ выбрал меньшее зло.
Не могу сказать, что это вызывает у меня восторг. Но факт остается фактом. Ни одна из сил, противостоявших в то время большевикам, отдать крестьянам помещичьи земли оказалась не готова. И потому закономерно проиграла.
Для меня до сих пор остается загадкой, почему к власти не смогли придти эсеры. Ведь они искренне хотели отдать крестьянам землю. При этом они обладали массовой крестьянской поддержкой, и, к тому же, считали себя защитниками и выразителями интересов русского крестьянства. Если бы в результате нашей революции установилась бы эсеровская власть, я уверен, что мы избежали бы огромного количества крови, страданий и несправедливости. Тем не менее, к 1918-му году эсеры куда-то растворились, точно так же, как за год до того растворился в воздухе Союз русского народа. И противостояли большевикам по-настоящему только белые, у которых хватило глупости затягивать с решением крестьянского вопроса. В белогвардейском лагере земельную реформу в пользу народа решился провести только Врангель в осажденном Крыму, когда уже было поздно.
Куда делись эсеры, я продолжаю не понимать. Ведь именно они поначалу возглавили сопротивление большевистскому перевороту, создав в Поволжье и Сибири Комучи –комитеты членов Учредительного собрания, разогнанного большевиками. Как известно, Колчак пришел к власти в результате переворота. Он разогнал сибирский Комуч и расстрелял его участников. Но куда делись уцелевшие в Сибири эсеры? И куда делась их народная поддержка? Сибирское крестьянство как будто забыло об эсерах. Сначала оно поддержало Колчака, потом, разочаровавшись в нем, смело его красной партизанщиной, и вспомнило об эсерах, когда уже было поздно. Когда сибирские красные партизаны, разгромив совместно с Красной армией Колчака, привели к власти в Сибири красных. Тогда, разочаровавшись теперь уже в большевиках, красные партизаны вспомнили об эсерах и снова подняли восстание. Но оно было подавлено уже победившими белогвардейцев большевиками. То же, по сути, и произошло в Поволжье.
Ирония истории, таким образом, заключалась в том, что отдать помещичьи земли крестьянам оказались способны только большевики; этих самых крестьян, т.е., по сути, весь русский народ, в котором крестьянство составляло 80%, люто ненавидевшие.
Причем рационализации этой ненависти сегодня кажутся чем-то комичным. Но, в самом деле, вы только вслушайтесь в эту мысль: крестьяне, по мнению большевиков, являлись реакционной силой, по причине своего мелкобуржуазного характера. Мелкобуржуазного! Я даже не знаю, как это можно всерьез обсуждать. А тем более, в ситуации, когда крестьяне составляли абсолютное большинство населения.
Из этого вовсе не следует, что я осуждаю большевиков за продразверстку. Продразверстка в тех условиях была мерой вынужденной и абсолютно необходимой. Без нее города просто вымерли бы с голоду. Но я уверен, что благодаря фанатическому бреду о «мелкобуржуазном характере крестьянства», продразверстка стала в разы более жестокой, чем она могла бы быть.
Я также не отвергаю и мысли большевиков об авангардном характере рабочего класса в тогдашней России. Безусловно, промышленные рабочие были образованнее и сознательнее крестьянства. К тому же, они были гораздо лучше организованы. При этом между рабочими и крестьянами не было той культурной пропасти почти этнического характера, которая отделяла тогда рабочих и крестьян от дворянства, интеллигенции и чиновничества. И в этом смысле, провозглашавшийся большевиками союз рабочих и крестьян при ведущей роли пролетариата, представляется мне вполне разумной идеей. Если бы только большевики относились к крестьянам так же, как и к рабочим. То есть, как к своему народу, интересы которого надо выражать и который надо защищать. А не как к буржуйскому быдлу, которое при помощи палки и штыка нужно заставить родину любить.
Все это усугублялось у большевиков левацкой дурью про мировую революцию, ради победы которой не жалко не только свою жизнь отдать, но и две трети России под нож пустить. Эта идея была еще более русофобской и людоедской, чем большевистская ненависть и презрение к крестьянству. Отказ Сталина от «мировой революции» является его великой заслугой перед русским народом. Именно этот отказ сделал советскую власть гораздо более национальной, чем она была до того.
Другое дело, что бешеное властолюбие большевиков, их готовность зубами и когтями держаться за монополию власти, оказались сильнее их безумных идей про мировую революцию. Именно злобное людоедское властолюбие, и только оно одно, в конце концов, пробудило в них еще во время гражданской войны государственнические инстинкты — оказавшись причиной не только удержания ими власти, но и тем, что Россия при большевиках уцелела и смогла, в конечном счете, развиваться. Хотя, наверное, только после окончательного прихода Сталина к власти.
Я также думаю, что большевики были в значительной мере правы, когда говорили об имущественном расслоении в деревне и о необходимости союза с беднейшим крестьянством против кулачества. Да, что бы сегодня не говорили господа либералы, кулаки в русской деревне были, и были они вовсе не «работящими мужиками», а самыми что ни на есть мироедами, паразитами и эксплуататорами. Но готовность большевиков зачислить в кулаки большую часть русского крестьянства воистину потрясает воображение. И в этом ненависть большевиков к русскому крестьянину выражается не менее явно, чем в жестокостях продразверстки.
Ненависть к крестьянству имела не только «идеологические», но и этнопсихологические причины. Я имею в виду ту роль, которую играли в большевистской партии евреи. Если они и не обладали в тогдашней ВКП(б) полнотой власти, то полнотой идейной гегемонии по Грамши обладали точно. А это значит, что они транслировали в партийные массы все свои предрассудки по поводу русского народа.
Конечно, про эту тему надо говорить отдельно и долго. А если сказать коротко, то тогдашние евреи русских, мягко говоря, не любили. И не только не любили, но и изо всех сил толкали эту свою нелюбовь в качестве реализации общечеловеческих ценностей и абсолютной справедливости. Ведь русские — это такой ужасный антисемитский народ, который только и думает, как бы обидеть бедных и несчастных евреев какими-нибудь черносотенными жестокостями. То страшными погромами, то гнусной чертой оседлости.
И, надо сказать, эта тактика сработала. До сих пор в левой среде любые самые мягкие проявления русского национализма и, тем более, антисемитизма, считаются чем-то вроде описанной Набоковым в романе «Приглашение на казнь» гносеологической гнусности. Думаю, что еврейские комплексы против тупого дикого и черносотенного русского крестьянства внесли значительный вклад в большевистскую ненависть к крестьянству.
Впрочем, ненависть к русской интеллигенции была у большевиков еще сильнее, чем их ненависть к русскому крестьянству. И особую действенную силу этой ненависти придавало то, что большевики разделяли ее с крестьянами.
Пожалуй, самой большой гнусностью революции и гражданской войны было неизвестно кем запущенное словечко «буржуй». То есть, гнусным было, разумеется, не само словечко. Почему бы, собственно говоря, восставшему против эксплуататоров и паразитов русскому народу не ненавидеть этих самых эксплуататоров и паразитов? Но проблема заключается в том, что словечком «буржуй» обозначались отнюдь не только «помещики и капиталисты». Этим словом называли и в результате люто ненавидели всех городских, кроме промышленных рабочих (впрочем, и среди них была выделена группа «рабочей аристократии», которая считалась «почти буржуйской»). То есть была запущена ненависть к городским разночинцам. Ненависть, сознательно игнорирующая тот факт, что эти разночинцы сами были небогаты, зарабатывали на жизнь собственным трудом, и в своей абсолютной массе придерживались левых взглядов.
Именно эта ненависть лежала в основе людоедской большевистской практики расстрелов заложников. Наверно, апофеозом этой ненависти была устроенная Зиновьевым в Петрограде кровавая бойня бывших офицеров, когда им сначала предложили записываться в райисполкомы на предмет будущего трудоустройства, а потом все оставившие на себя данные были собраны и расстреляны.
Именно вся эта гнусность, все это блядство, и привели к тому, что советская власть, несмотря на все ее огромные достижения и заслуги перед русским народом, в конечном счете, бесславно развалилась. Не может прочно стоять здание, основанное на невинно пролитой крови. Каким бы это здание само по себе не было прекрасным.
Есть только один способ устоять такому зданию. Покаяние. Если бы у наследников большевиков хватило ума, мужества и совести покаяться перед своим народом за грехи своих предшественников — я уверен, СССР стоял бы по сей день.
Но ума, как известно, не хватило. Равно как мужества и совести.
