Ну ладно. Свой гражданский долг я во вторник уже исполнил. Призвал избирателей тоже исполнить свой гражданский долг и проголосовать на предстоящих выборах. И даже приблизительно понятно за кого.
А теперь можно и о вечном поговорить. Тем более что и повод есть. Ведь юбилейный месяц еще не кончился. Так что, мы продолжаем отмечать круглую годовщину Великой Революции.
Вот о революции и поговорим.
Дело это, надо сказать, трудное. Ведь мы до сих пор, к сожалению, остаемся страной с непредсказуемым прошлым. И говорить спокойно о нашей революции и гражданской войне не умеем. Ведем себя так, как будто гражданская война до сих пор продолжается. Сразу разделяемся на красных и белых.
Красные тут же начинают орать, что Великая Октябрьская Социалистическая революция свергла прогнивший буржуазно-феодальный режим и установила первое в мире государство победившей социальной справедливости.
А белые в ответ начинают орать, что банда жуликов, фанатиков и авантюристов, финансируемая иностранными спецслужбами, захватила власть в великой стране, залив ее кровью, поработив народ и разрушив великую культуру.
Боюсь, что пока длится эта гражданская война за Единственно Верную™ интерпретацию отечественной истории, мы так и не сможем создать привлекательного для всех нас образа будущего. И будет наше будущее, в результате, для всех нас непривлекательным.
Мне кажется, что для того, чтобы прекратить эту злобно-крикливую войну идеологий, нужно научиться трезво смотреть на наше прошлое.
Трезво — это значит с точки зрения здравого смысла и здравой морали. Тут одного здравого смысла с его «без гнева и пристрастия» недостаточно. Тут гнев и пристрастие тоже нужны. Но не идеологические, а моральные.
И вот, с точки зрения того здравого смысла и здравой морали, которые я разделяю, русская революция была, в первую очередь, ни плоха, ни хороша.
Она была попросту неизбежна.
Россия начала ХХ века была в геополитическом смысле великой державой. У нее была сильная армия с профессиональным офицерским корпусом. Был очень сильный генштаб, и очень неплохой военно-промышленный комплекс. Другие великие державы Россию побаивались и уважали.
С экономикой было похуже. Со времен Николая I Россия была сильно повязана международными займами и зависела от иностранного финансового, а потом и промышленного капитала. Национальная промышленность и финансы были очень слабы. В стране была очень сильная коррупция. В общем, все как сейчас.
В городах многим жилось очень неплохо. От трети до половины населения. То есть, не только всяким графьям, князьям, да заводчикам с фабрикантами, а простому офицеру, чиновнику, врачу, учителю, инженеру, да даже квалифицированному рабочему жилось очень неплохо. А профессор университетский, так вообще мог позволить себе пятикомнатную квартиру. В общем, жили они все лучше чем мы при Брежневе раза в два, а то и в три.
Беда была в том, что таких нормально живущих людей было от 10 до 15%. В общем, опять же как сейчас. Только с тем отличием, что в эти 10-15%, в отличие от нынешних времен, входили, в основном, приличные люди, занятые общественно-полезным трудом. А не жулики, спекулянты и холуи.
Олигархов было приблизительно столько же, сколько сейчас. И в их число, кроме всяческого ворья и жидья, входила еще верхушка родовой аристократии. Великие князья в первую очередь. Они, можно сказать, составляли тогдашнюю Семью.
А вот остальные 90% — половина горожан и почти все крестьяне, жили бедно. А большая часть крестьян — очень бедно.
Пресловутый российский хлебный экспорт достигался таким замечательным образом — специально повышали налоги, чтобы крестьяне были вынуждены продавать государству и крупным оптовикам большую часть урожая. Так что часто даже на жизнь не хватало. А государство и оптовики продавали этот скупленный хлеб за границу. Хлеб тогда выполнял роль, которую сейчас выполняют нефть и газ. На природную ренту и жили безбедно зажиточные 10% населения. Согласитесь, это очень похоже и на нынешнюю Россиянию, и на большевицкую продразверстку.
А крестьяне налоги платили и хлеб сдавали.
Тому были две причины.
Первую открыл наш великий соотечественник Василий Чаянов. Это традиционный крестьянский уклад. Русский крестьянин жил в таком мире, в такой культуре, в которых заниматься крестьянским трудом и вести крестьянский образ жизни было его святым долгом. Крестьяне знали, что, переехав в город, они зачастую смогут жить лучше, но в большей части своей считали это безнравственным поступком, можно сказать, предательством.
И когда большевики в коллективизацию освободили их от этих священных уз, крестьяне с облегчением массой потянулись в города.
А вторую причину открыл другой наш великий соотечественник — Борис Поршнев. Это социальная функция религии в обществах средневекового типа. В тогдашней России, как и триста и пятьсот лет до того, православная церковь выполняла специфическую функцию. Она убеждала крестьянское большинство в том, что терпеть бедность и унижение, слушаться начальство и господ есть их религиозный долг, заповеданный Богом.
Такая проповедь, в конечном счете, надорвала крестьянское православие. Недаром после революции русский крестьянин беспрецедентно массово отошел от веры отцов.
К началу ХХ века в нищем большинстве нашего народа накопилось огромное социальное напряжение.
В конечном счете, ненависть крестьянства нашла себе мишень в помещичьем землевладении. Крестьяне рассуждали просто, и, на мой взгляд, справедливо. «Мы зарабатываем на жизнь собственным тяжелым трудом на собственной земле от зари до зари. А помещики сладко жрут, совсем не работают и все это только потому, что у них, ничтожной горстки помещиков, в собственности чуть ли не столько же земли, сколько у нас, крестьян».
Так рассуждало в то время подавляющее большинство крестьян, то есть, можно сказать, почти весь русский народ. Крестьяне считали, что в собственности у помещиков должны остаться только те земли, которые они будут обрабатывать сами. А остальные должны быть розданы крестьянам.
Ситуация усугублялась тем, что помещики, т.е. повседневно соприкасающиеся с крестьянским большинством часть господского слоя, по традиции обращались с крестьянами довольно высокомерно. В порядке вещей считалось, что какой-нибудь пятнадцатилетний барчуку будет обращаться к шестидесятилетнему крестьянину по имени и на «ты», а тот к нему в ответ — на «вы» и по имени-отчеству.
Вот все это и называется революционной ситуацией.
Тогдашняя Россия больше всего, наверное, похожа на Камбоджу 60-х годов прошлого века. Что там было, мы с вами знаем.
Ситуацию социального напряжения могли бы разрядить реформы, направленные на повышение уровня и качества жизни большинства. Но власть на них не решалась. Последние русские цари искренне верили в то, что они являются Богом поставленными Государями. Они искренне считали себя отцами своего народа, покровителями крестьян. Они, в общем, даже понимали необходимость крестьянской реформы. Но не решались на нее.
Основной причиной этого было, наверное, корпоративная верность царей русскому дворянству. Судя по всему, последние русские цари не понимали того, что дворянство в их времена стало почти полностью паразитическим сословием. Цари боялись того, что любая земельная реформа разорит дворянство. И оттягивая неизбежное, пытались рубить собаке хвост по частям.
Все это очень напоминает позицию нынешней путинской власти, которая пытается потихоньку повышать уровень и качество жизни большинства населения, возвращая нашему народу награбленное в ельцинские времена, но очень медленно и очень малыми дозами. И так же, как последние русские цари панически боялись разорения дворянства, так нынешняя власть боится того, что раскулачивание олигархического ворья приведет к экономической катастрофе.
Парадоксально, что и в том, и в другом случае, власти не понимали, что их собственные действия, направленные, по их мнению, на предотвращение катастрофы, ведут к катастрофе. Только к социальной.
Ситуацию могло бы смягчить массовое образование. Но власти, еще со времен графа Уварова, были уверены, что распространение массового образования «развратит народ», толкнув его в сторону революционных и демократических взглядов. Поэтому всеобщее начальное образование было введено в России только в 1914 году. Когда уже было поздно.
В результате, наша революция приобрела особый варварский характер революции, производимой необразованными людьми.
В такой ситуации обязательно должно было грохнуть. И грохнуло.
Разумеется, не будь Первой мировой войны, грохнуть могло бы сильно позже. Непопулярная война оказалась запалом, поднесенным к пороховой бочке. А придворные и думские заговорщики в феврале и товарищи из «пломбированного вагона» в октябре, были лишь искрой, поднесенной к этому запалу.
В общем, наша революция вполне подтверждает знаменитый афоризм Жозефа де Местра о том, что любая революция есть двоякий урок, обращенный Провидением к властям и к народам. К властям — о том, что любая революция есть средство злоупотреблений властей, а к народу — о том, что любые злоупотребления меньшее зло по сравнению с революцией.
Этот урок божественного Провидения хорошо бы зарубить себе на носу и нашим властям. Тем более, что наша пороховая бочка гораздо более взрывоопасна, чем взорвавшаяся в 1917 году.
Ведь тогдашние бедные были бедны уже более двух столетий. Равно как и богатые были при власти и богатстве те же два века. Нынешние же бедные обеднели в массовом порядке совсем недавно.
Равно как и богатые не только разбогатели, можно сказать, прямо сейчас, но и в отличие от тогдашних дворян, не могут аппелировать в защите легитимности своего богатства ни к Богу, ни к Царю.
Единственным их утешением может быть то, что сегодняшнее бедное большинство в своей массе прилично образовано, поэтому революция не будет такой варварской.
Так что, не доводите Россию до обезшколивания, господа!
Вам же хуже будет. Хуже и больнее.
