ЭКОНОМИКА КАК НАУКА
В ставшей классической работе Милтона Фридмана «Заметки о позитивной экономике» (Essays In Positive Economics) знаменитый американский экономист предупреждает коллег об ограниченности сферы применения своей науки. Он различает «позитивные» вопросы, или вопросы, касающиеся того, что есть «на самом деле», и «нормативные» — такие, которые отвечают на вопросы долженствования, того, чему быть «должно» или «не должно».
По Фридману, только первый класс вопросов может быть предметом исследования собственно экономической науки. В настоящее время, пишет он «и эксперты и непрофессионалы в равной мере испытывают непреодолимое искушение делать нормативные выводы, либо, наоборот, отвергать выводы экономических теорий на том основании, что якобы нормативные следствия из них имеют неприятный привкус». Ученый отвергает подобное искушение в принципе: выводы экономической науки, как и любой другой, не могут иметь никаких нормативных следствий. В этом пункте позиция Фридмана совпадает с позицией его главного оппонента Джона Невилля Кейнса, составляя методологический «хребет» того, что ныне понимается на Западе как «мейнстримовая экономическая наука».
В частности, Фридман пишет о том, что бессмысленно ожидать от экономической науки однозначного ответа на вопросы, повышать или нет заработную плату, какой размер пенсий и пособий по воспитанию детей следует установить и тому подобные. Экономическая наука лишь пытается по мере своих сил прояснить, «что будет в том случае, если сделать то-то и то-то?» Да и свои предсказания она делает лишь с известной долей надежности, оставляя окончательное решение за политиками: верить или нет, рискнуть или не рисковать. Известный плюрализм экономических теорий предоставляет ещё больше пространства для свободного выбора: «Согласие относительно экономических последствий не обязательно сопровождается согласием относительно их желательности. И наоборот — согласие по вопросу о желательности политических и социальных последствий экономической политики может сопровождаться долгими спорами, прежде чем будет выработано согласие относительно способа их достижения» — добавляет Фридман (Milton Friedman. «The Methodology of Positive Economics»).
Впрочем, еще Юм утверждал, от вопроса «что есть на самом деле» к вопросу «как должно быть» не существует никакого «автоматического» перехода, который не зависел бы от нашего волевого решения. То, что теперь называется «нормативной экономикой» и раньше называлось «политической экономией» — а именно те теории и утверждения, которые касаются того, «какдолжно быть» организовано народное хозяйство, чтобы лучше отражать человеческие идеалы справедливости, законности и порядка, — должно быть изучаемо отдельно. Таким образом, политическая экономия не является в строгом смысле слова позитивной наукой, наукой о том, что «естьна самом деле». В то же время, политэкономия обладает автономностью, и не является «покорной рабыней» «позитивной экономики».
Другими словами, ожидать от позитивной экономической науки, что она ответит на вопрос «Что делать?» абсолютно бессмысленно. Наука может помочь пройти лишь среднюю треть пути. Но для этого вопрос должен быть сформулирован иначе: «Что можно сделать для того, чтобы…?»
Другими словами, спрашивающий «что делать?», уже должен знать ответ на свой вопрос. Только тогда имеет смысл обращаться к науке, как к своей помощнице. Но даже в этом случае ответ науки может ему не понравиться. В качестве ответа наука предложит теорию, или чаще всего — набор альтернативных теорий, в которых в лучшем случае утверждается, что если действовать таким или этаким образом, произойдет то-то либо то-то с такой-то долей вероятности. Как объясняет сам Фридман, «фактов ограниченное количество, зато гипотез, как правило — бесконечное множество».
Выходит, что и последнюю треть пути задавший вопрос должен пройти самостоятельно, безо всякой помощи науки. Он должен принять решение, доверять или нет выводам ученых в данном конкретном случае, взяв риск этого решения на себя. Всякие ссылки на то, что «так говорит наука» являются в этом случае не более, чем уловкой и стремлением уйти от личной ответственности. Наука лишь описывает различные, причём весьма упрощенные, сценарии развития ситуации, приписывая им различную степень вероятности. Верить или нет тому, что эти имеет какое-либо отношение к реальности — личное дело каждого.
Ученые также не лишены личной заинтересованности и не полностью объективны. Если бы наши адепты либерализма внимательнее читали Фридмана, то они бы знали, что ученые кроме всего прочего предпочитают «плодоносящие» (fruitful) теории, то есть такие, которые открывают путь для всё новых и новых исследований. То есть вопрос собственной занятости не в последнюю очередь диктует экономистам их научную позицию.
Поэтому выбор научной школы, как и выбор своих ученых советников — прерогатива человека, ответственного за принимаемое решение. И если мы имеем в виду политика: выбор сценария экономического развития страны есть чистая прерогатива политика. За это он получает свою зарплату: за то, что принимает этот риск на себя. Пытаться увильнуть от этой ответственности — означает даром есть свой хлеб.
В частности, популярные в российском политикуме ссылки на то, что повышение зарплат может привести к росту инфляции, и «поэтому» повышать зарплаты не надо — является именно необоснованной ссылкой такого рода, попыткой использовать политическую науку для оправдания либо маскировки действий, побудительные мотивы которых существенно отличаются от заявленных. Когда побудительные мотивы власть имущих таковы, что о них открыто заявить стыдно, обычно привлекают на помощь экономистов.
Увы. В связи с тем, что экономика — это такая наука, выводы которой затрагивают интересы слишком многих влиятельных людей, экономисты-профессионалы наиболее часто становятся объектом политического проституирования. Анализ последних двух лет, «великого поворота» государственной политики к социальной сфере подтверждает вывод о имеющем месте использовании экономистов в качестве «оправдателей» непопулярной политики.
ЭКОНОМИКА КАК СЛУЖАНКА ПОЛИТИКИ
Разберем расхожий аргумент, звучавший с того самого часа, когда растущие цены на нефть буквально нашпиговали Стабфонд. Аргумент, как мы помним, звучал так: «мы не можем увеличить расходы на социальную сферу, поскольку это приведет к инфляции».
Что же произошло потом? Почему социальные расходы все же были значительно увеличены? Разве экономические теории с тех пор изменились?
Ничуть. И даже инфляция уже несколько выросла — в полном соответствии с предсказаниями экономической теории, а социальные расходы все растут и растут. Под громкие фанфары открываются все новые и новые социальные программы. То есть ни для кого не секрет, что все это стало возможным исключительно в связи с приближающимися выборами.
Но власть не хочет «потерять лицо», не хочет, чтобы дело выглядело так, как будто вчера говорили одно, а теперь — полностью противоположное. Однако, еще менее она желает брать ответственность за проводимый курс, пытаясь скинуть её хотя бы частично на экономическую науку. Теперь риторика власти изменилась, выдвигается другое объяснение «великому повороту» в социальной политике: «раньше мы денег не имели, а теперь заимели, экономика окрепла, и мы можем тратить на социальную сферу больше». Но тот, кто внимательно следил за происходящим, не может не прийти к выводу, что это была не более, чем попытка задним числом «рационализировать» свои поступки, придать им благоприятную для публики видимость.
Слишком уж быстро, за каких-то полгода или даже меньше, произошел поворот от одной политики к совершенно противоположной. За такое короткое время экономический потенциал страны не мог радикально вырасти, зато снижение рейтинга пропрезидентской партии было отмечено многими. Очевидным было и прямое давление на Кремль со стороны парламентариев, уж точно не заинтересованных потерять свои мандаты из-за каких-то там «сомнительных экономических теорий». Это именно то, что разумному наблюдателю было понятно и раньше: придут выборы, и о либеральных экономических теориях, как и о всяких других, на время забудут.
Казалось бы, чего ещё желать: на фоне растущих государственных инвестиций в человеческий капитал? Темпы роста ВВП в последние два года также заметно подросли. Пускай эти инвестиции сделаны «со страху», пускай либеральные экономисты считают эти темпы «непредсказуемо высокими», фактически можно себя успокаивать тем, что России «на правильном пути».
Однако, делается далеко не все, что можно сделать.
Например. Никакой добросовестный ученый вам не сможет объяснить, почему тех детей, которые не могут быть прооперированы в российских больницах, не отправляют делать операцию за границу за государственный счет? Эти расходы, сделанные за границей, уж точно не могут никаким образом повлиять на инфляцию в России. Зато такое поведение хорошо объясняется идеологией правящего класса, конкретнее — психологией обнаглевшего российского нувориша, а именно желанием сохранить образовавшееся в стране вопиющее неравенство потребления в качестве постоянного modus vivendi: «Мы тут корячились, воровали с таким риском, а теперь дети быдла смогут себе позволить то же что и наши… Не позволим!»
Никакой экономист вам также не объяснит, зачем нужно ждать олимпиад, саммитов и демаршей Еврокомиссии, для того, чтобы строить мосты, дороги и обустраивать собственную границу. Если единственный способ выбить у государства-плюшкина деньги на что-либо полезное — это показуха перед иностранцами, то так тому и быть, но экономическая наука тут совершенно ни при чём…
На фоне предвыборной лихорадки заметны также попытки написать благоприятную для либеральной мысли экономическую историю постсоветских времен. Дело сводится к тому, что якобы высшее руководства всегда было привержено «правильным» (либеральным) экономическим теориям. Оно якобы и перед дефолтом желало действовать «правильно», но популистский, прокоммунистический парламент толкал государства к непомерным социальным обязательствам, что и привело к экономической мини-катастрофе и гиперинфляции. «Объем внешнего долга был колоссальным. Золотовалютные резервы — минимальными. И в условиях неблагоприятной конъюнктуры (а тогда цены на нефть упали до 12 и даже до 8 долларов за баррель) у Правительства и у Центрального банка просто не было никаких валютных запасов для того, чтобы обеспечить потребности участников рынка, банков и других участников экономической деятельности в России» — такова последняя оценка, сделанная на самом высшем уровне.
Но, во-первых, если бы такая же цена на нефть была и сейчас, далеко не факт, что экономические результаты правления Путина отличались бы от ельцинских. Ведь политика правительства по сей день основана на тех же самых экономических теориях, его консультируют представители тех же самых экономических школ, что и тогда. Коммунистов-популистов из тогдашней Думы также трудно обвинить в том, что они виноваты в низкой цене на нефть. Тем более, трудно представить, откуда взялся бы тогда Стабфонд и огромный золотовалютный запас при тех низких ценах на нефть. Другими словами, если бы тогда вместо президента Ельцина был бы президент Путин, все происходило бы примерно так же, включая дефолт. А «популисты» тут совершенно не при чем, ведь затребованные ими государственные средства именно что не выделялись.
А во-вторых, независимо от того, имеется или нет причинно-следственная связь между государственными обязательствами России в предкризисный период и дефолтом, решения политиков не могут и не должны определяться только этим.
Допустим невероятное: пускай мы абсолютно точно знаем, что увеличение госдолга приведет через несколько лет к дефолту, означает ли это, что надо прекратить брать взаймы? Вовсе нет, потому что ответ на вопрос «надо» или «не надо» бессмысленно искать в учебниках экономики. В математических уравнениях, которыми пользуется экономическая наука, символ, обозначающий понятие «надо», напрочь отсутствует.
В долг Россия брала в 90-е годы, чтобы избежать голода, но полученные средства в значительной мере разворовывались. Однако, означает ли это, что не надо было брать в долг? В те же годы депутаты от левых партий все-таки пытались «выбить» то, что можно было «выбить» у неэффективного аппарата, заведомо зная, что лишь маленькая часть дойдет до населения. Что ж, как говорится, «с паршивой овцы хоть шерсти клок». Но надо было или нет «продавливать» через парламент упомянутые президентом в его прямом телеэфире «популистские» законопроекты 90-х, не обеспеченные золотовалютным резервом? Эти вопросы лежат вне компетенции позитивной экономической науки. Если считать, что неравенство — зло, ответ может быть один, а если же считать, что неравенство это и есть высшая справедливость, то совершенно другой.
ПАРАДОКС ПОТРЕБЛЕНИЯ
Кстати, на родине современной экономической науки, в англосаксонских странах, гораздо менее ортодоксально подходят к вопросу «что делать?», когда он касается экономики и финансов.
Живой пример: Соединенные Штаты продолжают брать в долг, хотя соотношение государственного долга с валовым внутренним продуктом у них сейчас, пожалуй, хуже, чем в России перед дефолтом. Неужели там правят неучи? Ничуть, просто там учили Фридмана не так, как некоторые в России: отбирая то, что нравится, и упорно не замечая остального. Отношение к возможному дефолту у населения США, похоже, философское: «если быть дефолту, что ж, пускай будет дефолт». Дефолт может и будет завтра, но деньги нужны уже сегодня. Отказываться от высокого уровня потребления сегодня только потому, что в будущем будет кризис — это все равно, что отказываться от приобретений, потому, что когда-нибудь мы умрем, и свою собственность фактически потеряем. Порочная логика.
Да и связь госдолга с возможным финансовым кризисом весьма относительна. Большой госдолг или маленький — кризис все равно имеет шансы наступить, и он рано или поздно наступит, как бы ни пытались от него увильнуть. Экономический кризис в конце концов неизбежен, как война или смерть. Почему? Да потому, что существует масса иных факторов, которые рано или поздно приводят страну к кризису. Многие из них пока что вообще не научились учитывать, а фактор госдолга — лишь одно из «приятных исключений». Альтернативный путь: увеличивая госдолг, попытаться за счет этих расходов сформировать иные, не экономические, инструменты хеджирования экономических рисков? Именно этим сейчас США и занимаются, стараясь гарантировать себе свободный доступ к мировым энергоресурсам с одновременным оттеснением от них своих конкурентов. Правилен ли такой выбор с точки зрения экономической науки? — Вопрос не по адресу.
А что Россия? Поток нефтедолларов только увеличивается, Но где же попытки использовать благоприятную ситуацию? Открывшиеся перед страной возможности приводят либеральное руководство страны в немалое смущение, замеченное наблюдателями: ведь надо как-то объяснить свою пассивность. Общество ожидало от власти дополнительных усилий по форсированной ликвидации бедности, по кардинальному снижению детской заболеваемости и смертности, по объединению рассеченной и униженной русской нации. Ведь историческое окно, неожиданно открывшись, может также неожиданно и закрыться. С чем останется Россия после этого? С нерешенными социальными проблемами, немодернизированными вооруженными силами и униженными и побиваемыми соотечественниками за рубежом. Стабфонд и золотовалютный запас тогда мало поможет, поскольку тогда уж точно никто к нему не притронется с целью решения социальных проблем.
Однако формируемые «инструменты роста», о которых российский президент упомянул в течение своего телеэфира — это капля в моря, поскольку усилия России в этом направлении пока несопоставимы с усилиями главных мировых конкурентов. Процент средств, выделяемых на науку, образование и здравоохранение, по-прежнему в разы отстает от того, что тратят на свое развитие основные конкуренты России — США, Европа, Япония. И даже не в абсолютном, а в подушевом выражении. Если не в абсолютных цифрах, то в виде соответствующей доли в ВВП России уже сейчас ничего не мешает догнать развитые государства по размерам затрат на возобновление человеческого капитала. Однако такая цель даже не ставится. А значит, политические решения приводят к искусственной консервации российского отставания.
И так со всеми открывающимися у нас «окнами в Европу». Их почему-то всё время пытается поскорее законопатить правящий класс.
Поскольку мы перешли к вопросам «долженствования», подчеркнем ещё раз, что данные вопросы не являются собственно экономическими, но касаются собственно политики и системы ценностей. Один из таких вопросов экономического долженствования, постоянно обсуждаемых в современной России, какой «должна» быть инфляция. По Фридману — этот вопрос также относится к нормативным, и исчерпывающий ответ на него позитивная экономическая наука дать не в состоянии.
Тем не менее, российское руководство и в этом отношении пытается ссылаться на мнение экономистов: оно заявляет, что инфляция в России должна опуститься до уровня западных стран, то есть — ниже 5% в год. Объяснение следующее: при такой низкой инфляции капиталам в России станет хорошо, и приток превысит отток, а также кредит станет дешевле, что должен почувствовать на себе каждый россиянин.
Нисколько не стараясь подвергнуть сомнению выводы собственно экономической теории, все же заметим, что для такого желаемого сценария существует масса альтернатив, выводам экономической науки никак не противоречащих. Во-первых, фактор инфляции — только один из факторов, и кроме него есть такие, которые никакой существующей экономической теорией не учитываются.
К примеру, инфляция в России все ещё значительно выше, чем в Европе, однако, капитал из Европы уже течет широким потоком. А зарубежные капиталовкладчики жалуются в первую очередь не на инфляцию, а на то, что их в Россию «не пускают». Правда, если инфляция снизится, капиталу в России станет жить ещё лучше. Но у низкой инфляции есть своя цена, и кто сказал, что страна должна её заплатить, чтобы капиталу было хорошо? И если такая политика, тем не менее, проводится, значит, у власти — соответствующая система приоритетов, согласно которой на первом месте интересы капитала, а интересы тех, кто может пострадать от антиинфляционной политики, отодвинуты на второе.
Что касается собственно антиинфляционной политики, как средства снижения процентов по кредитам: кредиты в России, действительно, пока не дешевы. Однако, если населению предложить на выбор: снижение ставок на кредиты или рост зарплат, как вы думаете, что оно выберет? Оно конечно выберет большую зарплату. Ведь, для большинства населения существующий уровень зарплат не позволяет им взять ипотечную ссуду с любым, даже нулевым, процентом. Другими словами, снижение инфляции в качестве средства повышения доступности кредитов оказывается малоактуальным «подарком».
О СУЩНОСТИ ИНФЛЯЦИИ
Вообще говоря, инфляцию для физической наглядности можно сравнить с непроизводительной потерей тепла в двигателе внутреннего сгорания. Чем меньше доля таких потерь в процессе работы, тем больший коэффициент полезного действия тепловой машины, однако, как бы мы не ухитрялись, все же мы не можем свести непроизводительные потери тепла к нулю. То же самое верно для инфляции: инфляция является непременным спутником любого полезного экономического действия.
Например, давно назревшее значительное повышение зарплат госслужащим и военнослужащим –скорее всего приведет к инфляции, поскольку речь идет о повышении стоимости рабочей силы без адекватного роста «производительности труда». Однако о каком радикальном росте «производительности труда» можно говорить даже теоретически в таких профессиях, как учитель или врач, когда там и так люди работают буквально «на износ» с немыслимой часовой нагрузкой? Но без достойного уровня зарплат подрываются моральные основы общества, принцип обязательности вознаграждения за тяжелый труд, престиж честной службы государству и обществу. Как давно замечено, за все хорошее надо платить. В данном случае общество и государство должно быть готово расплатиться временным повышением инфляции за приведение государственных служб и армии в достойное состоянии.
Долго ожидавшийся рост государственных вложений в строительство дорог, больниц, жилья также приведет к естественному рыночному повышению цен на стройматериалы, что отразится на индексе инфляции. Собственно говоря, это уже происходит. Куда не погляди — все хорошее в экономике сопровождается инфляцией. А вот раскулачивание, репрессии, сталинская командная экономика сопровождались в своё время, наоборот, снижением цен. И это объяснимо: меньше народа, меньше потребительский спрос, ниже цены. «Нет человека — нет проблемы», как говорится…
Достижение современного уровня жизни в Европе и США было бы невозможным, если бы ультимативным условием экономической политики была бы поставлен принцип минимальной инфляции. Зато теперь, когда «золотой миллиард» достиг пика потребления и там кое-кому хотелось бы надолго законсервировать свой высокий уровень жизни, политика низкой инфляции находит гораздо больше понимания. В российском же случае, когда уровень жизни нужно срочно повышать — делать упор на антиинфляционную политику означало бы противоречить самому себе.
Да, действительно: чем меньше «инфляционный разогрев», тем при прочих равных более эффективным можно считать экономический «мотор». Однако все имеет свои границы: если «надо ехать», приходится закрыть глаза на «тепловые потери» и все же заводить мотор и ехать. И если у вас нет пока германского дизеля, а на вашем «волжаке» стоит по случаю советский карбюратор, то и коэффициент полезного действия вашего движка будет невысок, а расход бензина значителен. Но вы не можете просто заглушить мотор и стоять на месте, когда вас ждут важные дела. Если вы на сегодня наметили определенный объем поездок, на новенькой «Хонде» это будет сделать легче, чем на старой «восьмерке», однако ту же самую полезную работу можно сделать и на «восьмерке», и на «Хонде», лишь процент непроизводительного расхода бензина будет разным.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Перенося это рассуждение на экономику, можно сказать, что в том случае, когда национальные задачи требуют ускоренного движения вперед, с некоторым увеличением инфляции придется смириться, а меры по её снижению должны проводиться параллельно и не должны угрожать снижением темпов роста экономики и зарплат.
Более того, лучшим способом борьбы с последствиями высокой инфляции является ускоренное повышение доходов широких слоев населения. Это означало бы некоторое перераспределение национального богатства в пользу беднейших слоев при неэффективности иных методов для этого.
Этот вывод, конечно, также носит «нормативный», а не «позитивистский» характер. Однако альтернативой ему является замедленное развитие с низкой инфляцией, то есть по существу замораживание существующей системы социального неравенства на неопределенный срок.
Кое-кто из экономистов предпочел бы такой вариант развития, как «более здоровый путь экономического роста». Если существующая в России социальная система для вас — идеал, то и последний сценарий, очевидно, для вас. Как говорится, решайте сами…
