От редактора АПН. В 1996 году, в период одной известной избирательной кампании, политическая технология первый раз в новой российской истории добилась ощутимого успеха, одержав верх фактически над всем остальным — над моралью, законом, здравым смыслом. И в том числе над политической наукой. Выходило, что политическая модернизация на поверку является ничем иным, как утверждением господства технологии над идеологией. Второй удар политической науке был нанесен в 1999 г. — в момент выдвижения в качестве преемника президента никому не известного человека, а затем и превращения его в считанные мгновения в национального героя. В какой-то степени и вся путинская эпоха стала живым опровержением мейнстримной политологии: многие процессы, которые признавались ею естественными и даже неизбежными, оказывались очень легко обратимы — и демократизация политической системы, и регионализация страны.
Теоретическая политология именно с этого времени неуклонно утрачивает свое общественное влияние. Хуже того, «реальная политика» и наука о политике постепенно теряют общий язык друг с другом. Академическая политология все более удаляется в оторванную от жизни «башню из слоновой кости», часто не предпринимая даже попыток ее покинуть. Далеко не всех ученых, впрочем, устроило такое обособленное положение их науки. Многие пытались и пытаются в своей деятельности вырваться из академического гетто, найти путь к постижению подлинных законов политической реальности.
Заведующий кафедры государственной политики философского факультета МГУ Андрей Шутов в свое время был одним из создателей образовательной программы "Связи с общественостью" на том же факультете. АПН решило поинтересоваться у Андрея Юрьевича, в какой мере сама политическая наука несет определенную долю ответственности за свое нынешнее положение. Не явилось ли одной из причин кризиса политической науки отречение многих ее представителей от ценностного взгляда на политическую реальность?
***
— Андрей Юрьевич, прижилась ли, с Вашей точки зрения, в России политология?
— На эту тему можно много и долго рассуждать. Вначале необходимо определиться, что такое политология, каков ее научный статус, ее место в системе других социальных и гуманитарных наук. Каждый из этих аспектов должен быть рассмотрен со всех сторон.
Прежде всего, что такое политология? Политология — это некая область знания, которая исследует политическую власть как явление и все то, что вокруг власти вращается. В России — а у нас в стране власть всегда отличалась, скажем так, своеобразием — политология постоянно испытывала давление сверху. Иногда она развивалась подпольно, иногда ее «выбрасывали» в другие предметные поля. Например, в XVIII столетии это были юридические науки и этика, в XIX веке — это история и то же право, в ХХ — это, конечно, «идеологические дисциплины» — марксистская философия, история КПСС и научный коммунизм. То, что сейчас — в последние пятнадцать лет — мы получили возможность вернуть политическое знание в его собственное поле, это большой плюс.
Вместе с тем наша политологическая корпорация, пребывая в некоей эйфории от свалившейся на нее свободы, одновременно пребывает и в растерянности. Эту растерянность можно объяснить самыми разными причинами.
Во-первых, степенью подготовки каждого и всех членов политологического сообщества к освоению политологии как таковой.
Во-вторых, следует задать также и вопрос: а, собственно, в какой мере развита — причем в определенную переживаемую нами эпоху — сама «материя», которую изучает политология? Что такое политика и власть в нашей стране, и насколько политика и власть «дозволяют» себя изучать? Когда-то один из руководителей советского государства сказал: «Мы не знаем общества, в котором живем и работаем». Я думаю, что тоже самое в наши дни мы можем сказать и о современной России.
Кроме того, существует некоторая, не побоюсь этого слова, боязнь российской политологической корпорации изучать наше общество. Этому есть свои причины. Одни говорят, что наше общество — переходное, т.е. необходимо сделать упор на «транзитологии». Другие настаивают, что оно самобытное, и его нельзя изучать с помощью методов и приемов, позаимствованных, к примеру, у западных коллег. Есть и третьи — те, кто полагает, что общество вообще невозможно изучить в принципе, а познание может происходить исключительно путем создания теоретических конструктов, которые могут совпадать или не совпадать с быстро текущей реальностью. Последние рассматривают политологию как «площадку» для интеллектуальных упражнений академической элиты, «рефлектирующей» по поводу власти.
И вот неготовность — и вытекающая из нее боязнь — восприятия наших реальностей большей частью политологической корпорации как раз и связана с тем, что мы не вполне владеем методологией и инструментарием изучения политики как таковой. В лучшем случае мы пользуемся наработками, позаимствованными у западных политологов. Но они разработаны для других обществ, иных культур и менталитета, весьма отличающихся от нашего.
Кроме того, я бы сказал еще о том, что в русской политологии имеет место ложно понятый академизм. Мы стремимся убежать от политической реальности, «запереть» свои научные интересы в сфере политической истории, истории мысли или «высокой» теории политики, не связанной с жизнью. Это часто чревато тем, что мы отказываемся работать в эмпирической сфере, изучать политику, так сказать «в режиме реального времени». Мы уходим в некие заоблачные дали общей теории, забывая об острой потребности таких концептуальных — отраслевых и специальных — разработок, которые можно было бы применять на практике и на основе которых можно было бы провести полевые исследования, экспертные опросы и т.д.
Таким образом, ответ на вопрос — прижилась ли у нас политология — должен быть двояким: как научное знание — пока нет, как сфера интеллектуальных поисков и группирования некоей профессионально ориентированной корпорации — безусловно, да.
— Не является ли в таком случае отечественная политология на сегодняшний момент чем-то вроде политической технологии?
— У нас дела обстоят следующим образом: отдельно существует теория, отдельно история, отдельно отраслевые направления: например, политическая конфликтология, эмпирические исследования и т.д. Интегрирования же этих дисциплин не происходит. Причиной тому является то, что мы не можем найти консенсус относительно вопроса: «каково предметное поле политологии?». Это наука о политике, некая теоретическая интерпретация политики, или же это наука, которая изучает накопленные корпорацией политологов концепции, подходы, идеи, учения и их интерпретацию политики. Иными словами, «интерпретацию интерпретации» политики.
В связи с этим возникает вопрос, можно ли вообще изучать, да и преподавать саму политику, или мы должны пропустить ее через фильтр «политологии» и преподавать знание о политике, но никак не саму политику?
На этот счет могут быть самые разные версии. Можно преподавать и политику как таковую, методы проведения политических переговоров, например, или же стратегию и тактику поведения государства в какой либо сфере жизни общества (так называемую отраслевую политику). Но вместе с тем политология — это все же концептуальное знание о политике. И вот в рамках этого понимания мы преподаем разработки, которые представляет политологическая корпорация в виде статей, монографий и т.д. (то есть преподаем ничто иное, как интерпретацию политики). В этом смысле политология ни в коем случае не является частью политической технологии. Последняя всегда инструментальна, политология же — всегда концептуальна.
Если говорить об интеграции смежных с политологией дисциплин, а также отдельных направлений самой политологии, то опыт прошлого, когда крупные ученые-гуманитарии занимались исследованиями политики, будет нам полезен. Например, в позапрошлом веке у нас были интересные трактаты по выборам, избирательным системам, в которых использовались интегрированные методологические подходы. Взять, например, труды Александра Дмитриевича Градовского.
Проблема заключается в том, что наше политологическое сообщество недостаточно владеет необходимыми прикладными исследовательскими методиками и инструментами познания политической реальности. Иногда нам не достает важнейшей информации, например, о теневых политических процессах. А она, как известно, бывает чрезвычайно необходимой.
Вот представьте себе, Вы приходите в некую политологическую структуру и сообщаете, что вам нужно провести определенное исследование, в том числе и с помощью методов разведывательного поиска, в отношении теневого участия бизнеса или, к примеру, криминалитета, в политике того или иного региона. Вряд ли профессора и доценты политологии смогут обеспечить данную работу на необходимом уровне, и не только по причине якобы недоступности информации. Это приводит к тому, что у нас реально существует стагнация различных направлений политологии.
Что же касается включения политологии в сферу политических технологий, я бы ответил так: политические технологии являются предметом анализа и разработки с помощью различных методов современной политической науки. Однако есть представители нашей корпорации, которые отождествляют «техносферу» современной политики с политологическим знанием как таковым. Мне кажется, такая трактовка заужает предмет политической науки.
— Не вытеснит ли эта абсолютная или относительная ориентация политологии на эмпиризм политологию как таковую?
— Такая опасность действительно существует — не забывайте, что сейчас мы имеем дело с повсеместным наступлением таких явлений, как виртуальная реальность, информационное общество. И политика, как наиболее «отзывчивая» на новации часть общественного бытия, занимает в этом смысле лидирующие позиции. То есть «виртуальности» в политике больше, чем в некоторых других сферах человеческой деятельности. В данном случае, как любая виртуальная реальность, политика особенно подвержена технологической «разработке».
В наше время в России — да и не только в ней на самом деле — широко распространяется использование административных технологий. Вот это административное давление на политику достигло сейчас высокого уровня.
Здесь-то мы и можем сказать, что политтехнологи подменяют реальный политический процесс. Возникают исключительно виртуальные фигуры; они вводятся в действительно существующее политическое поле и «находятся» в нем. Иногда не только массы, но и крупные субъекты политики, а порой и сами непредвзятые политические аналитики, дезориентируются на счет «виртуальных акторов политики». Бывает так, что инициируются искусственные информационные поводы, благодаря которым реальные политические субъекты буквально «забиваются», уходят на периферию реального политического процесса. Это мы видим в России, но и не только в ней: в Европейском Союзе, в США и даже в Китае дела обстоят тем же самым образом. Мне кажется, что в данном случае мы имеем дело с очень серьезным кризисом, происходящем в политическом процессе, из-за того, что в него имплантируют эти виртуальные субъекты, искусственно создаваемые информационные поводы и процессы.
— Если учитывать такие удручающие обстоятельства, то, как Вы думаете, есть ли у политологии шанс?
— Существует альтернатива. Ели мы будем подходить к миру политики, если угодно, с позиций экологии, беречь мир истинно политического, не давать его загрязнять виртуальными вирусами и сохранять «политическое здоровье», тогда будет предмет для исследований и прогнозирования, для нормальной коррекции и профессионального политического менеджмента.
Если же политика станет полностью виртуальной, и эти ее новые свойства будут продолжать возрастать, тогда, пожалуй, всем искренне интересующимся политологией будет лучше изучать другие, смежные с политологией дисциплины — менеджмент, государственное и муниципальное управление, социальную психологию и конфликтологию. Сами же собственно политологические методы будут пребывать в атрофированном состоянии.
— Как Вы считаете, может ли политология быть ценностно-нейтральной?
— Ни в коем случае. Таковой она не была, не является сейчас и не будет. Любое знание, которое связано с властью или хотя бы ее описывает, всегда идеологически ангажировано. Такое знание или научная дисциплина, если угодно, реализует некую стратегию — глобального, национального, регионального или, к примеру, партийного развития.
А любая стратегия содержит в себе идеологию — некий набор логически обоснованных шагов, которые должны привести к искомому состоянию. И вот в этой ситуации просто очень сложно вычленить некую предельно чистую доктрину, без каких-либо идеологических примесей, которая покажет человечеству или нации путь в будущее. Любая политика и любая политология только тогда чего-то стоят, когда они совмещают эмпирические подходы, теоретические построения и прогностические разработки, с одной стороны, а с другой стороны — некое представление о ценностях, нормах жизни общества в будущем. Необходимо, чтобы исследователь отдавал себе отчет в том, что есть методология и есть ценности. Методы «тестируются» ценностями, а ценности укрепляются или низвергаются результатами их воплощения в реальной политике.
Беседовал Александр Павлов.
