От редактора АПН. В начале 1990-х русская политическая наука переживала не самые легкие времена. Фактически политическая наука, как и многие другие отрасли знания в то время, была спасена героической самоотверженностью отдельных людей. До 1994 года политическая наука в России особенно никого не интересовала, причем по вполне понятной причине: политические процессы рассматривались пришедшей в 1991 г. к власти либеральной элитой как что-то заведомо второстепенное по отношению к рыночным экономическим реформам. Политология долгое время выглядела своего рода «падчерицей» процесса модернизации — популярностью в обществе пользовались прежде всего экономические публицисты, которым тема демократии представлялась глубоко вторичной по отношению к так наз. приватизации. Собственно, под этой якобы «рыночной» идеологией и был совершен ельцинский государственный переворот 1993 г. и утверждена авторитарная Конституция.
Однако крах партии «либеральных реформаторов» на думских выборах 1993 г. и мгновенная делегитимация ельцинской плебесцитарной системы заставила многих экспертов на некоторое время обратить внимание и на иные, неэкономические аспекты социальной трансформации в нашей стране. Это и стало временем короткого взлета политологии в России в целом и журнала «Полис», в частности. Именно в 1993–1996 годах «Полис» стал поистине центром российской политической мысли. Прежде всего, тех ученых, которые руководствовались императивом политической (а не только и даже не столько экономической) модернизации России. Одним из ярких представителей этого интеллектуального направления был замечательный политолог Владимир Пастухов, в 1994 г. публиковавший на страницах журнала цикл статей об эволюции русской государственности.
АПН обратилось к Владимиру Борисовичу с просьбой оценить итоги уже более чем пятнадцатилетнего развития политической науки в постсоветской России.
***
— Как Вы считаете: политология — это наука или псевдонаука?
— Как ни странно, на такой простой вопрос очень трудно дать однозначный ответ. Когда я читаю материалы российских политологов, я склоняюсь к тому, что это псевдонаука, а когда смотрю выступления западных политологов, то мне кажется, что это все-таки наука. И дело здесь не в качестве материалов, российские тексты мне гораздо ближе, чем западные. Дело в том, что в России политология как синтетическая наука так и не сложилась. Я вижу хорошие работы по философии политики, по социологии политики, по политической психологии, политической географии, политической экономии, в конце концов.
Но я не вижу работ по политологии. А то, что выдается за такие работы, оказывается статьями по политической социологии философии, и прочее, но только худшего качества.
В западных исследованиях (не во всех, конечно) я эту синтетичность ощущаю. Если читаешь Липсета, Роккана или Ваттунена, то понимаешь, что это все-таки больше политология, чем социология. Возможно, у этой загадки есть простая отгадка. Для того, чтобы существовала политология, должен существовать ее предмет — политика. В России политики, в западном понимании этого слова, нет. Мы живем в "дополитическом" государстве, где не произошло расслоение на государство и гражданское общество, где государство вообще не до конца высвободилось из общества. Поэтому властеотношения — это еще не до конца политические отношения. Это клановые, семейные отношения, какие угодно, но не политические в узком смысле этого слова. Поэтому в России и не прощупывается политическая наука. На Западе она, видимо, есть. По крайней мере, мне так кажется.
— Как Вы считаете, возникла ли особая русская политология?
— Частично, ответ на этот вопрос дан выше. Но только частично. Я считаю, что русской политологии не существует. Зато есть вполне интересная и самобытная русская политическая философия, имеющая, между прочим, глубокие корни. Я не считаю, что это хуже.
— Почему русская политическая наука в 1990–2000 годы не оказала никакого влияния на русскую политику? Кто виноват и что делать?
— Юристы различают правовое регулирование и правовое воздействие как две формы влияния. Здесь можно применить эту аналогию. Прямого влияния политическая мысль на политику не оказала (а где оно есть, прямое влияние?). Косвенное — оказала. Может быть, к сожалению. В указанное десятилетие в основной своей массе российская политическая мысль повторяла "зады" западного либерализма, причем часто в его самом примитивном понимании. Она провоцировала прямое соотнесение западных и российских реалий. Это настроение деятелей науки разделялось и представителями властной элиты. Я не говорю об исключениях и отдельных работах, а о доминирующем течении.
Делать ничего не надо. Цель поэзии — поэзия, цель научного поиска — поиск. Чем глубже будет мысль, тем значительней будет влияние. Наука — это эссенция, которую медленно разводят в общественном сознании. Было влияние или нет — скажет только следующее поколение. Работы интеллектуального меньшинства, критически осмысливавшего примитивный либерализм в начале 1990-х, только сегодня выходят из тени.
— Должны ли телевизионные и академические политологи поменяться своими местами?
— Ни в коем случае. Хотя мне лично было бы приятно видеть свою физиономию на экране. И семья бы порадовалась... Но эффект будет самый неожиданный. "Академики" окончательно "добьют" зрителя занудством, а "телевизионщики" превратят науку в ярмарку тщеславия. Давайте хотя бы науку пощадим. Если серьезно — чтобы писать и чтобы говорить, нужны разные таланты, и они редко совмещаются в одном человеке. Кроме того, качества, необходимые для того, чтобы пробиться у нас сегодня на экран, несовместимы с научной этикой.
— Каковы прогностические возможности политической науки? Не пришла ли она и на Западе к своему закономерному финалу?
— Все зависит от личности и от срока. Везде есть люди, которые видят дальше, и люди, которые могут прогнозировать только свой вчерашний день. Я не думаю, что политическая наука здесь чем-то отличается от любой другой общественной науки. Другое дело, что прогноз есть дело относительное. Я глубоко убежден, что прогноз Маркса о построении бесклассового общества и преодолении разделения труда сбудется приблизительно через несколько тысяч лет, когда автоматика полностью вытеснит человека из сферы физического труда, науки приобретут синтетический характер, и сама политология растворится в едином обществознании.
Станет ли кому-то легче от такого прогноза? Всех интересует прогноз погоды на завтра, а не через десять лет. Таких прогнозов наука пока делать не может, да и вряд ли сможет когда-нибудь. Я, собственно, и не считаю это важной функцией науки. Так, побочный эффект творческой деятельности. Нельзя судить о состоянии науки исключительно по ее прогностической способности на короткий промежуток времени.
