Старая площадь и прочая кремлядь пока могут отдыхать.
Это я о политологии.
Не обижайтесь: nothing personal.
Однако все большее количество знакомых политологов, еще 5 лет назад гордившихся этим званием, начинает категорически требовать, чтобы их представляли в каком-то ином качестве — как президентов фондов, ученых или, на худой конец, экспертов (отчего журнал «Эксперт» уже понес серьезные имиджевые потери — 10 лет назад это слово воспринималось почти как «Эсквайр», а сейчас…).
А сейчас и слово «политолог» начинает звучать нехорошо.
На протяжении всей дискуссии я терпеливо ждал, чтобы кто-нибудь из профессионального сообщества, окинув орлиным взором зеркало, хоть как-то упомянул причины этого чудного явления.
Ну что ж, коллеги: кто не хочет говорить правду, сталкивается с ее последствиями.
Политология — наука, изучающая политическое развитие общества. В теории, она должна представлять собой сочетание классической политической экономии, социологии, общественной психологии, теории принятия решений и еще ряда подобных дисциплин, опирающееся на мощный математический аппарат. И политологом должен быть признаваем человек, освоивший все эти сферы и научившийся сочетать их для получения комплексной картины.
Практика, как мы знаем, устроена по-другому.
На практике любой, знакомый хоть с какой-то частью очерченного поля, успешно претендует на право интеллектуального представления его в полном объеме.
Остап Бендер когда-то переквалифицировался в управдомы; неудавшиеся социологи и преподаватели научного коммунизма, не говоря уже о марксистско-ленинской философии, переквалифицируются в политологов. На фоне этого массового поветрия даже В.В.Жириновский, получивший доктора политических наук на социологическом факультете МГУ (прославившимся своим деканом Добреньковым и почти стандартной формулировкой в вакансиях «выпускникам соцфака МГУ не беспокоиться»), выглядит почти настоящим ученым.
Однако беда не в людях, беда в спросе, который, как известно, и рождает функцию.
В России почти нет спроса на науку как таковую, — тем более на науку об обществе.
В России есть спрос на науку, являющуюся ширмой для прикрытия коммерческих и политических интересов и инструментом реализации этих интересов.
И современная российская политология в значительной степени представляет собой инструмент тупой и слепой реализации интересов, а то и просто ничем не подкрепленных амбиций участников современного политического процесса.
Наиболее успешные и известные политологи по основной форме своей деятельности являются, как правило, политтехнологами. Наукообразные рассуждения о развитии общества в целом ряде случаев служат им просто инструментом придания дополнительного лоска своей повседневной работе ради повышения гонораров, а также средством вбрасывания в общество тех или иных идей, отвечающих потребностям конкретного исполняемого ими заказа.
Без этого нельзя понять, почему умные и толковые люди так часто несут с экранов телевизоров и даже в личном общении запредельную чушь. Дело не только в оторванности от обыденной жизни, приходящей после первого миллионного гонорара; значительно более важным является постоянный процесс убеждения кого-то в чем-то — и понятно, что чем дальше от реальности лежит это что-то, тем с большей искренностью и тем более громко о нем надо говорить.
При этом, убеждая других, такой политолог поневоле убеждает и себя — и в результате процесса самопрограммирования просто теряет адекватность.
На другом полюсе профессии — огромная масса никому не известных преподавателей, терзающих студентов своими представлениями о политологии потому, что это престижно и потому, что современная система высшего образования ориентирована не на те специальности, на которые есть (или могут появиться через 5 лет) спрос, а на те, которые являются модными в настоящее время.
Последние 10 лет запись в дипломе «бухгалтер», «юрист» или «менеджер» воспринимаются как «профессиональный безработный». Вероятно, записи «политолог» и «специалист в области PR» пополнят этот мартиролог в ближайшее время. Автору приходилось общаться с дипломированными политологами, с отличием окончившими лучшие московские вузы, считающими за счастье работать секретарем, но не способными при этом пользоваться поисковой системой «Яндекс» и таким сложным техническим устройством, как принтер.
Профессиональные безработные тоже именуют себя политологами — и, если им повезет, начинают преподавать, умножая число социально неадаптированных интеллектуальцев, самоутверждающихся за счет эксплуатируемых ими (и через систему платного образования, и прямо — через использование курсовых работ в качестве учебных пособий) студентов.
Для вузовской политологии характерны чрезмерная усложненность, наукообразность и методологичность, способная запутать даже профессионального комментатора «Капитала». Помимо сложности изложения и бесконечно тщательного разбора незначимых деталей, для прикрытия зияющей содержательной пустоты объективно необходимо придумывание выдающихся специалистов, корифеев, в роли которых в хорошем случае выступают случайно прочитанные преподавателем иностранные авторы, а в плохом — сам преподаватель или его старшие подельники.
Люди, в Средние века клавшие жизни на дебаты о числе ангелов на острие иглы, в современной России стали бы политологами и рассуждали бы об элитах и настроениях.
Есть и другие, не менее эффективные и полезные категории политологов, в тени которых меркнет небольшое число выбивающихся из сил на поденных заказах профессионалов. За исключением узких профессиональных сообществ о них почти никто не знает, так как все их силы уходят на работу для корпораций, разного рода фондов и в редчайших случаях — политиков.
Ведь политика свелась к выпрашиванию тех или иных подачек у тех или иных административных бонз; настроения людей никого не интересуют — просто потому, что практически ни на что не влияют, — а слово «избиратель» стало прочным синонимом слова «быдло». Политология, нацеленная на достижение конкретного результата и получение знания, превратилась в этих условиях практически в «клановедение», жадно обсасывающее (а при наличии заказа — и распускающее) слухи о том, какой из чиновников может позвонить президенту и какой бизнесмен имеет право немножко покочевряжиться в ответ на лапидарное обращение в стиле незабываемого Паниковского «дай миллион!»
Увы, слово «политолог» все чаще произносится с южным, ласкающим ухо и мозг мягким окончанием — «политолух», а отчаявшиеся потребители все чаще начинают требовать «того, что раньше называлось политэкономией», — хотя политология, как было отмечено выше, должна быть значительно шире и, соответственно, более эффективна.
Тем не менее, нельзя забывать, что спекулянты, имея возможность разрушить почти все, почти ничего не могут похоронить окончательно. Отсутствие в обществе даже простых представлений о его собственном развитии создает острейшую, хотя и далеко не массовую потребность в научном, то есть достоверном знании и делает практически неизбежным восстановление общественной науки. Другое дело, что это восстановление будет идти (а точнее, уже идет) не просто точечно, но и скрытно, среди отдельных не связанных друг с другом и даже не знающих друг о друге групп, ориентированных на разрозненные соперничающие коммерческие и политические структуры. В отдельных случаях группы эффективных политологов — вполне по принципу «если ты такой умный, то отчего же ты такой бедный» — сами создают эти структуры и становятся скрытыми факторами коммерческой и политической жизни. Зрячие в царстве слепцов, они эффективны, — но старательно маскируются, чтобы не выдать своей адекватности.
Такое подпольное развитие науки исключает формирование научных школ, но создает постоянную угрозу утраты знаний (при разгроме той или иной структуры или эмиграции его носителей) и в силу нацеленности на практические результаты ограничивает развитие наиболее важной, фундаментальной части науки.
Политология как наука, как эффективный инструмент осознания и переустройства мира, возродится в России, — хотя, конечно, уже под другим названием.
