В свое время австралийский фильм "Romper Stomper", повествующий о мрачных буднях австралийских ультраправых радикалов, вызвал немало шуму и одновременно возвел к голливудским вершинам тогда еще мало кому известного австралийца Рассела Кроу. В далеком 1992 году перед зрителями предстала жутковатая картина жизни задворков австралийских мегаполисов, где группы маргиналов-одиночек в черных плащах, чем-то напоминающих героев соловьевской "Ассы", коротают время между попойками, бурной музыкой и очередными разборками с "чужими". Примечательны финальные кадры фильма: проигрывая битву за битвой полиции и азиатским иммигрантам, два главных героя-скинхеда в смертельной ссоре убивают друг друга в полосе прибоя под вспышки фотокамер и улюлюканье толпы туристов-азиатов, олицетворяющей собой торжество эры глобализации и неизбежной победы идеи мультикультурализма.
Парадоксальным образом в конце 2005 года умирающей в полосе австралийского прибоя оказалась именно идея мультикультурализма. Избиение выходцами с Ближнего Востока двух белых спасателей на сиднейском пляже Кроналла, как и в случае с двумя сгоревшими в трансформаторной будке французскими арабами, несмотря на незначительность самого происшествия, послужило той самой последней искрой, достаточной для casus belli. Протесты белых австралийцев практически сразу же переросли границы привычных для Сиднея хулиганских разборок местных пляжных банд и превратились в массовые уличные столкновения на этнической почве, быстро принявшие характер хорошо организованной акции гражданского сопротивления белого населения против тех, кто стал испытывать на прочность их образ жизни и систему ценностей.
С какой бы стороны не оценивать масштабы случившегося, но для того, чтобы собраться сегодня в огромные разъяренные толпы в определенной точке земного шара белым европеоидам, которых с колыбели пичкали пассивной толерантностью, требуются очень веские причины. Причем, эти причины нельзя объяснить исключительно фактором нарушения хрупкого баланса между различными этническими группами. Вообще, попытки сводить причины кризисных явлений внутри мультикультурной социальной модели к сложности ассимиляционных процессов для иммигрантов из стран "третьего мира" в "демократические гражданские общества" все чаще терпят крах. Совершенно очевидно, что пересмотра требует вся конструкция мультикультурного общества, которая сегодня уже повсеместно дает сбои не только в "проблемной" Европе, но и в "правильной" Австралии, всегда служившей фирменной "обложкой" успешной модели либерального мультикультурализма.
Сегодня Австралия является одной из четырех стран (наряду с США, Канадой и Новой Зеландией), в которых практика ежегодных квот для приема переселенцев со всего света является официальной иммиграционной политикой. Либеральное общественное сознание сегодня ретранслирует "достижения" этой политики как продукт абсолютно естественной для всего мирового сообщества социальной эволюции. Но на практике либеральный мультикультурализм австралийского образца оказался искажением намного более естественных полиэтнических социальных моделей, существовавших в Австралии в XX веке.
Мало кто сейчас помнит, но истоки государственной идентичности Австралии (с момента основания в 1901 г. Австралийской Федерации в составе Британской Империи) фактически берут свое начало именно с антииммигрантского законодательства. Речь идет об издании "Акта об ограничениях на иммиграцию", который запретил въезд в Австралию переселенцам из стран Азии. Это яснее всего свидетельствует о том, что иммиграционный вопрос в Австралии сразу же приобрел черты важнейшей государственной политики. Иммиграционные ограничения в Австралии с самого начала были обусловлены не столько "белой политикой", сколько сложностями геополитического положения "зеленого континента", постоянно угрожавшими эрозией идентичности белых переселенцев. Несмотря на все иммиграционные ограничения, немноголюдная Австралия уже тогда испытывала давление "людей моря" из Юго-Восточной Азии, готовых затопить местные рынки труда дешевой рабочей силой и лишить привычного жизненного пространства не столь многочисленных белых потомков каторжан и переселенцев.
Австралия всегда представляла для Великобритании своеобразную "карманную Америку" и была для метрополии тем самым "младшим ребенком", британская идентичность которого со временем стала восприниматься очень чувствительно, особенно после потери "старшего ребенка" — собственно Америки. Метрополия всегда опасалась "американизации" белого населения Австралии, которое, как и в Америке, представляло собой потомков иммигрантов. "Британскость" Австралии во многих отношениях была более чистой, чем в Индии или в Канаде, где английские колонисты вынуждены были существовать среди значительных масс небританского населения. Именно поэтому вплоть до Второй Мировой войны Британские острова оставались почти единственным источником иммигрантов в Австралию, которым метрополия и колониальные власти прилежно оплачивали билет и подъемные.
Поддержка британской идентичности австралийцев была настолько серьезной, что требовала ограничений в притоке и европейских иммигрантов. Впрочем, небританским европейцам иммиграция не была запрещена напрямую, но все же для них она была затруднена. Тех немногих европейцев небританского происхождения, которые все-таки попали в Австралию, ожидала необходимость максимальной ассимиляции в австралийское общество, что в те времена означало поголовную британизацию. Правда, в реальности британизация пришлого населения не выходила дальше требования хорошего знания английского языка. В результате, социальная эволюция белых австралийцев так и не перешла в качество пресловутого американского "плавильного котла", выплавляющего массы ковбоев и трапперов, не отягощенных бременем излишней социальной памяти.
После Второй Мировой войны с кризисом глобальной колониальной системы стала меняться и структура идентичности белых австралийцев. Белые австралийцы все меньше чувствовали себя британцами и все больше — австралийской нацией, которой с ослаблением опеки метрополии стали все настоятельнее требоваться рабочие руки, инвестиции и новые индустриальные технологии. С 1947 г. началось осуществление полномасштабной программы привлечения иммигрантов, вследствие чего был пересмотрен "Акт об ограничениях на иммиграцию". Однако, в отличие от Европы, сильно пострадавшей от людских потерь во время войны и постколониального комплекса вины перед "угнетенными народами", в новых поправках ставка была сделана не на азиатов, а на переселенцев из Южной и Восточной Европы — итальянцев, греков, славян и прибалтов. Нового "плавильного котла" так и не получилось, но зато была создана вполне работающая система ограниченного мультикультурализма, в условиях которого в австралийском обществе органично сосуществовали общины выходцев из различных частей Европы.
Параллельно в Австралии стали действовать специально разработанные социальные программы постепенной инкультурации австралийских аборигенов. Фактически со второй половины XX столетия в рамках "политики белой Австралии" создавалась особая поликультурная социальная модель, соединяющая с одной стороны австралийцев британского происхождения и небританских европейцев, а с другой — аборигенов, включая также небольшой процент азиатов.
Однако в 1972 г. "политика белой Австралии" была окончательно отменена вместе с действующими ограничениями на неевропейскую иммиграцию, на смену которым пришел либеральный мультикультурализм американского образца. Причин этим переменам несколько. Во-первых, пресловутый "американский тигль", в котором плавились народы и культуры, с определенного момента перестал "варить". Вместо схемы американского "плавильного котла" американскому обществу и всему западному миру был предложен в качестве уже готового продукта мультикультурный концепт параллельного и мирного сосуществования в одном обществе разных рас, этносов и культур. На самом деле, этот концепт не предлагал никакой принципиально новой мироустроительной модели, а в безальтернативном порядке утверждал в качестве status quo приоритеты социального "ирландского рагу". Тот факт, что в этом "рагу" далеко не все куски сочетаются друг с другом, в те времена мало кого волновал.
К тому же, Австралия все больше попадала под экономическое влияние и идеологическое давление США. Ее внешнеэкономическая политика теперь оказалась в очень значительной степени сориентированной на страны Тихоокеанского региона. Кроме того, крушение традиционных социальных моделей на Западе (здесь в особенности сказалось влияние парижских событий 1968 года, а также отмена сегрегации и прочих ограничений гражданских прав расовых меньшинств в США) практически совпало по времени с полным крахом эпохи классического колониализма, что вызвало резко негативное отношение ко всем действующим в западном мире нелиберальным социальным концепциям. Любая действующая альтернатива либеральному мультикультурному проекту отныне приравнивалась к расизму и автоматически относилась в разряд "отсталых" и "бесчеловечных".
В результате, Австралия, как и многие страны Западной Европы, приняла на вооружение революционный по сути американский мультикультурализм (что на практике означало максимальную либерализацию законов об иммиграции), открывая тем самым границы не только для экономических иммигрантов, но и для "униженных и оскорбленных". Австралийское правительство наступило на те же грабли, что и Франция времен Жискара д’Эстена, разрешив легализованным иммигрантам порочную практику "воссоединения" семей, наводнив страну огромной массой не рвущихся нигде особенно работать люмпенизированных "родственников".
Как закономерный итог, из 20 млн. населения современной Австралии около 23% являются иммигрантами первого поколения, то есть, родившимися за ее пределами. В Австралию этих людей, как и большинство иммигрантов в Европу, привлекает не только чрезвычайно доступная система социальных дотаций, но и крайне либеральные схемы легализации. По прибытии в Австралию, иммигрант должен получить права постоянного проживания (permanent residence), срок действия которых никем и ничем неограничен.
Любопытно, что обладающие статусом лица с правом постоянного проживания в принципе могут вообще не подавать документы на гражданство, обладая той же картой социального обеспечения, как и полноценные граждане. При этом, если большая часть иммигрантов из стран Тихоокеанского региона (Китай, Вьетнам, Филиппины) пытаются раствориться в стране и найти работу на предприятиях, где уже работают их соотечественники, то выходцы из мусульманских стран стараются по прибытии в страну сдаться в руки властям, надеясь приобрести статус политического беженца. Ситуация осложняется еще и тем, что огромное количество иммигрантов прибывает из Новой Зеландии, пользуясь тем, что новозеландцам в Австралии права на permanent residence выдаются автоматически, даже если они приехали всего лишь на несколько месяцев. Не стоит добавлять, что среди новозеландских иммигрантов есть те, кто урожденными новозеландцами не является и в помине, используя Новую Зеландию всего лишь как перевалочную базу к более лакомому "австралийскому" куску.
Тезисы о том, что, раньше Австралия не знала потрясений, подобных декабрю 2005 года, несостоятельны по той простой причине, что о действительном положении дел в области межэтнических конфликтов на "зеленом континенте" было мало что известно. Австралия уже сталкивалась с бунтами в лагерях для нелегальных иммигрантов и волнениями аборигенов, которые мировая пресса обычно не замечала. После гибели в результате терактов на индонезийском острове Бали в 2002 г. и у здания австралийского посольства в Джакарте в 2004 г. десятка австралийцев (в том числе шесть женщин из Кроналла, где произошло первое столкновение местных с арабами) премьер Джон Ховард решил ужесточить антитеррористическое законодательство. На австралийское правительство и его главу сразу же посыпались обвинения во всех тяжких: в "излишней" жесткости, в сознательном создании условий преследования иммигрантов и чуть ли не в расизме. Но тот факт, что меры австралийского правительства оказались небеспочвенными, подтверждают ноябрьские аресты австралийской полицией выходцев из Ближнего Востока, которые были причастны к подготовке теракта около ядерного реактора поблизости Сиднея.
Весьма показательна реакция местной и мировой прессы на австралийские события. Поначалу скромные заголовки о "столкновениях на межэтнической почве" сменились на "побоища, организованные обезумевшей толпой белых расистов". "Нехарактерное для нашей страны явление", "антиавстралийские выходки", "наш позор" — позиции как чиновников, так и обозревателей ведущих австралийских газет не слишком отличались друг от друга. Дальше всех зашел, пожалуй, премьер–министр штата Новый Южный Уэльс Моррис Иемма. Он заявил, что "эти преступники объявили войну нашему обществу, но мы не позволим им одержать верх".
Собственно говоря, никаких специфически "расовых" столкновений в Австралии не было. А было тотальное возмущение белого населения вызывающим поведением отдельной группы приезжих, доля которой в общем числе австралийцев не настолько велика (менее 1.5 %), чтобы на примере одной пляжной драки делать выводы об "антиавстралийской выходке". Примечательно, что ни аборигены, ни азиаты, которых в Австралии в десятки раз больше, чем арабов, от рук "расистов" не пострадали.
Интересно, а что было бы, если в Австралии с протестом выступили не белые, а местные мусульманские гетто, подняв бунт, как во Франции? Котировались ли подобные действия апологетами мультикультурности как "антиавстралийские выходки"? Очень сомнительно. Скорей бы мы бы услышали уже хорошо знакомые песни о том, что виноваты "ужасные социальные условия", "массовая безработица", "отсутствие альтернативы" и прочий "правачеловеческий" елей. В конце концов, крайними оказались бы власти, которые "в упор не замечают проблемы" не так давно прибывших в Австралию иммигрантов и вместо "здоровой мультикультурной политики" пытаются насильно их австрализировать.
Тот факт, что, с точки зрения полярности межэтнического конфликта, французский и австралийский "случаи" продемонстрировали диаметрально противоположные протестные токи, говорит лишь о том, что мультикультурный концепт зашел в тупик во всех направлениях и никаких "оазисов" для него больше не осталось. Весьма сомнительно, что эти оазисы вообще существовали когда-либо. Характерно, что ни идейные сторонники мультикультурных социальных проектов, ни власти не могут предложить внятных программ преодоления кризиса и продолжают по инерции призывать к терпимости, толковать о недопущении ксенофобии, одновременно делая многозначительные социальные реверансы в сторону иммигрантов. Похожие маловразумительные заявления во Франции уже хорошо слышны с самых высоких трибун. Премьер Доминик де Вильпен, например, уже предложил увеличить финансирование мусульманских организаций и мэрий, которые могут стать посредниками в отношениях между местным населением и центральными властями, а также улучшить жилищные условия для мусульманских иммигрантов во французских пригородах. Что, впрочем, не мешает тем самым иммигрантам продолжать требовать голову де Вильпена за компанию с головой незадачливого Николя Саркози.
Что это? Бессознательная потеря ценностной координации или сознательная политика агрессивного мультикультурализма, всячески благоприятствующая социально-культурным прихотям одних и проводящая политику безальтернативной унификации для других? Крах проекта Евроконституции и последовательность межэтнических потрясений в Великобритании, Франции и Австралии в этом году говорит скорее в пользу последнего предположения. Горячие закаты на декабрьских австралийских пляжах пока еще только очертили отблески будущих закатов мультикультурализма во всем мире, в очередной раз приподняв лживую маску самой этой идеи, насаждаемой повсюду в мире, словно аксиомы евклидовой геометрии. В реальности же сегодняшний мультикультурализм обозначает на самом деле остракокультурализм — внешне закамуфлированную идеологию тотального изгнания культуры-изгоя, место которой сейчас занимает весь комплекс традиционных ценностей белого европеоида.
Столь желанные для евролибералов идеалы мультикультурализма (или, если угодно, — интернационализма) могут быть относительно процветающими лишь в условиях жесткого идеологического диктата, свойственного тоталитарным обществам, яркими примерами которых служат достопамятный СССР и сегодняшние США. Заметим, что в США, в отличие от Европы, афро-арабские меньшинства до сих пор почему-то не рискуют жечь все на своем пути. Но даже в США мнимый расцвет мультикультурной модели не может носить устойчивый характер. На прошедшей неделе из Америки пришла знаковая новость, которая ознаменовала собой скромное начало заката аксиоматичного мультикультурализма и на его исторической родине. США планируют полностью свернуть программу транснациональной лотереи, в которой выигрышем служил американский вид на жительство (всемирно известная greencard). Формально это решили сделать, исходя из соображений антитеррористической безопасности. Но реальные меры по ужесточению иммиграционной системы в США только этим не объяснить.
За последние 30 лет численность иммигрантов в США возросла с 9 до 30 млн. человек, в то время как американцы неевропейского происхождения к середине XXI века станут большинством населения США. В США уже сегодня постоянно находятся более 10 млн. нелегальных мигрантов, и эта цифра практически не меняется, несмотря на регулярные иммиграционные амнистии. Неудачные действия американского правительства в Новом Орлеане продемонстрировали крайнюю шаткость американской государственной машины, которая не справляется с задачей сдерживания негативных проявлений агрессивной мультикультурности.
Австралийские погромы — всего лишь звено в падающей колоде костяшек домино. Пока еще неясно, в какой части колоды это звено находится. Сегодня можно с уверенностью сказать, что идейный выигрыш остался за Шпенглером, свыше 80 лет назад предположившим, что все высокие культуры обладают абсолютной непроницаемостью друг для друга. То фиаско всемирного мультикультурного проекта, которое сегодня нам выдают за сложности на пути к его неизбежному торжеству, свидетельствует о правоте о данного утверждения. В нашем мире, как и во все прежние времена, способными выживать и наступать в итоге оказались представители именно традиционных обществ. И, тем не менее, нынешние "победители", представленные сегодня по большей части исламским миром Ближнего Востока, Африки и Азии, вряд ли станут "новыми варварами", носителями нового мира в полном смысле слова. Их традиционный импульс так же ситуативен, как и их ислам, о котором они вспоминают по большей части только в полицейском участке в те минуты, когда речь заходит об их правах.
Разрушая гедонистический Запад, "новые варвары" Востока не способны предложить более жизнеспособных социальных идеалов. Тем самым их традиционализм обречен на постепенное растворение. Объектом их социального вожделения оказывается не менее западный гедонизм, аппетиты чисто западного потребления, лишь формально подчиненные мусульманским общинным структурам и духу исламской идеократии. Сами того не понимая, "новые варвары" всего лишь открывают процесс всемирного тендера на право обладать западной цивилизацией. Победа в этом тендере далеко не так легка, как это может показаться невооруженному взгляду современного человека, чье внимание сегодня полностью подчинено созерцанию эффектных иллюзий тотального карнавала глобализации. Способными выиграть в этом тендере смогут быть только представители наиболее жестко построенной традиционности, на бескомпромиссное отстаивание которой у сегодняшних псевдопобедителей Запада не хватит ни сил, ни духу.
В каком-то смысле процессы колонизации в мире никогда не прекращались, совершая свою эволюцию от одних стадий к другим. Патрик Бьюкенен не так уж был далек от истины, указав на начало эпохи реколонизации "старого мира" выходцами из его бывших колоний. Проблема заключается лишь в том, что сегодняшняя реколонизация по своему характеру не может быть односторонней. Мозаика "белого мира" оказалась далеко не гомогенной, определенной лишь шаблонами "европейскости". Совершенно ясно, что некоторые части этой мозаики пытаются также реколонизировать собственное пространство, пока еще узурпированное их гедонистичными и духовно деградировавшими собратьями. Пока ясно лишь одно — взаимные потоки реколонизации будут все больше ускоряться. Насколько сильно это ускорение перепишет существующие ныне социальные геометрии, пока неизвестно, но смело можно сказать, что ответа остается ждать не так уж и долго.
