Общественную реакцию на смерть А.Н. Яковлева предсказать несложно. Безутешное горе либералов и патриотов. Либералов — оттого, что ушел в лучший мир великий человек и отец демократии, патриотов — по той причине, что он ушел от законного суда за совершенные преступления. На самом деле, фигура Александра Николаевича должна еще стать предметом для изучения исследователей истории современности прежде чем будет вынесена недвусмысленная оценка его роли в событиях последних лет. Мне лично эта роль представляется не столь однозначной, как большинству коллег. Слишком много неясного в судьбе этого человека, слишком много его шагов не могут быть истолкованы в духе примитивной дихотомии "патриотизм" — "либерализм".
Яковлев, вне всякого сомнения, нанес точный и расчетливый удар по советскому государству. Ни одно государство в мире не могло бы без ущерба для себя выдержать ту волну идеологической самокритики, которая началась с подачи отдела пропаганды ЦК КПСС в 1987–88. Невозможно на протяжении двух лет заниматься поливом истории своего государства, бесконечным вытаскиванием на свет Божий всяческих темных пятен, чтобы потом пытаться всеми силами это государство спасать от крушения. Вне всякого сомнения, Яковлев несет прямую ответственность за появление Ельцина. Надо отдать ему должное, эту ответственность он никогда не собирался с себя снимать. Более того, в одном из телеинтервью уже в ельцинские годы, когда страна, что называется, дышала на ладан, отец "перестройки" заявил, что счастлив всем происходящим, и жизнь его удалась. Давайте задумаемся над тем, чему же так радовался ныне покойный государственный деятель.
"Перестройке — нет альтернативы!" — говорил Михаил Сергеевич Горбачев в 1980-е. Странным образом, российское общество одно время верило этим словам. Тогда как альтернатива тому, что началось в 1986–87 гг., не только просто была, она была едва ли не наиболее предсказуемым вариантом развития событий, начиная со смерти Брежнева в ноябре 1982 г. Наиболее ожидаемым и вероятным. Советские интеллигенты вообще мало склонны к рефлексии и воспоминаниям, они забывают, как когда-то метко подметил Павловский, о чем думали и во что верили еще два месяца назад. О годах и говорить нечего — все стирается под чистую. Во время перестройки мало кто задумывался над тем, что происходит нечто странное, совсем не то, что ждали все 1970-е годы.
Ожидали ведь другого. Ожидали реализации так наз. "венгерского варианта" (его потом стали называть "китайским"), экономических реформ при сохранении монополии партии на управление страной. Это был наиболее естественный, наиболее даже безболезненный путь трансформации советского режима, особенно в ситуации экономического кризиса, вызванного падением цен на нефть. О таком авторитарном пути экономического реформирования еще в далекие 1960-е повествовали в "Обитаемом острове" братья Стругацкие, к тому же самому стремилась советская либеральная номенклатура, столь выпукло представленная в нынешних духовных руководителях Союза правых сил. Никакой демократии никто в этой среде не желал, ибо она ассоциировалась для них с народными бунтами, разнообразными неурядицами, в конце концов — с погромами. Монолог "генерала в вагоне" в блистательном исполнении Николая Гриценко из кинофильма "Семнадцать мгновений весны" о пагубности всякой демократии в точности соответствовал этой старательно внедряемой компетентными "органами" в сознание запуганного обывателя идеологии: "Чем больше мы имеем свобод, тем скорее нам хочется СС, тайной полиции, концлагерей, всеобщего страха! Только тогда мы чувствуем себя спокойными, не нужно отстаивать своей точки зрения на судьбы родины, никакой ответственности, только подними руку в честь того, кто этим занимается за тебя, только крикни: "Хайль Гитлер!" — и все сразу станет понятно. Никаких волнений!"".
Итак, к моменту прихода к власти Горбачева в 1985 г. столичная интеллигенция — и в либеральной, и в патриотической ее ипостасях — ожидала прихода просвещенного диктатора, Андропова №2. Демократии никто особенно не жаждал, все ее только боялись. О свободных выборах никто и не помышлял. Оптимальный сценарий перемен представлялся таким образом. Молодежи сейчас разрешат слушать рок-музыку, интеллигенции подкинут что-нибудь из запрещенного Набокова, предприимчивым людям — дадут возможность открывать частные магазины, потом — отпустят цены на продовольствие, снизят государственные дотации сельскому хозяйству, легализуют мелкое предпринимательство. И пошло, поехало. Все это было сто раз описано в разного рода аналитических записках закрытого и открытого толка.
Однако началось нечто совершенное иное. С начала 1987 г. власть сама стала создавать многочисленную сеть оппозиционных и полуподпольных организаций. Все это называлось развитием "инициативы снизу". С бору по сосенке было собрано по всей стране около десятка бывших диссидентов, которые срочным образом начали образовывать альтернативное социалистическое движение. Особенно бурно пошла работа в молодежной среде. Какие-то косматые "неформалы" вылавливались на Арбате, Гоголевской площади, Мясницкой и других популярных тусовочных местах и сразу же направлялись на телевидение, где с ними как с "профессиональными революционерами" на полном серьезе вели дискуссии штатные корреспонденты ТВ. Режиссеры, до этого воспевавшие в своих лентах мудрых кгбешников и всяческих жестоких, но справедливых следователей, приучающих народ к порядку, неожиданно все как один стали "певцами молодежного протеста". Романтическая энергетика бунта выплеснулась с широких экранов на совершенно неподготовленное к демократическим переменам общество. Потом всю эту молодежь, явно не очень понимавшую, что с ней происходит, посадили перед камерами в студии Останкино и призвали бранить на чем свет стоит прогнившую райкомовскую и обкомовскую бюрократию. И за этой словесной экзекуцией наблюдала вся страна.
Я должен сказать, что это было великое время. Кто его пережил, никогда его не забудет. Мне, в тот момент школьнику, а затем, в 1987–1988 гг., студенту-первокурснику казалось, что наступает триумфальный, необычайно радостный момент отечественной и мировой истории, который будет протекать и далее, в бесконечность, под аккомпанемент сладких слов Бориса Гребенщикова "Мир как мы его знали подходит к концу". Возвращение к рыночным будням 1990-х после романтического экстаза 1980-х я пережил как "изгнание из рая". Понадобились десятилетия, чтобы ощутить и постигнуть какую-то роковую чревоточину в том великом "опьянении свободой" конца 1980-х.
У нас часто говорят, в СССР был невозможен "китайский вариант", обычно не утруждая себя доказательствами, а почему он был, собственно, невозможен. Обычно отвечают, партноменклатура вроде как была не та… Меня всегда удивлял этот аргумент, можно подумать при Мао в Китае она была та… Нет, курс на демократизацию, на пробуждение "инициативы снизу" был вполне сознательным, точно продуманным и гениальным по исполнению шагом. За этим чувствуется рука мастера, рука искренне влюбленного в свое дело человека. Человека, который, кстати говоря, следовал именно китайскому примеру, только выбрал он для себя образцом не реформатора Дэн Сяопина, а "культурного революционера" Мао Цзедуна.
Почему-то ни у кого из публицистов не хватило воображения сравнить перестройку с тем, с чем ее и надлежало сравнивать: с китайской "культурной революцией". Почему-то никто не почувствовал сходства между этими событиями. "Перестройка" в ее ранней фазе ведь и была повторением "культурной революции", новым ее воспроизведением только в предельно ослабленной, предельно гуманизированной версии. "Рассерженные молодые люди", разумеется, не избивали до полусмерти "обуржуазившихся" бюрократов, но на них прилюдно орали и издевались. Все шло четко по "китайскому сценарию". Первым делом Горбачев, как и Мао, сделал себя лидером партии, предоставив пост главы государства престарелому Громыко. Следующим шагом должен был, видимо, стать управляемый бунт "советских хунвейбинов", возглавляемый каким-нибудь популярным комсомольским лидером (или же партийным вожаком), против государственного аппарата и спецслужб. С последующей партийной расправой над государственно-номенклатурным средостением.
Вообще говоря, зачем все это делалось? Ведь было понятно, что добром дело не кончится. Ибо впоследствии эти самые "разгневанные молодые люди", мобилизованные и брошенные на произвол судьбы партией, потянулись к Ельцину, к бастующим шахтерам, во всякого рода представительные органы продолжать развивать "демократию снизу".
Полное ощущение, что творцы перформанса 1980-х хотели повторить то, на что оказались не способны в конце 1960-х годов. Не способны в тот момент, когда весь мир бурлил от ненависти к американскому империализму, и только руководители Советского Союза подумывали о том, как, договорившись по-доброму с империалистами, спокойно почивать на доходах от нефтянки. В статье "Александр Солженицын и русское Будущее" я писал о том, что СССР в конце 1960-х годов упустил вполне реальную возможность выиграть "холодную войну", пойдя на сближение с другим коммунистическим гигантом — Китаем. А также на снятие некоторых идеологических шор для принятия под свое крыло "поколение Красного мая" — революционных поклонников "секса, наркотиков и рок-н-ролла".
Вне всякого сомнения, усилия американской дипломатии в эти годы были направлены были на то, чтобы любой ценой не допустить возникновения нового советско-китайского альянса, а также поставить предел идеологическому влиянию коммунизма на национально-освободительные движения в странах периферии капиталистической мир-системы. Очевидно, также и то, что внутри СССР у американских дипломатов обнаружились весьма высокопоставленные союзники, которые в конечном счете и одержали верх над политической группировкой, отчаянно стремившейся к продолжению "холодной войны" и просто неизбежному для этих целей союзу с Китаем. Так вот, по свидетельству всех очевидцев, А.Н.Яковлев был не просто видным деятелем этой последней группировки, но в определенной мере — ее идеологом (в то время как основным руководителем ее был бывший глава КГБ, а затем — секретарь ЦК А.Н.Шелепин). А.Е.Бовин, принадлежавший к враждебной — "андроповской" — партии, в своих мемуарах описывает Яковлева как человека, создававшего идеологическую программу "группы Шелепина", которая на рубеже 1960-70-х претендовала на взятие власти, но проиграла в этом соперничестве Брежневу и Андропову.
Став вторым человеком в партии в 1980-е годы, когда СССР шел на сближение с США, Яковлев долго и упорно создавал легенду о себе как о человеке, пострадавшем от начальства за якобы недопустимую в тот момент критику нарождающегося русского националистического движения. Основанием для этой самоаттестации была статья Яковлева в "Литературной газете" (опубликованная 17-го ноября 1972 г.) "Против антиисторизма", в которой действительно содержались резко негативные суждения о писателях и публицистах, объединившихся вокруг журнала "Молодая гвардия". Любопытным образом, за все последние годы никто никогда не перепечатывал этот и в самом деле важный документ идеологической борьбы 1970-х годов. Все судят о нем в основном либо с чужих слов, либо со слов самого автора, впоследствии имевшего довольно много оснований для того, чтобы скрывать свою позицию начала 1970-х. Увы, этого текста нет у меня под рукой, и читателям настоящей статьи придется поверить мне на слово. Статья "Против антиисторизма" была направлена вовсе не против русского национализма. Задача автора состояла вовсе не в том, чтобы заклеймить, как он потом сам говорил, "великодержавный шовинизм и антисемитизм". Его цель была в другом — осудить все те распространившиеся в СССР идеологические течения, которые мешают развитию и продолжению классовой борьбы. В том числе на международном уровне. Поэтому в числе объектов критики Яковлева — советские фантасты, помышляющие о появлении по обеим сторонам Атлантики нового класса, — технической интеллигенции, авторы теории конвергенции, Герберт Маркузе с его ревизией революционной роли пролетариата (интересно, что если Яковлев за что и покаялся впоследствии, так это именно за осуждение автора "Эроса и цивилизации"). И лишь последнее место в общем списке занимают русские почвенники, описывающие в своих романах патриархальное, покорное власти и своей доле крестьянство вместо того, чтобы воспевать бедняков, вступающих в революционные армии. Какие крестьяне в 1972 г. вступали в революционные армии, и что это были за армии, образованным читателям, я думаю, нет нужды объяснять.
Иначе говоря, Яковлев клеймил наивных русских почвенников не как националистов-шовинистов, а как пособников идеологии "разрядки" и "мирного сосуществования", против которой завотделом пропаганды ЦК КПСС не мог выступить открыто. Очень точно было выбрано и время публикации. Ноябрь 1972 г. — кульминационный момент президентской кампании в Соединенных Штатах, на которых республиканцу и антикоммунисту Ричарду Никсону противостоял левый демократ, сторонник немедленного мира во Вьетнаме Джордж Макговерн. В этой борьбе симпатии всего левого Запада были, разумеется, на стороне Макговерна. Кто же оставался на стороне Никсона? А на стороне Никсона было консервативное "молчаливое большинство" американской глубинки и… коммунистические руководители СССР и Китая. Мао при личной встрече с Никсоном сказал, что сочувствовал ему на выборах. Никсон, конечно, не принял эти слова за чистую монету и решил, что все дело в специфическом китайском политесе, на что получил поразительный из уст лидера "мировой революции" ответ: "Я всегда сочувствую консерваторам". Понятно, что в контексте этого странного "сочувствия" коммунистов консерваторам люди, подобные Яковлеву, оказывались лишними, и система их выбрасывала за ненадобностью. Столь же понятно, что такой вот исключенный из системы человек, причем исключенный за ревностную приверженность ее принципам, должен был эту систему возненавидеть, увидев, что декларированные ее руководителями революционные цели далеко отстоят от их реальных дел.
Не сомневаюсь, что уже в Канаде, вполне вероятно сблизившись с левыми демократическими кругами, Яковлев еще раз пришел к выводу, что антиамериканская "мировая революция" 1960-х была предана советским коммунистическим руководством, которое, как будто выполняя заказ нового Меттерниха–Киссинджера, решило превратить свою страну из бастиона "мировой революции" просто в тривиальную "сверхдержаву". Это очень важно понять для оценки последующих действий и высказываний Яковлева, этой его почти иррациональной даже для нормального либерала ненависти к русскому национализму, имперской государственности и советскому коммунизму (в одной из своих книг Яковлев дает многозначительную характеристику большевистскому перевороту 1917 г. — "Октябрьская контрреволюция"). Отсюда же — глубокая неприязнь Яковлева к одному из главных творцов "разрядки" — Юрию Андропову. Яковлев постоянно говорил о шефе КГБ как о тайном сталинисте и чуть ли не самом опасном человеке в Политбюро того времени.
Горбачев, скорее всего, понимал, что делает, возвращая Яковлева и некоторых других шелепинцев из почетной ссылки. К тому времени "разрядка" провалилась, Рейган начал поход на "империю зла", глобалистские надежды на "конвергенцию элит" в целом обанкротились, в кругах республиканцев тон начала задавать мощная группа неоконсерваторов, пытающаяся торпедировать "детант" справа. Левые в Европе, не столь бурно как в 1960-е, но все же настойчиво, протестовали против размещения на континенте американских ракет средней дальности. Яковлев, видимо, был приглашен на ответственный пост завотделом пропаганды ЦК, а еще ранее — на должность руководителя Института мировой экономики и международных отношений АН СССР как человек, способный найти путь к сердцам левых демократов во всем мире. Для Горбачева это было, конечно, роковое решение. Яковлев, в душе уже стопроцентно антисистемный человек, не спровоцировал "революцию роз" на Западе, но зажег ее у себя дома. Зажег для того, чтобы разрушить систему, помешавшую ему и его единомышленникам в 1960-70-е годы выиграть "холодную войну" и уничтожить империализм.
Увы, ценой этих подрывных усилий стало могущество российского государства. Называя вещи своими именами, оно, как и реальное экономическое благополучие миллионов людей, было принесено в жертву противостоянию двух крупнейших международных кланов — правоглобалистскому и левоглобалистскому. Противостоянию, о котором обычный житель страны, искренне стремившийся к свободе и демократии, даже и не подозревал. Пока основные силы современной истории "как демоны глухонемые вели беседу меж собой" Россия скатывалась в третий мир, в яму, из которой ей до конца века уже не суждено было выбраться. Немногие люди, как Солженицын, в тот момент смутно догадывались, что спасение нашей страны — в выходе из этой чужой и чуждой нам борьбы, в которой мы продолжаем быть лишь средством для неведомых нам целей. В изоляции России от бурных течений и демонических водоворотов мировой истории.
Пожалуй, вот чему учит нас судьба архитектора перестройки Александра Яковлева. Человека, запалившего свой дом.
