Читая мудрствования современных публицистов о "профессиональных русских" или о "нациках", открывая якобы философские тексты, в которых говорится о том, что национализм уже стал "фактом русской истории, ее позорным и неизжитым до сих пор эпизодом", я всегда улыбаюсь. Иногда сжимая губы до побеления и жалея, что в руке нет пистолета, иногда грустно удивляясь глупости очередного "эксперта по делам националистов". Дискурс, клеймящий русский национализм, очень влиятелен. Но влиятелен, в первую очередь потому, что русского национализма как философского и четко выстроенного политического течения не существует. По крайней мере, пока.
Пытаясь замазать грязью национализм, истоки этого течения обнаруживают в кругах русских диссидентов 70-х 80-х годов, которые с радостью и повизгиванием помогали рушить СССР, а потом изобрели гнусное "россиянство". Чтобы уничтожить само словосочетание "русский национализм", проводят параллели между ним и национал-социалистами фашистской Германии. Многие критики пытались навесить на националистов лейбл "сталинисты", не подозревая даже, какой прекрасный подарок тем самым они преподносят противникам. К сожалению, недавно "прозрение" произошло, и тему национализма Сталина те же критики пытаются отвести на "запасные пути". Наконец, для того, чтобы приручить националистов, говорят о европейской сущности национализма. Но все это совершенно не о том, что происходит сейчас в политическом пространстве России.
Главная ошибка всех критиков или добровольных и благожелательных "разъяснителей" генеральной линии из сочувствующих, но шарахающихся от националистов кругов, заключается в том, что они просто не могут понять, с чем они имеют дело. Постараюсь объяснить это так, как я вижу. Для этого сделаем небольшой экскурс в политическую историю России после 1991 года.
Тогда, когда страной вовсю помыкал Борис Ельцин, в политической сфере образовалась катастрофическая пустота. Навсегда позаимствовав у недавно скончавшейся КПСС брэнд коммунистов, КПРФ предложила так называемый "левый политический проект". Естественно, ничего левого, тем более политического, в паразитировании на стареющем электорате и играх с Ельциным, в нем не было, но тем самым Зюганов закрепил за собой понятие "левый". Все партии власти от ДВР до "Единой России" выступали с позиции так называемого центризма, который, на самом деле, являлся всего лишь эксплуатацией естественного страха масс, выражающегося в формулировке "как бы не стало еще хуже". Таким образом, "центризм" стал ассоциироваться с минимальной, но все же гарантией, что "хуже не будет, а если и будет, то ненамного". По другую сторону стояли партии "демократического" толка типа "Яблока". Тут опять же произошла узурпация понятия "демократия", поскольку любая партия, не ставящая своей целью насильственное свержение власти, является демократической. Помимо этих трех течений в нашей политике существовало множество маргинальных структур. Они выдвигали иногда даже здравые идеи, но делали это так убого и нетехнологично, что когда на них повесили бирку "квасные патриоты", никто даже не возмутился. Тем самым, ниша патриотов была также занята.
С развитием в стране бандитского капитализма все демократические партии были прочно дискредитированы. Коммунисты, отдав власть в 1996 г., начали стремительно терять доверие. Центристы, умело играя на страхах, застолбили за собой порядка 40% голосов на всех выборах. Квасные патриоты еще дальше скатывались в маргинальную нишу. При этом нельзя не сказать несколько слов о Жириновском. Владимир Вольфович в начале своего политического взлета использовал агрессивную имперскую риторику, и за счет этого, кстати, не дал своей ЛДПР сгнить под грузом двух страшных и оскорбительных в массовом сознании определений: "либеральная" и "демократическая", — которые намертво привязаны к его партии. Но эти определения ничуть самому Жириновскому не мешают. Он держится на том, что ловит общественный мейнстрим и прыгает в него, очертя голову, смело, безрассудно, главное первым. Правда, только в риторике. За счет этой-то риторики его партия живет и благоденствует в то время, когда все остальные партии-ровесницы ЛДПР захирели и медленно умирают. Однако Жириновский, — несмотря на свою политическую гениальность, то ли, напротив, именно по этой причине, — никогда не идет дальше слов. ЛДПР никогда не реализует лозунги, провозглашенные ее лидером.
Вот в такой ситуации явственно проявил себя новый феномен — общество начало, судя по результатам электоральных процессов, абстрагироваться от политики. На выборы ходят все меньше людей, протестное голосование растет. Социологи назвали это деполитизацией. Однако мне кажется, что термин не верный, поэтому я и употребил слово "абстрагироваться". Просто люди не видели, из каких альтернатив им можно выбирать, а выбор из плохого и худшего уже изрядно подутомил. И на фоне этого общественного феномена к власти пришел Путин, который повесил на себя патриотический лейбл. С тех пор все власть предержащие или же обслуживающие их, стали называться "патриотами-государственниками". Новый президент, как известно, вызвал в обществе некоторый интерес и даже энтузиазм, однако не использовал эти чувства в целях реального изменения политики страны.
Энтузиазм угас, не в последнюю очередь, благодаря тому курсу, который проводило окружение Путина, и который был направлен на бюрократизацию государства. Тем не менее, уровень свобод в России существенно возрос при Путине. Укрепилось и благосостояние людей. Хотя нищета в России остается поражающе высокой, все же частично доходы выросли. И в ситуации, когда думать исключительно о выживании уже не приходится, к президенту был обращен со стороны масс уже новый запрос. Он выражается, как мне кажется, в требовании отказа от ельцинской парадигмы развития государства. В требовании одновременно дебюрократизации и усиления роли государства. В этих императивах на самом деле нет ничего взаимоисключающего — тот же Сталин управлял громадным Советским Союзом при помощи всего лишь 500 тысяч чиновников.
Но в ответ на этот запрос власти провели монетизацию — реформу, безусловно, нужную, но запоздавшую на 4 года и реализованную попросту безграмотно. Монетизация обнажила два существенных аспекта в политике, которые теперь необходимо учитывать всем акторам. Во-первых, текущая политика государства массы не устраивает. Соответственно, общество не устраивают и "патриоты-государственники", которые проводят подобные монетизации реформы в жизнь. Во-вторых, предложение со стороны право-левой оппозиции не устраивает массы еще больше, чем политика властей. То есть, обществу не нравятся ни левые, ни правые, ни центр, ни либералы, ни коммунисты, ни единороссы. И в такой ситуации, обусловленной значительными достижениями свободы слова (например, в ельцинские времена моя статья просто не могла бы появиться в центральных СМИ), относительной обеспеченностью населения, вкупе с массовым недовольством существующим положением, начал стремительный подъем новый дискурс — националистический.
Национализм, в первую очередь, это отрицание. Но — отрицание позитивное. Это отрицание существующих политических движений, которые неспособны адекватно ответить на требования и чаяния народа. Национализм предполагает четкое определение национальных приоритетов. В том числе — принципиальный отказ от союза с теми силами, которые, по мнению националистов, ведут страну к краху. И — конкретное определение того, кто — свой, а кто — чужой, то есть четкое разграничение врагов и друзей. Национализм — это и отрицание самоубийственной политики жертвования интересами русского народа. Наряду с обязательным требованием государственного прагматизма. Это отрицание высоколобого философствования, неприятие всякой лжи на уровне государства и общества. И при этом — объяснение на простом и доступном для всех языке, что происходит сейчас с Россией, что можно сделать для того, чтобы не покатиться в тартарары. Иначе говоря, национализм — это здравый смысл.
Те, кто пытается связать нынешний национализм с диссидентскими измышлениями брежневского периода, банально врут. Тогда русский национализм являлся всего лишь одним из проявлений сепаратизма, ничем не оправданного в СССР. Сейчас же это, напротив, консолидирующее начало. Стремящиеся провести сравнение с расистским Рейхом, также достойны только презрения. Спокойный национализм Татарстана является примером того, как именно должно строиться национальное государство. Современный русский национализм добивается в первую очередь того, чтобы у русских было право на жизнь и право на будущее, гарантированное государством. Потому что сейчас эти права гарантированы отнюдь не русским, а за счет русских. Именно в этой логике выдвигаются все требования националистов или, если хотите, все требования здравомыслящих граждан России, которые понимают, что в условиях, когда русская нация погибнет, не останется в нашей стране места ни для одной другой нации.
Те же интеллектуалы, которые рассуждают о европейском характере русского национализма, не совсем правы. Китайский национализм, японский национализм — вот два примера, которые полностью разрушают логику тех, кто привязывает эту идеологию лишь к европейской цивилизации.
Ну и, наконец, те, кто считает националистов сталинистами, правы по большому счету, но правы лишь отчасти. Сталин строил страну, бесспорно, с националистических (нацией для него только были не русские, а советские люди), прагматичных и рациональных позиций, в которых не было место для заклятий в верности "заветам свободного рынка и демократии", а верность "заветам Владимира Ильича" оставалась всего лишь ничего не значащим ритуалом. Поэтому, если считать "сталинистской" любую адекватную политику, проводящуюся в интересах своей страны, а не за счет ее интересов, то современных националистов, конечно, можно считать сталинистами. Однако времена Сталина были легче, чем нынешние. Как бы это ни кощунственно звучало по отношению к поколениям, которые вынесли на своих плечах восстановление экономики после Гражданской войны, индустриализацию, коллективизацию, Великую Отечественную войну, восстановление после нее, которые вышли первыми в мире в Космос — так вот, этим поколениям было все же легче, чем сейчас нам. Потому, что у нас нет их опыта выживания, потому, что у нас нет их веры, потому, что у нас нет их ненависти к врагам, как внешним, так и внутренним.
Я не пишу доктрину русского национализма. Зато я хорошо вижу, каким образом идеологи противного лагеря пытаются заклеймить национализм. Насколько гнусными представляются их аргументы. И насколько их доводы являются обоюдоострыми. Поэтому я хотел бы обратить их оружие против них же самих.
Итак, главное, против чего выступают противники — это трансформация национализма в политическое течение и его доктринальное оформление. Они заявляют, что это приведет к "наиболее варварской форме этнического кровосмешения". Опасения формализации националистического дискурса понятны — ведь, ничего иного, более позитивного, противопоставить ему невозможно.
Между тем, формализация русского национализма уже происходила в нашей истории. Это было практически все время Романовской России. И нельзя сказать, что века царствования последней династии были худшими за всю нашу историю. По крайней мере, в сравнении с нынешним прозябанием, эти времена можно охарактеризовать как пик и расцвет. Никаких проблем с ассимиляцией инородцев (так тогда называли неправославных) в царской России не было (фамилии высокопоставленных инородцев тому пример). Те же, кто не хотел ассимилироваться, — прекрасно жили в собственной этнокультурной среде без помех со стороны государства. В нынешних условиях, облегчающих обеспечение прав личности, никакой угрозы для национальных меньшинств быть попросту не может. Главенство национализма будет означать только одно — всеобщее и безусловное исполнение закона, недопущение этнической дискриминации. Причем особенное внимание необходимо уделять недопущению дискриминации русских, как государственнообразующей нации. Так почему же нам стараются навязать идею о "варварских последствиях" возрождения национального государства? Неужели только из страха, что у русских будет столько же прав и свобод, как и у других национальностей? Похоже, что так. Но это говорит уже об определенном диагнозе.
Диагноз этот, кстати, подтверждается очень часто. Типичный пример космополитизма — человек задается вопросом о том, "насколько вообще может быть оправдано существование той нации, к которой я принадлежу". Странный вопрос! В Израиле, например, за такие вопросы сажают в тюрьму, и ни в какие дискуссии с таким человеком не вступают — он становится просто отверженным. В России же каждый, кому не лень, может такой вопрос не то что даже задать, но и сделать из него далеко идущие выводы. Логика в духе "этот народ и эта страна недостойны такого как я" до сих пор широко распространены в России. Однако забывается, что прежде чем что-то требовать от страны или от народа, человек должен дать хотя бы самому себе ответ на вопрос, что лично он дал стране и народу, который его вырастил. Некачественные и нечестные ответы на такой вопрос, либо отказ от ответа на него мы можем наблюдать сейчас во множестве. Нормальный национализм не дает права на опубличивание таких мыслей по одной простой причине — разносчиков заразы следует лечить.
Критики национализма подвергают сомнению многое. Сомневаясь в том, можно ли любить вырастившую их Родину, они от космополитизма плавно перетекают в отрицание безусловной ценности нации — суверенитета. Абсолютный суверенитет представляется им чем-то неприличным, а государство, обеспечивающее интересы своих граждан, — действующим не комильфо. Почему? Нет ответа. Вернее, он есть, но содержится в другой претензии к национализму. Оказывается, "национальная культура может претендовать на суверенный статус только тогда, когда народ существует для чего-то, а не для самого себя". За красивыми и непонятными словами кроется очень серьезное обвинение, тем более серьезное, что оно, вдобавок ко всему, еще и глупое. Национализм, который, естественно, предусматривает, что народ в первую очередь должен существовать для самого себя, именно на этой основе рассматривается как течение, препятствующее становлению суверенитета национальной культуры.
Когда-то давно существовали два полиса — один из них назывался Афины, второй — Спарта. И в том, и в другом полисе правил бал национализм (крайне жесткий, а не такой, который сейчас медленно завоевывает жизненное пространство в России). Так вот, как бы там ни было, культура у обоих городов была суверенна настолько, насколько это возможно. От Афин остались прекрасные памятники и литературные произведения. От Спарты — надгробия, память и суровый образ жизни (что не так уж и мало). Оба полиса жили исключительно для себя. И оба обладали прекрасной национальной культурой — пусть у Афин она выражалась в акрополе, а у Спарты — в стойких воинах. Афины и афиняне жили для Афин и для афинян, а Спарта и спартанцы — для Спарты и спартанцев.
Хочу подчеркнуть, что любой народ живет исключительно для себя, равно как и практически любой человек. Все возражения на это — чистое лукавство. Как только народ начинает верить в то, что он живет для интересов чего-то более высокого, чем он сам — он начинает умирать. Потому, что жить для высшего народ в целом не может. Для высшего живут только единичные пассионарии. Массы живут для того, чтобы им самим и их детям было лучше жить.
Из этого следует естественный вывод — противники национализма фактически играют на гибель русского народа, тогда как националисты стремятся к тому, чтобы вернуть страну к нормальному развитию. Цель национализма, если спуститься с небес на грешную землю, — в том, чтобы в обществе не просто царили бы абстрактные идеалы "свободного рынка", но присутствовало сознание того, что любой может прийти на реальный рынок и продать там свой товар, не боясь, что на него "наедет" очередная залетная мафия.
Есть в словах противников национализма и своя правда. Например, когда они говорят, что "сегодняшний русский национализм — своего рода результат психологической травмы". Да, это так. Но не сказано самого главного — что национализм — это не только результат травмы, но и результат того, что организм излечивается. Во время и сразу после получения травмы, в горячечном бреду мы верили в то, что, выводя войска из ЗГВ, принесем великую пользу Германии, и за это нас все полюбят. Мы полагали, что, как только уйдем со своего жизненного пространства в СНГ и Восточной Европе, перед нами распахнутся двери всех международных организаций и нас посадят во главу стола, за которыми сидят лидеры мировых держав. Но вдруг горячка бреда спала, и мы поняли, что до того, как нас одурманили либерализмом, мы уже находились во главе стола. И что именно сейчас нас не любят, а презирают (а это, согласитесь гораздо хуже, чем когда раньше нас уважали или боялись). И поэтому идея выздороветь окончательно, не впуская к себе в дом больных и заразных, — идея национализма, который поставит во главу угла интересы тех граждан России, которые живут сейчас и здесь, — единственно возможная в сложившихся условиях.
Напоследок процитирую апофеоз космополитического мышления, переходящий в откровенную русофобию. Прошу прощения за обширную выдержку, но она заслуживает общего внимания: "Как бы мы ни относились к национализму, следует иметь в виду, что для России национальный проект означает неизбежное сужение пространства её мира…Русский человек не имеет права ставить интересы своей страны и своего народа превыше интересов других стран и народов уже только потому, что слишком велика та доля исторической ответственности, которые возложили на себя наши предки". Выше я уже говорил, что сейчас, отходя от бредовой горячки либерализма, Россия не просто может, а должна "сузить пространство" существующего для нас мира и заняться выздоровлением — сиречь обустройством собственной жизни, не отвлекаясь на мельтешащих вокруг друзей Биллов, друзей Герхардов и друзей Сильвио.
Только то, что сейчас для русских служит в качестве лекарства, только интересы России, только то, что может нам помочь подняться с колен, заслуживает сейчас внимания. А те, кто считает, что русские могут быть топливом для американских или каких-либо других ракет, кто заявляет, что "русские не имеют права ставить интересы своей страны и своего народа превыше интересов других стран и народов" — в националистической, да и любой здравомыслящей парадигме должны быть, безусловно, отнесены к "чужим".
Сейчас, когда мы настолько слабы, но в то же время когда у нас, может быть, произошло краткое прояснение сознания перед, не дай Бог, новой комой или агонией, заявлять о том, что мы не должны ставить свои интересы выше интересов всех остальных — будь то сытеньких, богатеньких, жиреющих, будь то бедных, нищих и также умирающих — преступление. Мы не имеем права ни перед собой, ни перед своими детьми, ни перед нашим будущим, ни перед Родиной, своей жизнью продлевать агонию ожиревшего Запада или оттягивать смерть нищей Африки. Мы должны выздороветь, мы должны встать с колен. И только тогда мы, быть может, поможем нищим и умирающим. Но не за счет своей собственной жизни.
