В последние несколько месяцев все чаще слышны заявления об угрозе существованию России как единого государства в существующих границах, т.е. возможности территориальных потерь. Среди высокопоставленных чиновников стало хорошим тоном использовать этот тезис в качестве аргумента, призванного убедить так называемые здоровые силы общества в необходимости сотрудничества с действующей властью. Однако красивая и грозная метафора, запущенная в обращение теми, кто по долгу службы обязан заботиться как раз о национальной безопасности и целостности страны, имеет все шансы стать реальностью — как это уже произошло 14 лет назад в случае распада СССР.
Принято говорить и о том, что наиболее проблемным регионом — в том числе и с точки зрения вероятных территориальных потерь — является Северный Кавказ. Но при весьма точной локализации угрозы попытки комплексного анализа положения дел на южном фланге европейской России предпринимаются довольно робко. Данная серия статей не претендует восполнить существующий пробел, она дает лишь общую панораму ситуации, сложившейся в республиках Северного Кавказа и на некоторых сопредельных территориях на данный момент. Это попытка суммировать опыт и впечатления, накопленные во время служебных командировок, предпринятых мною в минувшие пять лет в качестве специального корреспондента отдела политики ежедневной газеты "Время Новостей".
Обобщая этот опыт, приходится, к сожалению, констатировать, что в кавказских республиках на фоне всеобъемлющей экономической депрессии (все республики Кавказа дотируются, во всех предельно высок уровень безработицы, производство сокращено и переживает кризис, доходы населения кратно отстают от средних по стране) происходит стремительная скрытая сепарация. Это означает, что население, имитируя внешнюю лояльность по отношению к государственной власти, на самом деле во все возрастающей степени переживает стойкое ментальное отчуждение от этой власти и от остальной части страны. Распадается социально-политическая ткань российской государственности и формируется некое параллельное социально-политическое и правовое пространство, существующее формально на территории России, но фактически не зависящее от ее политических и социальных институций. Система управления кавказскими регионами неэффективна и неадекватна существующим вызовам. Региональные властные элиты переживают кризис легитимации и в силу этого изолированы от основной массы населения. Авторитет региональной власти катастрофически низок. Это приводит к невозможности эффективного управления и разрушению политических, экономических и правовых связей между регионами и федеральным центром. Благодаря неожиданной для начала 21 столетия информационной изоляции регионов от центра, которая создается не без целенаправленных усилий региональных элит, федеральные и региональные политики в ряде случаев существуют, думают и действуют в принципиально разных системах координат. Центр, в том числе его "выносной орган" в виде окружного полномочного представительства в Ростове, не владеет всей полнотой информации о происходящем и часто принимает решения, отстающие от динамично меняющейся реальности на один — два, а то и несколько тактов. Промедление, между тем, становится с каждой неделей все более опасным.
Региональные власти коррумпированы, скованы системой клановых интересов и зачастую просто некомпетентны. В результате политические интересы страны на Кавказе отстаиваются с помощью негодных методов и инструментов. Все это приводит к быстрому формированию вдоль южной границы России "серой зоны", контролируемой в весьма условной степени. Причем степень этой условности с каждым днем только возрастает. Происходящее уже можно считать не угрозой государственному суверенитету России, а его глубоким кризисом в данном регионе. Неспособность государства обеспечить на территории верховенство и действие своего собственного законодательства — это и есть потеря контроля над территорией, даже если никто (или почти никто) не говорит вслух о необходимости отделения. "Серая зона" при этом характерна тем, что в ней формируются влиятельные группы, заинтересованные в воспроизводстве такой неопределенной ситуации. В республиках Кавказа к таким группам могут быть отнесены а) местные властные и околовластные группы, сохраняющие механизмы воздействия на ситуацию и доступ к ресурсам, б) местные альтернативные лидеры, формирующие вышеописанные параллельные социо-политические структуры (например, т.н. исламские джамааты), в) федеральные силовые органы, пытающиеся, в том числе и в своих ведомственных интересах, манипулировать ситуацией на Кавказе, создавая сразу в нескольких зонах ситуацию управляемого конфликта, но не имея потенциала для того, чтобы в стратегическом плане сохранить этот контроль.
Западный Кавказ
Регионы Западного Кавказа — республики РФ, расположенные к западу от Северной Осетии (Кабардино-Балкария, Карачаево-Черкесия, Адыгея) и непризнанная республика Абхазия образуют особый сегмент Кавказского региона. Его главная черта — наличие во всех четырех регионах влиятельной абхазо-адыгской составляющей. Кабардинцы, черкесы, адыгейцы и абхазы, а также более малочисленные этнические группы (напр., абазины и шапсуги) относятся к единой абхазо-адыгской этноязыковой группе. В современных условиях это не просто реликтовая языковая и культурная общность, но довольно серьезный фактор, оказывающий влияние на современное политическое развитие региона. Это своеобразное связующее звено, которым все четыре названных региона "подключены" к Абхазии.
Как известно, Грузия более года назад пережила очередную драматическую смену элит. Новая власть в Тбилиси обозначила восстановление территориальной целостности Грузинского государства в качестве одного из основных приоритетов и декларирует намерение в ближайшие годы разрешить грузино-абхазский и грузино-югоосетинский этнотерриториальные конфликты. Есть основания полагать, что итоги выборов президента, состоявшихся в Абхазии осенью и зимой 2004 — 2005 года (победа Сергея Багапша), создали предпосылки для мягкого сближения позиций абхазского и грузинского руководства. Между тем, грузино-абхазская ситуация серьезно влияет на настроения и общую социально-политическую обстановку по северную сторону хребта. Едва ли целесообразно рассматривать гипотезу о том, что Грузия, стремясь инкорпорировать Абхазию, специально заботится об ослаблении российского влияния и присутствия в смежных регионах Северного Кавказа. Но очевидно, что отношение абхазо-адыгского населения этих регионов к России меняется пропорционально ослаблению российского влияния в Абхазии.
Другой и более существенной угрозой стабильности в регионах Западного Кавказа является исламский фактор — несмотря на то, что уровень религиозности среди мусульманского населения этой территории традиционно гораздо ниже, чем на территории восточных республик (Ингушетии, Чечни и Дагестана). Естественно, в наименьшей степени исламский фактор проявляется в Абхазии, где ислам представлен мало, и вообще наиболее распространены традиционные верования. Хотя есть, к сожалению, основания полагать, что фундаменталистские ячейки появились уже и там. Но в Кабардино-Балкарии и Карачаево-Черкесии, находящихся в непосредственной близости от тлеющего очага конфликта в Чечне, исламский фундаментализм на глазах становится важным фактором социально-политического развития. Рука об руку с распространением идей так называемого "чистого ислама" (представителей которого не вполне точно принято называть ваххабитами) идет движение пантюркизма, которое поддерживается тюркскими националистами всего мира, в частности, рядом общественно-политических организаций Турции. Пантюркистские настроения весьма широко распространены среди населения тюркского происхождения — балкарцев в КБР, карачаевцев в КЧР и ногайцев, весьма широко расселенных в регионе.
Уровень фундаменталистской угрозы в КБР и КЧР не должен недооцениваться: это мощный фактор дестабилизации, способствующий потере Россией влияния на этих территориях. Общины религиозных радикалов в КБР и КЧР постоянно находятся на связи с аналогичными группами в Чечне, а также выстраивают самостоятельные контакты за рубежом, в частности, на ближнем Востоке. Радикальный ислам, проповедуемый ими, не делает различий между представителями различных этнических групп и не признает адата — местного обычного права. Это течение пришло на смену весьма агрессивным этническим движениям, которые сотрясали регион до конца 90-х гг. К концу 90-х влияние этнических движений несколько сократилось в силу создания и закрепления в каждом регионе стабильной системы контроля над ресурсами. Однако ресурсы эти оказались быстро растрачены, коррупция, бедность, безработица и социальный протест нарастает, и в качестве формы протеста все чаще выбирается религиозный экстремизм (или, чаще — уход от так называемого традиционного ислама). Сеть религиозных радикалов в этом регионе обширна, и можно с большой степенью уверенности говорить о том, что ее ячейки имеются даже во властных эшелонах региона.
К этому остается добавить, что Федеральный закон номер 131-ФЗ "Об общих принципах организации местного самоуправления", требующий от региональных парламентов поспешить с утверждением границ муниципальных образований, в большой степени возродил этнические конфликты начала 1990-х годов. В Карачаево-Черкесии уже возникли спорные ситуации вокруг создания специфически абазинского муниципального образования в ауле Кубина в Усть-Джегутинском районе и образования ногайских муниципалитетов в Адыге-Хабле. В Кабардино-Балкарии против регионального закона о муниципальных границах решительно протестуют балкарцы. Шапсуги, живущие вдоль черноморского побережья Краснодарского края, требуют создания своего района. Кроме того, по мере продвижения проекта слияния регионов-"матрешек" обостряется межэтническая ситуация в Адыгее.
С другой стороны, именно в регионах Западного Кавказа до сих пор сохранились большие по численности общины русских (от 30% в КЧР до 70% — в Адыгее). В большинстве случаев русские, несмотря на неуклонное снижение своей доли в населении регионов, по-прежнему остаются фактором социальной и политической стабильности, даже в случаях своей фактической институциональной изоляции (Абхазия, КЧР). Это, как правило, наиболее образованное и квалифицированое население, которое как раз склонно консервировать российскую идентичность, правосознание и приверженность российским социально-политическим институциям.
Восточный Кавказ
Регионы Восточного Кавказа — Ингушетия, Чечня и Дагестан — также образуют своеобразный субрегион, для которого характерны некоторые "сквозные" отличительные особенности. В отличие от Западного Кавказа, где абхазо-адыгский этнос является своеобразной осью вращения всей политической жизни, нахско-дагестанская группа этносов не образует на Востоке Кавказа такого связующего звена. Хотя очевидно, что количественно доминирующий здесь чеченский этнос оказывает большое влияние на судьбы всех трех республик, а культурно-языковая общность связывает в одно целое две вайнахские республики — Ингушетию и Чечню, а также часть Дагестана (Новолакский и Хасавюртовский районы), где проживают чеченцы-аккинцы, и Ахметовский район Грузии (Панкиси), где расселены чеченцы-кистинцы.
Более важной составляющей политико-культурного пространства Восточного Кавказа является широкое распространение суфийских толкований суннитского ислама. Религиозность населения в этих регионах многократно выше, чем к Западу от Осетии, и религиозные лидеры суфийского толка обладают большим общественным влиянием. В последнее время они уступают свои позиции представителям так называемого "чистого ислама": общее число джамаатов в Дагестане, Чечне и Ингушетии превышает 500.
Вторым важным и общим для Восточного Кавказа обстоятельством является практически полное отсутствие русского населения, которое до начала 90-х годов, безусловно. оставалось там стабилизирующим и амортизирующим фактором. "Реликтовые" общины русских еще остались в Дагестане, но и там численность русских вдвое сократилась в течение 90-х — начала 2000-х годов. В начале 90-х русские считались 5-м по численности этносом Дагестана, сейчас они лишь формально сохраняют за собой место в Госсовете республики, сформированном из представителей 14 наиболее крупных по численности дагестанских этнических групп. В последние годы руководство всех трех регионов Восточного Кавказа выдвигает в качестве своей программной цели возвращение русских как необходимых для послекризисного (в случае Чечни — послевоенного) восстановления экономики квалифицированных специалистов и как социально-политического "амортизатора". В Махачкале даже готовятся открыть памятник русскому учителю. Но реальных успехов в возвращении пока нет, а в Дагестане среди русских сохраняется широко распространенная ориентация на отъезд, связанная с отсутствием работы и растущей враждебностью местного населения. Уровень эффективности правоохранительной системы республик не позволяет русским рассчитывать на адекватную защиту от посягательств на их жизнь и права.
Третьим фактором является практически полное невмешательство России в политическую жизнь трех ее самых горячих субъектов и символический характер ее военного присутствия там. Все три режима склонны создавать мощные информационные фильтры, сквозь которые в федеральный центр просачивается минимум информации о реальных событиях в регионе, а должностные лица, обеспечивающие там политическое присутствие России, как правило, либо не задерживаются на должностях, либо встраиваются в существующую коррупционную систему.
Несмотря на то, что в 90-е — 2000-е годы на Восточном Кавказе были развернуты несколько театров военных действий, военное присутствие России там, как ни парадоксально, можно считать символическим. Достаточно упомянуть, что в Ингушетии войск вообще не было до 2002 года. После этого там был размещен единственный полк министерства обороны (ст. Троицкая), который не решился оказать никакого сопротивления боевикам, захватившим территорию Ингушетии ночью с 21 на 22 июня 2004 года. Казалось бы, беспрецедентная концентрация российских вооруженных сил в Чечне (до 80000 человек) имеет также символическое значение: при наличии примерно 30 тысяч вооруженных условно лояльных чеченцев группировка по законам военного дела уже не может претендовать на полный контроль территории республики.
К сожалению, в отличие от регионов Западного Кавказа, где еще только формируется "серая зона", Восточная его часть де-факто практически вышла из-под российского суверенитета. Это впечатление только усиливается тем, что административная граница Дагестана, Чечни и Ингушетии со Ставропольем и Осетией охраняется почти как государственная, а в речи жителей трех республик любая поездка к северу обозначается, как "поездка в Россию" — то есть на некую сопредельную территорию.
В последующих публикациях будет более подробно рассмотрена политическая обстановка в каждой из республик Северного Кавказа — в Адыгее, Карачаево-Черкессии, Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Ингушетии, Чечне, Дагестане, а также в двух сопредельных непризнанных республиках — Абхазии и Южной Осетии. Пока же повторим основные проблемы, которые являются сквозными для всего северо-кавказского региона.
1. Все без исключения упомянутые регионы находятся в глубокой экономической депрессии, безработица превышает все среднероссийские показатели, уровень ВРП крайне низок и снижается, системообразующие предприятия в кризисе либо разрушены, действующие остатки экономической инфраструктуры приватизированы правящими группировками. Федеральные дотации, о которых принято рассуждать как о надежном связующем звене между центром и регионами, на самом деле настолько малы, что всерьез рассуждать об их системном воздействии на экономику не приходится. Эти вливания как в губку впитываются в правящие группы, не касаясь большинства населения. Последнее выживает только благодаря своеобразной параллельной финансовой системе — объем вливаний, поступающих туда из кошельков диаспоры в России, многократно превышает объем всех официальных инвестиций. Впрочем, эти альтернативные квазиинвестиции облагаются альтернативными же налогами, установленными по своему усмотрению коррумпированными представителями власти.
2. Региональная, а в некоторой степени и федеральная власть переживает небывалый кризис доверия и практически полностью лишена легитимации в глазах местного населения: в некоторых случаях в силу явного навязывания того или иного кандидата на выборах и — всегда — в связи с недовольством коррупционным клановым и криминальным устройством власти. При этом практически во всех регионах предстоит проблематичная, связанная с переделом сфер влияния и контроля над ресурсами, смена власти.
3. На этом фоне быстро развивается параллельная социально-политическая структура в виде исламских джамаатов, не обязательно склонных к террористическим методам или радикальному фундаментализму, но создающих социальное пространство, где российские социальные и правовые нормы не действуют — а значит, исчезает российский суверенитет как таковой.
4. Связь между центром и регионами — то, что принято называть вертикалью власти — реально обеспечивается только двумя составляющими: первая — это ростовское полпредство и лично Д.Н.Козак, а вторая — чемоданы с наличностью, которые региональные элиты предпочитают нести напрямую в Кремль.
5. Государственные инструменты, к которым принято прибегать в подобного рода случаях, неэффективны: местная милиция, по сути, в каждой из республик воспринимается как одна из банд, которая просто имеет специальную одежду и специальным образом окрашенный транспорт. Суд коррумпирован и подвержен клановому влиянию. Федеральные же структуры, замкнутые на РОШ по управлению КТО на СК, порой достигают тактического успеха, но побочные эффекты их деятельности ведут только к дальнейшему разрастанию кризиса. Соблазнительно предположить в некоторых случаях, что спорадические боестолкновения в Дагестане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии — это следствие начатой спецслужбами "большой охоты", или даже прислушаться к неоднократно выдвинутой гипотезе о том, что все происходящее на Кавказе является управляемым мегапроектом ФСБ или ГРУ. Однако даже такое смелое допущение не должно позволить забыть о том, что любой управляемый конфликт рано или поздно может выйти из-под контроля.
6. Представляется, что идея назначения губернаторов по согласованию с местными парламентами может иметь позитивный смысл на Кавказе, где выборы 90-х и начала 2000-х годов как правило проходили в жанре боевика или как минимум остросюжетного детектива. Но сработает эта идея только в том случае, если назначенцы смогут сломать кланово-коррупционные режимы и вернуть популярность власти среди граждан. Взяться за решение такой задачи могут только очень самостоятельные лидеры, которых, к сожалению, как показывает практика, не любят в Москве. А управляемые, но неспособные управлять назначенцы только усугубят кризис власти. К сожалению, очевидно, что в этом случае нынешние "серые" сумерки Кавказа очень быстро превратятся в непроглядную ночь.
Продолжение следует…
