Тема Великой Отечественной войны, тема Великой победы, при всей своей ритуальности является абсолютно уникальной для истории страны и обладает особой значимостью для самоидентификации нации.
С одной стороны, на сегодня это единственное, из официально отмечаемых историко-политических событий, в положительной оценке которого сходятся все основные силы страны. Все остальные даты — в той или иной степени являются предметом раскола в политическом сознании. Ни призвание Романовых, ни свержение самодержавия, ни Октябрь 17, ни пертурбации 89–93 годов, при всей своей колоссальной роли в судьбе страны, не только не могут претендовать на какое-либо согласие в оценках, но просто разводят различные силы по разные стороны баррикад.
Праздник Победы принимают не только коммунисты, но и нынешняя власть и даже антикоммунистически настроенные либералы. Можно спорить, насколько искренне это делают последние, можно вполне обоснованно предполагать, что они просто не рискуют ставить под сомнение одну из наиболее почитаемых в народе торжественных дат. Однако это опасение само по себе лишь подтверждает масштабность праздника Победы.
С другой стороны, победа в войне — это единственное из историко-героических событие, которая не только принимается обществом, но и обладает актуальным политическим смыслом. Куликовская битва и Полтава, освобождение Москвы от поляков, Чесма и Рымник, взятие Берлина при Елизавете и война 1812 года — все эти победы признаются славными и героическими, но они слишком отдалены от нас, относятся к другому миру и другой истории, другой цивилизации и потому не могут претендовать на действительное политическое значение и мобилизационный потенциал.
В отношении к войне сходятся героическая традиция и современность, подвиг перед Отечеством и дело спасения всего гуманистического вектора цивилизации. Трагический ход войны, сверхнапряжение народа, колоссальность нависшей над нами и всем миром угрозы, огромные жертвы и грандиозность Победы: вместе все это определяет не просто историко-героическое и патриотическое, а действительно сакральное значение события, начавшегося 22 июня 1941 года.
За этим подвиг спасения мира. Его можно уподобить восхождению Христа на крест, вне зависимости от того, будем ли мы относиться к последнему как к событию реальному или мифологическому. Разница в том, что в одном случае человечеству был явлен образец величайшей покорности, а в другом — образец не только морального превосходства — масштаб которого не меньше, — но и реальной победы над почти онтологическим злом, вырвавшемся на жизненное пространство. По большему счету, человечество имеет не меньшее основание поклоняться советскому народу, как Народу-Спасителю, нежели Спасителю из христианской мифологии.
Российское общество сегодня не может идентифицировать себя ни на этнической — славянской, ни на конфессиональной основе. После трагедии 1990-х годов оно лишилось и проектного единства, которым обладало в советский период. На вопрос: "Кто вы?" — ему сегодня просто нечего отвечать.
Кроме одного, еще оставшегося: "Мы — народ, спасший мир от нового варварства, от фашизма. Мы — народ, своей кровью и своим подвигом очистивший мир от той мерзости, которую вы породили, которой вы осквернили историю, которой вы испугались и перед которой вы почти капитулировали".
Сейчас верность Победе — единственная смысловая площадка, позволяющая осуществить национальную самоидентификацию, мотивировать новое напряжение и осуществить тот новый прорыв, без которого Россия практически обречена на выпадение из истории.
Поэтому обсуждение различных экстравагантных версий, имеющих отношение к Великой Отечественной войне — это сегодня далеко не только вопрос о познании исторической правды. Это вопрос о принятии или непринятии, и, соответственно, разрушении последней сакральной даты, последней площадки, от которой можно стартовать уже не для спасения мира, а для спасения самих себя.
Казалось бы, красиво звучит постулат: "патриотизм воспитывается, прежде всего, правдой об истории". Казалось бы верно. Но далее следует вывод: "А потому, давайте обсудим — не несет ли СССР равную ответственность за развязывание II Мировой войны? Не готовился ли он сам напасть на Германию, следовательно, — не была ли гитлеровская агрессия всего лишь вынужденным превентивным ударом (впервые эту версию после войны высказала вдова Риббентропа)? Не были ли власовцы вовсе не предателями, а идейными борцами против "сталинского тоталитаризма"? Не являются ли коммунизм и нацизм двумя вариантами одного и того же зла, а советские гвардейцы, бравшие Берлин и Кенигсберг, освобождавшие Варшаву и спасавшие Краков и Прагу, — такими же, завоевателями, как их менее удачливые "собратья" из СС? А победил ли вообще СССР? Может быть, на самом деле победили западные союзники? А если победил — какой ценой — может быть, просто завалив пушечным мясом гитлеровские окопы? И вообще — нужна ли победа такой ценой? Вот сдали французы Париж — и спасли и город, и тысячи жизней, сдали бы мы Ленинград —— сколько людей уцелело бы? Сдали бы Сталинград — город бы уцелел. Может быть вообще, сдались бы сразу в 41 году — и жили бы сейчас не хуже, чем немцы, пили их пиво…".
И, казалось бы, нужно отвечать на эти вопросы, даже если известно, что это ложь. А это известно и на все эти вопросы ответы давно даны.
Но те, кто их ставит, вовсе не настолько безграмотны, чтобы не знать, что это — ложь. Но их цель — не в том, чтобы выяснить правду. Правду, на самом деле, они сами знают. Более циничные просто пытаются нажить на эпатажности публичный капитал — как нажил его некогда Юрий Афанасьев, одним шаблонным приемом заставивший говорить о себе как о "известном историке". Прием заключался в том, чтобы по поводу любого общепринятого суждения заявлять: "Скажем прямо, все кругом … (сталинизм, тоталитаризм, мракобесие, диктатура — в общем — что-нибудь гадкое)". И экзальтированная публика заходилась в умилении: "Какой смелый! Прораб перестройки!" При этом только посвященные знали, что на все свои смелости он получал санкцию от небезызвестного Александра Яковлева, равно как и гарантию безопасности своего выступления…
Правда, те, кому не дают покоя его лавры, не отдают себе отчет в том, что время этой эпатажности ушло. Что общество сегодня — другое, и общественные настроения не будут принимать их спекуляции, и эти спекуляции записывают их в черный список "нерукопожатных" в самом профессиональном сообществе. Да и власть, в отличие от 1987–90 гг. при всех своих минусах, сделав ставку на патриотический пиар, вовсе не расположена поощрять таких "первооткрывателей".
Более искушенные ставят более продуманные цели. Да, они знают, что все их "черные версии" — не выдерживают никакой критики в среде профессионалов. Собственно, все они давно негласно занесены в разряд "теорий вечного двигателя", — среди профессионалов "черные гипотезы" просто давно не принято обсуждать, как опровергнутые и ничем реальным не подтвержденные.
Но ведь есть еще непрофессиональная публика. И хотя значительной части ее эти гипотезы давно надоели, есть некоторая часть, которая может включиться, начать обсуждать, а иногда, в силу незнания фактов — и всерьез ужаснуться этому бреду.
И вот эти обсуждения сами по себе — являются целью истинных авторов "черных гипотез". Потому, что они позволяют разрушать сакральность и мобилизующий потенциал мифа.
Задача не в том, чтобы доказать ложь — это, в конечном счете, невозможно, рано или поздно — она будет опровергнута. Задача в том, чтобы, навязав публичное обсуждение оскорбительной темы, разрушить ее сакральность. Как в известном анекдоте: "У него было что-то с шубой. То ли он украл, то ли у него украли".
Если святотатцу позволить измываться над символом сакральности — сакральность исчезает, потому, что одно из ее качеств — неприкосновенность.
Если публично обсуждаются "черные гипотезы" о Победе — значит, не такая она Великая. И вообще — то ли победа, то ли — не победа, кто их разберет, вот историки сами не знают. Нет сакральности, нет мифа. И нет базы для идентификации. И нет площадки для старта прорыва.
Конечно, отчасти, в этих "черных гипотезах", а все они родились на Западе, — определенная психологическая травма Западных стран. Их жители помнят, как они капитулировали перед нацизмом. Они не заваливали трупами вермахт — они просто от него бегали. Вспомним, например, Арденны. И они, с одной стороны, не хотят они это признавать, даже перед самими собой. А с другой — просто хотят избежать уплаты по долгам за собственное спасение.
Но, что более важно, — многим из тех, кто обладает правом выстраивать свою стратегию (хотя, надо признать не всем), довольно часто просто не нужно, чтобы на территории СССР был осуществлен новый прорыв. И не в силу приписываемого им горе-патриотами русофобства. А просто потому, что не нужен лишний конкурент.
И поэтому они вполне осознано, и, со своей точки зрения, вполне оправданно наносят точно рассчитанный удар по тому последнему, что еще может служить духовной основой социального прорыва.
