Неудача национальных референдумов в двух европейских странах, — Франции и Голландии, — ставит под вопрос не только конституционный акт, но и сам проект объединенной Европы (по крайней мере, в его нынешней редакции). Ситуация оказалась уникальна прежде всего тем, что в отношении проекта Евроконституции в указанных странах сложился "негативный консенсус" диаметрально противоположных друг другу политических сил — от правых (и даже ультраправых) консерваторов до леворадикалов.
И хотя сегодня в брюссельской штаб-квартире Евросоюза полным ходом идет обсуждение различных программ действий по выходу из нынешнего кризиса, очевидно, что прежний формат евроинтеграции сломан. Предстоящее волеизъявление 14 стран (и особенно референдум 2006 г., выясняющий позицию традиционного евроскептика — Великобритании), а также досрочные выборы в германский бундестаг, грозящие потерей власти правящей "лево-зеленой" коалиции, — будут происходить в совершенно ином политическом и морально-психологическом контексте.
Что же собственно сломалось? Недовольство многих европейцев социальными издержками и неконтролируемой миграцией из азиатских и африканских стран — причина серьезная, однако основной все же, по-видимому, была угроза европейской идентичности, принятым политическим моделям и моделям национального консенсуса.
Модель либерального бюрократического космополитизма, элиминирующая историческую, национальную и религиозную идентичность и предполагающая отказ от многих принципов утвердившейся на Старом континенте социальной политики, столкнулась с целым рядом категорических противопоказаний.
1. Неэффективность модели евролиберального "сетевого государства" (М.Кастельс), и не только в конкуренции с "государством-системой" в лице США и потенциально — с "конфуцианской ойкуменой" во главе с КНР), но и в противостоянии с глобально сетевыми структурами фундаменталистского и леворадикального ("антиглобалисты") типов, что стало следствием отказа окончательных редакторов конституции от предлагавшейся главой конституционной комиссии В. Жискар д`Эстэном модели президентской республики и идеи Европы как структурированного Большого пространства (К.Шмитт).
2. Угроза самому ядру евроидентичности в результате "неконтролируемого расширения" Евросоюза. Так, принятие в ЕС Хорватии, Болгарии, Румынии (и даже Македонии) кажется сегодня делом решенным — здесь вопрос только в сроках. Эти страны, несмотря на свою бедность, относительно невелики и являются христианскими по своей религиозной идентичности. Заметно сложнее стоит вопрос об интеграции в ЕС стран исламской традиции: Албании, Боснии и Турции. Первые две пока что остаются черными дырами Европы, и их вступление в ЕС является вопросом далекого будущего, не доставляя покоя европейским политикам. Совершенно иначе обстоит дело с Турцией, стоящая на повестке дня интеграция которой вызывает серьезные возражения, несмотря на поддержку той же Германии.
3. Угроза статусу национальных элит стран ЕС, которые, будучи принципиальными сторонниками евроинтеграции, не увидели своего места в процессе дальнейшего "евростроительства". И дело не в том, что многие политфункционеры того же Парижа настроены против Конституции как таковой, или что они боятся передать Брюсселю слишком много полномочий. В конце концов, на протяжении десятилетий лучшие бюрократы Франции служили родине именно в брюссельских коридорах и кабинетах, одновременно выполняя долг и перед европейской идеей (в ее французском понимании, естественно). Вопрос в данном случае именно в содержании европейской идеи: в каком направлении движется "все более тесно объединяющаяся" Европа и насколько Франция может влиять на это направление и скорость движения? Пока же такой ответ не предложен.
4. Подавление национальных идентичностей — как в левом ("государство-нация" в сознании части французских левых), так и в правом ("Мать-Франция" в сознании французских католиков, консерваторов и части голлистов, не говоря уже о праворадикалах наподобие Ж.-М. Ле Пена). Нужно помнить, что, провозгласив в 1959 г. в Страсбурге "Европу от Атлантики до Урала", президент Франции Ш.де Голль имел ввиду "Европу ста наций и ста флагов", а не некоторое безликое и аморфное пространство, обрисованое в современном конституционном проекте.
5. Угроза утвердившейся в европейском сознании идеологии "индивидуалистического либерализма" со стороны евробюрократии — что особенно ярко проявилось при голосовании по проекту Евроконституции в Нидерландах, где многие "еврооппоненты" действительно испугались угрозы таким "неординарным" проявлениям свобод, как эвтаназия, гомосексуальные браки и употребление наркотиков.
6. Начавшийся демонтаж действующих разновидностей "европейской модели" социального государства — что вызвало активное противодействие проекту Европейской Конституции со стороны социалистов во Франции и Голландии, а также неоднозначное отношение к нему в рядах германской социал-демократии, пережившей совсем недавно серьезный внутренний кризис. По словам Л.Фабиуса, бывшего премьера Франции и сейчас второго человека в Соцпартии, Евроконституция "не основана на социальных ценностях" и не выдвигает "государство благосостояния" в качестве обязательной европейской модели. Действительно, в экономическом смысле Еврокомиссия всегда была жестче и "рыночнее" правительств стран-членов. Например, знаменитая Лиссабонская стратегия ЕС предполагает превратить экономику Союза в самую конкуретноспособную на планете. Однако сделать это возможно только за счет существенного и весьма болезненного урезания социальных благ по американской (и с известными оговорками — британской) модели.
Очевидно, что объединяющейся Европе для выхода из нынешнего кризиса нужны не просто тактические подвижки, но новые основания для интеграции, необходим консенсус по поводу заложенных в ее фундамент ценностей. Продемонстрировав негативное отношение к навязанному евробюрократами откровенно энтропийному и декадентскому проекту в духе философии квазилиберального индивидуалистического гедонизма, превращающему Европу в аморфное пространство, скрепленное экономическими и достаточно условными социально-политическими связями, европейцы пока не в состоянии предложить конструктивную альтернативу модели "Нового Вавилона". Причинами такой неспсобности являются уже достаточно давно продиагностированнное критически настроенными философами культуры (от Ницше до Ж.Деррида) отмирание "воли к жизни" и "воли к культуре".
Но причиной явился также и драматический раскол между идеологиями, составляющими "правую" (французские консерваторы и католики) и "левую" (социалисты и коммунисты) альтернативы постмодерну.
Единственный на сегодня позитивный идеологический синтез — это союз умеренно-просвещенного национал-консерватизма (к которому ближе всего стоял традиционный голлизм) с социал-демократической идеологией (нашедшей свое воплощение в европейской модели социального государства). Однако голлизм сегодня фактически сведен на нет политконформистами типа Ширака и популистами типа Раффарена, а европейская модель торпедируется в немалой степени усилиями "социал-реформатора" Шредера и "нового лейбориста" Блэра. Вместо искомого синтеза Европа получила ситуацию маргинального идеологического плюрализма и "расползания" единого духовного и культурного пространства. Действительно жизнеспособный интеграционный проект здесь едва ли возникнет в ближайшем будущем.
Похоже, достигает своего завершения "жизненный цикл" "общеевропейской идеи", начавшийся во времена де Голля и Ж.Моннэ как типичное порождение философии модерна и частично социального утопизма эпохи Просвещения. Впрочем, по мере своей реализации он все более наполнялся постмодернистским содержанием. В итоге, правовая и политическая форма "единой Европы", лишенная сколько-нибудь основательной духовной основы, начала рушиться при первом столкновении с реальностью, что и подтвердило недавнее волеизъявление.
Этот крах, однако, не свидетельствует о полном срыве проекта евроинтеграции: некоторое условное целое под названием "Единая Европа" в условном формате еще может возникнуть — однако история модернистского проекта под одноименным названием закончилась, что и подтвердили всколыхнувшие Европу референдумы.
