Завершившийся в Москве очередной Российский философский конгресс никому ничего не обещал. Многое в нем было непредсказуемо, в том числе и для самих организаторов. Так, первый Конгресс в Санкт-Петербурге в 1997 г., сходный с московским своей "столичностью", собрал "беспрецедентное" для того времени (так было указано в изданных тезисах) число заявок — 1300. На только что прошедший московский было подано более 4000 тезисов. Итогом его в неформальном плане стала констатация факта — в России есть философское сообщество. Оно сформировалось в те еще годы, когда марксизм был официальной философией страны, оно выжило и трансформировалось в 1990-е, более того оно сумело репродуцировать поколение молодых и довольно амбициозных докторов и кандидатов, которых было немало на конгрессе, и потенциал которых еще оценить еще предстоит.
Людей, приезжавших в Москву из разных концов России, вымаливавших у своих не слишком щедрых по отношению к философии начальников командировки или ехавших за свой счет, надо было встречать на вокзалах с цветами. Независимо от качества поданных ими тезисов и уровня прочитанных докладов. Именно эти люди не захотели (а, может быть, не смогли?) переквалифицироваться в 1990-е в торговцев вещевых рынков, пополнить ряды криминальных сообществ и сгинуть в бандитских перестрелках. Именно они, отчаявшиеся подчас от груза неразрешимых бытовых проблем, слыша насмешки и упрёки от собственных детей, пытались донести до будущих технарей, инженеров, строителей, педагогов имена Платона и Аристотеля, Августина и Соловьева. Это они говорили им, что мы — великая нация, у которой есть не только ядерная бомба и рекой льющаяся на запад нефть, но и своя великая философия и культура.
Я не люблю пафоса и учу своих студентов избегать его там, где это возможно. Поэтому пафос предыдущего абзаца уместен лишь в контексте тех иронических па, которыми прошёлся по поводу конгресса небольшой пионерский отряд сетевых журналистов, создав своими выступлениями бурю в миске супа.
В Москву приехала лишь меньшая часть всего профессионального цеха преподавателей философии. И стало ясно, что цех этот огромен. Число институтов, открывающих у себя философские специальности, а то и факультеты, перевалило уже по стране за 30. И это только количество выпускающих специалистов учреждений. В открытии специализации провинциальные философы часто видят единственную возможность выжить, оправдать свое существование. "Зачем нам столько философов?" — спросит нас общественность? Интересно, что редко кто задаст подобный вопрос относительно числа (и качества) выпускаемых правоведов и экономистов, которое явно несоизмеримо с числом студентов философских специальностей. Конечно, большая часть выпускников философских факультетов и кафедр не пополнит ряды профессионального философского сообщества, но значит ли это, что бюджетные деньги, выделенные на их подготовку, уйдут в песок? Вовсе нет. Следовало бы исследовать, как полученные в процессе философского образования компетенции используются ими в разнообразных прикладных сферах деятельности — в бизнесе, менеджменте, социальной работе, администрировании и проч.
Выпускники философских факультетов, которым умение системно и проблемно мыслить, анализировать, помогло в реализации карьерных амбиций, как правило, не жалеют о годах, проведенных в стенах философских факультетов, относясь к своим Alma mater как к доброй и попечительной, но провинциальной и остающейся жить в деревне, "за глазами", старушке.
Однако остается проблема самого сообщества. О его истории и современном существовании конгресс должен был бы говорить больше, однако то, что впервые в формате таких мероприятий появилась тема "Университетская философия в России", свидетельствует об определенной заявке на подобный разговор.
Незначительное внимание средств массовой информации к проведенному Конгрессу свидетельствует о том, что интерес общества к жизни философского сообщества предельно низок. Философы и сами, похоже, мало заинтересованы выяснением социального статуса своего труда, предпочитая обсуждать более узкие и корпоративные вопросы присутствия философии в образовании, госстандартов, кандидатского экзамена по философии. Конечно, от этого во многом зависит само положение и численность философского сообщества. Отмена преподавания философии в качестве обязательной дисциплины в вузах, несомненно, станет социальной катастрофой для тысяч и тысяч преподавателей, которым придётся задуматься о смене квалификации. То что профессиональная философия всегда и везде связана с преподаванием — факт, по-моему общеочевидный. Хорошо известно, что Гегель был плохим лектором, но, тем не менее, лекции читал он постоянно, и курсы по истории философии и философии религии занимают в его наследии место не менее почтенное, чем "Феноменология духа".
Другое дело — что остается в сухом осадке. Какое количество способных к преподаванию специалистов приносит еще и весомый прибыток самому философскому знанию, или, проще говоря, способно к оригинальному философскому творчеству? Ответ опять-таки очевиден — меньшее. Что отнюдь не отменяет необходимости и духовной значимости среды, для которой актуально то, что творится оригинальными философами. Выдвигать тезис об отсутствии у нас философов могут либо люди, посторонние философии, не следящие и не знающие о том, что происходит в философской среде, либо лентяи, давно отучившиеся ходить в библиотеки и книжные магазины и ожидающие явления нового философского Мессии.
С философскими школами — сложнее. Во-первых, для того, чтобы народилась философская школа, необходима определенная устойчивость, стабильность самих условий философского развития, востребованность талантливых людей в профессии. В 1990-е годы разрушилось само понятие ученичества, потому что подавляющее большинство талантливых учеников едва дотянув, а скорее и не дотянув до кандидатской диссертации, уходят из философии к "источникам вод", то есть туда, где деньги. Максимум, что может сделать для ученика способный к наставничеству преподаватель — это поработать над формированием его личности и мировоззренческого кругозора — "авось пригодится". В советские годы, несмотря на крайнюю идеологизированность философии, в том числе и университетской, успешно складывались философские школы: в логике, в эпистемологии, в той же философии науки. Эти школы продолжают давать свои плоды и сейчас: ученики Г.П.Щедровицкого, Е.К.Войшвилло, М.К.Петрова, Р.С.Карпинской и многих других не дадут в обиду своих учителей. Во-вторых, школа в русской философии всегда в большей степени была связана с нравственной личностью самого философа, чем с определенной суммой идей, им излагаемых. Таковой была характерная для русской философии школа платоников, известная под названием философии всеединства, или софиологии, возросшая под сенью десяти томов opera omnia Владимира Соловьева, профессионального философа, не состоявшегося в качестве университетского профессора. Таковой была школа Алексея Федоровича Лосева, чьи ученики, помощники, секретари приходили в его дом из разных образовательных и научных учреждений и даже принадлежали к разным гуманитарным (и не только) специальностям. Как бы не относились они к взглядам самого Лосева на античность, миф, диалектику, линия преемства очевидна, и ушедший недавно из жизни Владимир Бибихин, в прошлом секретарь Лосева, сформировавший вокруг себя небольшую группу учеников, прорвавшийся своими философскими произведениями к широкой гуманитарной аудитории, является лучшим тому подтверждением.
Нечто подобное мы видим и в сегодняшней ситуации в провинции. Там где обстоятельства приводят во главу философской кафедры или факультета способного к мыслительной деятельности и еще к некоторому администрированию человека, налицо пробуждение научного интереса и у рядовых преподавателей (которым не так просто предаться философскому творчеству, имея более 700 часов учебной нагрузки). Иногда это связано с "философским краеведением": на стяг поднимается живший и творивший в данном регионе философ. Так, существует шпетовский центр в Томске, месте ссылки Г.Г.Шпета, регулярные конференции, посвященные наследию В.В.Розанова и о.П.Флоренского проводятся в Костроме и имеют в качестве печатного органа прекрасный философский журнал "Энтелехия". Выбор персоналии может быть и отчасти волюнтаристичен — Вл. Соловьев в Иванове, где уже более 5 лет работает постоянно действующий соловьевский семинар и издается альманах "Соловьевские исследования", или А.Ф.Лосев в Уфе. Историко-философский характер такой работы не должен смущать. Ведь философия всегда была неотделима от традиции и ссылок на авторитеты. Даже при видимом отсутствии в нынешней философии личностей такого масштаба, как Лосев или Флоренский, современный философ вправе прибегнуть к ним, как к своим учителям, почерпнуть энергию мысли и творчества в издаваемых на высоком научном и текстологическом уровне трудах этих мыслителей (я намеренно привел имена философов, которым особенно "повезло" в современной эдиционной практике — и повезло опять-таки благодаря усилиям наших отечественных философов).
В философском сообществе далеко не все идет гладко. Настораживает, прежде всего, низкий уровень корпоративности среди профессиональных философов. Возможно, это связано и с невысокой прибыльностью философского труда. Мы не говорим здесь о полной смене профессионального амплуа, но и ушедшие в пиар, политологию и даже в журналистику философы, гораздо быстрее решают свои материальные задачи, чем их оставшиеся на философских кафедрах коллеги. Но кто сказал, что принципы корпоративной этики существуют только для богатых (или, наоборот, для бедных)? Почему у адвокатов и юристов есть свои профессиональные гильдии, откуда исключаются нечистые на руку люди, а философы могут спокойно относиться к коллегам, которые пишут и защищают диссертации за деньги, проводят в Советах докторские и кандидатские людей, мало-мальски связанных с властными и экономическими ресурсами? Почему корпоративные интересы отнюдь не на первом плане у людей по формальным признакам относящих себя к философскому сообществу и даже где-то там преподающих, но позволяющих себе постмодернистским походнячком прохаживаться на страницах авторитетных интернет и печатных изданий по поводу "смерти философии", "конца Волхонки" и проч. Распустившаяся в сети буйным цветом философская некрофилия взывает к тому, чтобы возвратить истинный смысл словам. Смерть — это ключевая тема для философа, но тот, кто хотя бы однажды реально встретился с ней, ощутил ее холодное дыхание в утрате близкого человека, вряд ли увидит что-нибудь содержательное в разглагольствованиях о "смерти философии".
Следующий Конгресс, который состоится через четыре года, никто уже не посмеет сравнить по значимости с юбилеем Мытищинского вещевого рынка. "Жизнь после жизни", а не вечная смерть предстоит философии в будущем. Другой вопрос — не будем ли мы лишними на этом празднике Жизни?
