Покорение природы, громогласно объявленное советской властью, осталось в памяти народа чем-то нелепым и разорительным. Особенно критическое отношение сложилось к "повороту рек" — проекту, который был похоронен еще в советское время. Между тем, сама идея покорения природы дала мощный импульс развитию науки и техники. Очевидно, что форсированный индустриальный рывок 1930-1950-х годов, триумфально завершившийся полетом Гагарина в космос, был бы невозможен без этой мобилизационной идеи.
Другое дело, что данная идея была неким довеском к идее социального конструирования. Советский проект ставил своей целью создание идеального, бесконфликтного общества ("рая на земле"). Именно эта, действительно утопическая идея и наложила свой отпечаток на проект покорения природы, который был составной частью более грандиозного "Красного проекта".
В рамках иного проекта идея покорения природы может приобрести совершенно иное прочтение. Например, в рамках нацистского проекта создания расы господ оно мыслилось как покорение психофизиологической природы человека. Это, кстати, как нельзя лучше вписывалось в мистическую доктрину германизма, которая представляла собой гремучую смесь восточных доктрин, европейского язычества и ницшеанской философии. Однако, и здесь имел место быть именно модернистский проект, который также ставил своей целью создание "рая на земле", но только — для расово избранных.
Представляется, что и традиционалистский проект также может быть направлен на покорение природы. Но только речь в данном случае должна идти не о перестройке человеческой природы, но об изменении природы неразумной, которую Господь подчинил человеку еще в раю, до грехопадения Адама. Там же ему была дана заповедь возделывать райский сад: "И взял Господь Бог человека, которого создал и поселил его в саду Едемском, чтобы возделывать и хранить его" (Быт. 2, 15). И эту заповедь никто не отменял и после грехопадения. Просто теперь к совершенно вольному и одухотворенному труду добавилось еще и страдание, понимаемое как искупление: "…Проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; тернии и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травою; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят…" (Быт. 3, 17-19). Земля, в смысле мир, природа, теперь стала рассматриваться и как нечто "враждебное", нуждающееся в покорении.
Труд в рамках Традиции, вне всякого сомнения, должен рассматриваться как уподобление всесильному Творцу. В области духовного делания это уподобление выражается в аскезе, которая смиряет плоть перед духом. На политическом уровне — в подчинении народа монарху, а "низших" сословий — "высшим". Что же до уровня экономического, понимаемого довольно широко, то разговор должен идти о подчинении вещества труду. Во всех трех "случаях" имеет место быть триумф воли, в результате которого духовная форма придает аморфной материи образ и бытие. И все эти "случаи" крайне важны для Традиции, но важны они по-разному.
Подчинение предполагает сохранение конфликтности. Если один "чин" находится под властью другого "чина", то между ними неизбежно наличие некоторых противоречий, которые могут стать антагонистическими. Именно поэтому имперская идея подчинения противостоит всем проектам Модерна, которые призваны создать бесконфликтное общество, в котором история прекратит свое течение. Согласно этим проектам, подчинение возможно только как некоторая стадия, переходная к идеальному обществу, в котором вообще нет никаких чинов. Носители имперской идеи знают, что в этом мире, в посюсторонней реальности, подчинение является высшей ценностью, которая, впрочем, имеет некоторое неустранимый "побочный эффект" — конфликтность. Бесконфликтное состояние возможно только в Царстве Небесном, где уже не будет место прежнему подчинению с его обязательной принудительностью.
Покорение природы, как, впрочем, и любое покорение, возможно лишь в рамках имперского проекта, который ориентирует человека на сам процесс в этом мире и результат в мире ином. Здесь ценнее само действо, сам путь, само преодолевание. Итог, конечный пункт и преодоление станут доступны по ту сторону этого мира, за рамками времени, и зависеть они будут от многих слагаемых земного опыта.
Но когда конечный результат ожидается именно в этом мире, то процесс покорения неизбежно становится недостижимой утопией. Предлагается переделать весь мир и все человечество, что явно выходит за пределы человеческой компетенции. К тому же, если само стремление к изменению становится приоритетном, то о настоящем подчинении и речи быть не может. Все становится непостоянным, текучим и зыбким. Как раз это самое состояние и отличает нынешний мир Модерна с его угрозами мировых катастроф — ядерной, экологической, бактериологической и т. д.
Традиция предполагает устойчивость политических и социальных форм. Здесь не подлежит сомнению право монарха на власть и незыблем социальный статус каждой личности. Изменения делаются лишь с целью усилить эффективность этой системы или же с тем, чтобы восстановить ее, подняв из глубин социального хаоса.
Иное дело — область материально-производственной практики. Вот здесь уже возможны и даже необходимы изменения — над неразумной природой, которая находится на более низком онтологическом уровне, чем человек. Собственно, любой акт хозяйствования, связанный с производством, есть, по сути дела, изменение природы. Весь вопрос только в масштабах. И как, представляется, эти масштабы могут быть весьма значительными. Более того, они должны быть именно таковыми. Ибо перед нами находится совершенно иная реальность, нежели человеческое общество. Перед нами земля в значении мира, тот объект, который Адам был должен возделывать — в раю и в послерайском состоянии. И насколько требует консервации социум, настолько природа требует изменений. И если традиционалист не желает быть социальным революционером, то он должен стать революционером техническим.
Рискнем высказать предположение о том, что разные проекты Модерна как раз недостаточно революционны именно в технической области. Модернисты затрачивают слишком много энергии на социальное конструирование. В результате их технические достижения гораздо менее впечатляющи, чем могли бы быть. Собственно говоря, нынешний экологический кризис, как ни парадоксально прозвучит, но свидетельствует именно о научно-технической недостаточности современного мира. Если бы он был технически пластичен, то давно бы уже осуществил экологическую перестройку собственной экономики. Для этого есть достаточное количество потенций и ресурсов. Но транснациональный капитал предпочитает наращивать усилия по размыванию границ национальных государств. Он консервирует отсталые формы энергопотребления, сжигающие бензин и расщепляющие атом (идея использования солнечной энергии так и не получила широкого распространения).
Собственно говоря, современная цивилизация не столько подгоняет пресловутый научно-технический прогресс, сколько тормозит его, направляя основные усилия на наращивание потребления. Совершенно точную характеристику сложившейся ситуации дал Я.А.Бутаков: "Крупный финансово-промышленный капитал, концентрирующийся в Америке, стремится к тотальному контролю над распространением новых технологий, видя в их появлении и росте естественную угрозу своему господству. Каждое новое изобретение объявляется монополией той или иной компании, которая не спешит его внедрять, ибо ее вполне устраивает достигнутый уровень производства… Капиталистическая система в конце ХХ века допускает только "дозированный" прогресс. Именно этим можно объяснить полный упадок отраслей, связанных с развитием перспективных энергетических технологий, и гипертрофированное развитие "индустрии потребления", куда ныне следует отнести и компьютерные технологии, служащие для большинства людей лишь средством удовлетворения потребности в информации".
Традиционное общество, на самом деле, более восприимчиво именно к техническому преобразованию природы, чем общество современное. Научно-техническая революция начата буржуазными революционерами — это, конечно, непреложный факт. Объективный процесс оказался перехвачен подрывными силами, которые сумели использовать его мессианскую энергетику. Но вот, что любопытно. Россия начала свою индустриализацию в 70-х годах XIX веке, отстав от "ведущих" буржуазных стран лет на двести. Но уже в начале XX она занимала первое место по темпам промышленного производства и пятое место по уровню промышленного развития. И это при том, что массового раскрестьянивания (с целью пополнить ряды городского пролетариата), в России, в отличие от Запада, не наблюдалось. Рабочий класс не составлял и десяти процентов населения. А темпы промышленного роста были самыми высокими. Получалось, что Россия может проводить успешную индустриализацию в условиях аграрного общества, силами "ограниченного контингента" рабочих. И можно только представить себе, какую угрозу несла в себе русская альтернатива.
К сожалению, альтернативный путь индустриального развития так и не был детально осмыслен русскими консервативными мыслителями. Кроме того, и сам он вовсе не был таким уж прямым, изобилуя различными ухабами и изгибами. Но, самое главное, правительство излишнее внимание уделяло именно социально-политической модернизации, в то время как основной политической задачей было возрождение самодержавия в полном объеме, но никак не поиск новых форм.
Но в любом случае, на примере России отчетливо видно, что традиционная цивилизация может (и должна) быть гораздо более продвинутой в плане технической модернизации. Поэтому русским традиционалистам нужно мыслить в высшей степени "техногенно" — естественно, в тех вопросах, которые связаны с материальной практикой (технократия, понимаемая как решение всех вопросов человеческого бытия посредством техники — недопустима). Необходимо выдвигать самые масштабные проекты покорения и преобразования природы. В числе таких проектов можно назвать: прорыв к планетам Солнечной системы, освоение морского дна, смягчение климата (последнее крайне актуально для России), сплошную интернетизацию и т. д. И осмысливать такие проекты нужно именно в имперских категориях, устремляясь не к идеальному обществу гармонии, но к новым пространствам борьбы. Тем самым техническая модернизация примет воинско-героический характер, возвышающий человеческое бытие как над утопическими мечтаниями, так и над сугубо потребительскими интересами.
