Проект Единого экономического пространства Беларуси, Казахстана, России и Украины, по поводу реализации которого собралась 7-8 апреля сего года обновленная Группа высокого уровня (заменен представитель Украины), существует уже более двух лет. За это время было немало спекуляций, особенно — по поводу политического характера ЕЭП. Причем, как отметил в своем выступлении на Первом интеграционном форуме ЕЭП спецпредставитель президента РФ по вопросам интеграции Виктор Христенко, эти спекуляции усиливались всякий раз, когда от России кому-то хотелось односторонних уступок на переговорах. Обращает на себя внимание и то, что квалификация действия в качестве политического используется в качестве своего рода обвинения (противопоставляясь при этом экономическому как безусловно позитивному), причем почему-то только в адрес России.
Действительно, политика — это особый тип взаимодействия по поводу распределения власти или, что суть то же, компенсации ее дефицита. И поскольку политика связана с властью, то довольно легко — при той понятийной сумятице, что давно и уверенно царит в головах постсоветских людей, — от обвинений в политизации переходить к обвинениям в имперских притязаниях, "синдроме Старшего брата" и т.п. Зачем, однако, России власть (и какая именно власть) над постсоветским пространством? Об этом, похоже, мало кто задумывается, включая само российское руководство. Ведь власть — не субстанция; власть, по сути, — метаотношение, то есть отношение, существующее как бы поверх, за счет и по поводу других отношений: хозяйственных, кровнородственных, религиозных, общественных, отношений оргуправления и др. Предназначение власти — определенным образом удерживать целостность того или другого базисного для нее отношения. Таким образом, если мы трактуем интеграцию как создание некоторого целого — Единого экономического пространства — то обязательно возникает необходимость в том, что должно удерживать эту целостность, это "единство многого" (как трактовали полис древние греки), то есть возникает необходимость во власти, "кратосе". И если страны-участницы не хотят допустить господство какого-то одного субъекта, какой-то одной страны, им необходима политика, как особый механизм распределения и легитимации власти между равноправными субъектами. Это значит, что политика нужна ЕЭП не только на стадии формирования, но в не меньшей степени и когда оно будет функционировать в полную силу.
Однако возможно ли такое — или вообще какое-то — целое на постсоветском пространстве?..
Вопрос не простой и в ситуативном плане, и в плане фундаментальном. Сегодня за формат единого пространства в полном смысле этого слова выступает только Россия, да, пожалуй, Белоруссия, которая озабочена контролем за "внешним контуром" ЕЭП. Другие участники предлагают России извлечь из всего пакета соглашений особенно "лакомые" для них — например, по цене на газ или по тарифам на железнодорожные перевозки — и тут же реализовать их в двустороннем порядке, не дожидаясь завершения переговоров, подписания и ратификации остальных. С точки зрения российской стороны, это недопустимо, потому что разрушает саму идею Единого экономического пространства, которая состоит в том, что создается долговременный, закрепленный законодательно механизм. Смысл формата единого пространства, в отличие от формата двусторонних отношений, заключается в том, что в каждом взаимодействии любых двух государств учитываются интересы всех остальных. Тем самым каждый участник может быть уверен, что его национально-экономические интересы не будут нарушены ни в одной "точке пространства".
Фундаментальный уровень проблемы выражается в вопросе о том, чем обусловлена возможность того или иного сверхгосударственного целого и, соответственно, политика. Например, геополитика — это политика, обусловленная географическим пространством, или, в другом подходе, политика, форматирующая пространство под определенное распределение власти. Собственно, обсуждение ситуации на постсоветском пространстве под рубрикой геополитики превратилось уже чуть ли не в штамп.
Однако разве история, подобно географии, не имеет своей реальности?
А если да, имеет, то не следует ли нам поставить вопрос о клиополитике (по имени музы истории Клио) — политике, обусловленной историей и, в свою очередь, форматирующей историю? И не объясняется ли происходящее сегодня на постсоветском пространстве тем, что клиополитика оказывается мощнее геополитики?..
Не лишним, наверное, будет подчеркнуть, что клиополитика — это не политика "в интересах истории" (как и геополитика — не политика в интересах географии). Клиополитика — это политика, использующая историю (и, тем самым, ограниченная ею как материалом) в целях определенного переформатирования исторического процесса. Это значит, что клиополитика, как и геополитика, может использоваться неким субъектом в своих интересах (в том числе и экономических) — подобно тому, как можно использовать волну прибоя для сёрфинга (что ни в коей мере не лишает её разрушительной силы).
Свежий и яркий пример клиополитики в смысле политического форматирования истории дает Украина. Еще в царские времена, а затем перед развалом СССР националистически настроенной украинской интеллигенцией была сконструирована история украинского народа как исконно европейского (в отличие от "москалей"). Идея и миф такой истории (и такого народа) стал фактически национальной украинской идеей, причем народ мечтал о том, чтобы "жить как в Европе", а верхний класс — о том же самом, только без "как". "Возвращение в Европу" стало для украинцев главным делом всей их таким образом понимаемой истории. Очевидно было, что раньше или позже этим кто-нибудь воспользуется; этим "кто-нибудь" и оказались организаторы "оранжевой революции". При такой постановке вопроса, конечно, "торг не уместен" и никакие сиюминутные блага ЕЭП не заменят нынешнему руководству Украины перспективы вхождения в Общеевропейский дом.
Однако есть тут и вторая сторона медали, а именно — детерминирующее воздействие истории на политику.
Вот, скажем, если обнаруживается, что происходящее на постсоветском пространстве соответствует плану Антанты в отношении постреволюционной Российской империи (отчасти реализованному в свое время), то как следует относиться к таким совпадениям?.. А если покопаться в истории, то можно найти исторические прототипы и у плана Антанты. Не представляет никакого труда выяснить, что история Европы — это, среди прочего, история попыток подчинения или разрушения России, которая упорно воспринималась европейцами как страна "варварская", "чужая", "неправильная". Складывается впечатление, что на протяжении столетий осуществляется и никак не может завершиться некий исторический проект "переформатирования" России, российского пространства. Под "проектом" здесь мною понимается определенная структурирующая исторический процесс структура. Самое интригующее во всем этом, что нет единого субъекта, который это делает. А есть просто некоторое тело действия. То есть, конечно, субъекты, в деятельности которых всё это реализуется, есть, но частичные — ни один из них "не держит" это целое, он просто преследует свой ситуационный интерес, но "поверх" этих частных действий, в их взаимодействии, в том, как одно из них словно бы индуцирует другое, достаточно четко вырисовывается конфигурация исторического проекта.
С точки зрения концепции клиополитики становится понятна, по крайней мере, одна из причин (и весь ужас) происходящего на постсоветском пространстве. А именно — невозможность образования в современных условиях здесь (да и нигде в мире) самостоятельного, полноценно суверенного государства. Ни одного, за исключением, быть может, России. С одной стороны, как показывает практика, национальное самоопределение невозможно вне исторического позиционирования; даже когда речь идет о религиозном факторе — его исторические импликации существенны. С другой стороны, глобализация капиталистической системы превращает ситуацию национально-исторического самоопределения в ситуацию выбора из конкурирующих альтернатив. "Новые государства", образовавшиеся в результате распада СССР, как правило, никогда не имели своей государственности и вся допускающая мобилизацию история их народов протекала в рамках других организованностей, других исторических проектов. В результате, собственные проекты, которые "новые государства" способны извлечь из своей истории, оказываются неконкурентоспособными (в том числе и по экономической привлекательности). И, собственно, выбирать им приходится — или приходилось до недавних пор — между российским историческим проектом и чьим-то иным, причем сам этот выбор оформляется прежде всего в соответствующей клиополитической концепции. С этой точки зрения, "розовая революция" в Грузии и "оранжевая" на Украине (а также молдавская "эволюция") суть не что иное, как псевдодемократический выбор европейского исторического проекта. Непохожесть киргизских событий на эти "революции" существенным образом объясняется именно клиополитическими обстоятельствами.
Выбор в пользу если не антироссийских, то нероссийских исторических проектов становится делать все легче и легче в немалой степени потому, что сама Россия, похоже, утратила свой исторический проект — проект своей истории — или близка к такой утрате. В этом нет ничего удивительного, если вспомнить, что в действительности отказ от своей истории — под лозунгами "возвращения в историю" и "возвращения в мировую цивилизацию" — стал краеугольным камнем идеологии и политики вначале Перестройки, а затем и эпохи ельцинских реформ. Собственно, можно сказать, что победа клиополитики над геополитикой состоялась уже тогда, когда "демократы" в поисках наиболее быстрого и легкого пути "движения в Европу" разваливали СССР.
Вообще говоря, участие в европейской жизни практически всегда сводилось для России к войнам, или оборачивалось войной. И события, последовавшие после развала мировой системы социализма, свидетельствуют: что бы ни делала Россия, стремясь понравится Западу, как бы ни задабривала его, отношение к нам определяется все тем же историческим проектом "переформатирования" России (грубо говоря, уничтожения как единого суверенного государства). И пусть где-то, в каких-то моментах или в какой-то исторической ситуации это даже и невыгодно тем или иным европейским государствам — процесс идет. Сегодня, скажем, "старая" Европа в лице Германии, Франции, Италии и, возможно, Испании, ощущающая себя пока не очень уютно не только в Pax Americana, но даже и в Общеевропейском доме, скорее заинтересована в России как сильном, самостоятельном игроке и партнере. Однако "новая Европа", образованная прибалтийскими и бывшими социалистическими восточноевропейскими странами, настроена против России настолько враждебно, что приходится говорить о "восточноевропейском реванше", вплоть до территориальных претензий и требований "компенсационных" выплат.
В подобной ситуации может оказаться — и, скорее всего, окажется — Украина (а также Беларусь, если она пойдет по "оранжевому" пути). "Европейские стандарты", о которых ныне грезят украинцы, — это вещи культурно-исторические. То есть они в существенной степени суть следы и проекции исторических проектов. Потому желающей жить "по европейским стандартам" и всеми силами встраивающейся для этого в европейский исторический проект Украине раньше или позже придется вспомнить, на каком месте и в какой роли присутствовали украинцы в европейской истории.
С клиополитической точки зрения, разнообразные формы интеграции на постсоветском пространстве важны как ресурс будущего, как возможность иметь свою собственную историю, не быть поглощенным и ассимилированным другими историческими проектами.
