Если брать по-крупному, то история последних двух столетий — это история борьбы свободы и справедливости.
То, что справедливость может на равных соперничать со свободой, похоже, первым понял уже Платон. Поэтому-то он и основал свое идеальное государство на принципе справедливости, каким бы спорным ни казался его ответ на вопрос "что такое справедливость?". Впрочем, как не согласиться с тем, что ответ Платона что-то в справедливости схватывает. Разве нельзя назвать справедливым общество, где каждый занимается тем, к чему предрасположен по природе? Разве не справедливость восторжествует в обществе, где каждый сможет реализовать свои способности?
Верно, конечно, что у Платона справедливость оказалась врагом свободе. Однако Платон оказался прав в том, что справедливость — важнейшая из человеческих ценностей, и значит учение, которое ее убедительно обещает, заведомо предпочтительнее учения, которое ее не обещает или обещает неубедительно.
В чем секрет притягательности христианства? Почему в считанные столетия оно превратилось из секты в мировую религию? Христианство учит о конце мира (конце света), но понимает этот конец весьма своеобразно: существующее никуда не исчезнет (а лишь преобразится) и даже наоборот — исчезнувшие (умершие) воскреснут. И тогда где ж он, конец мира?
Возьмем греческую натурфилософию. Что Анаксимандр, что Гераклит, что Эмпедокл тоже учили о конце мира, но понимали его куда более последовательно: конец так конец, и значит все существующее исчезнет (за исключением первоначал мира, разумеется). И вдруг: конец, но существующее не исчезает. И вдруг: конец, но даже исчезнувшее снова существует. Чему же приходит конец? Что же исчезнет в конце мира?
Несправедливость! Бедствия и страдания праведников! Следовательно, в христианстве конец мира — понятие этическое: исчезнет не мир, а мировая несправедливость, исчезнет положение, когда праведники бедствуют и страдают, грешники — процветают и наслаждаются.
Если христианство обосновывало веру в торжество справедливости религиозно, то коммунизм — светски. Он тоже убедительно пообещал справедливость и тем увлек за собой немалую часть человечества. Правда, и на этот раз справедливость обернулась врагом свободе — причем уже не в теории, а на практике. Однако притягательность коммунизма — еще одно подтверждение истины Платона: учение, которое убедительно обещает справедливость, заведомо предпочтительнее учения, которое ее не обещает или обещает неубедительно.
Удивительное дело: к тоталитарному Советскому Союзу народы тянулись, а от посттоталитарной России разбегаются. Россия перестала быть центром политического притяжения, да и сама еще недавно стояла на грани распада. По счастью, распад удалось предотвратить (или приостановить?), но лишь ценой отказа от демократии (слово "отказ" я употребляю условно, поскольку демократии в России пока еще не было). Я бы не стал называть нынешнюю Россию автократией, но и на демократию она явно не похожа. В России сложилась промежуточная, квазидемократическая форма правления, когда из двух составляющих демократии — выборности и поднадзорности верховной власти — худо-бедно работает лишь первая. Квазидемократия лучше существовавшей в СССР псевдодемократии, но степень этого "лучше" не следует преувеличивать: государство (верховная власть) по-прежнему воспроизводит себя само (как правило), пусть даже не путем назначения, а через выборы.
В том, что Россия "отказалась" от демократии, я бы не стал винить президента или стоящих за ним "серых кардиналов". У этого отказа есть независимая от воли политиков логика, обусловленная по меньшей мере двумя обстоятельствами: первое из них — бедность и нищета населения (и это при наличии всеобщего избирательного права!), второе — многонациональность (в сочетании с компактным проживанием и культурной неоднородностью наций). В этих условиях демократия оборачивается Сциллой, угрожающей распадом государства, и поэтому не вина, а скорее беда президента, что он вынужден ею жертвовать. В итоге сложилась ситуация, которая очень напоминает тупиковую: стремление к самосохранению толкает Россию к квазидемократии, квазидемократия делает ее политически непривлекательной. Иными словами, удерживая свои собственные народы, она отталкивает окружающие, все более превращаясь в государство с так сказать "провинциальной судьбой".
Есть ли выход из этой ситуации? Может ли Россия вновь стать центром политического притяжения? Я полагаю, что может, но лишь, если провозгласит и возглавит борьбу за политически притягательную идею. Что это за идея, ясно из сказанного в начале, — справедливость.
Разумеется, учитывая трагический опыт прошлого, справедливость должна быть переосмыслена. Она не должна становиться врагом свободе, как это случилось у Платона и в коммунистической идеологии. Однако, по счастью, сама жизнь подсказывает нам решение, как примирить свободу и справедливость.
Маркс явно погорячился, провозгласив коммунизм светлым будущим человечества. Однако доля правоты в этом предсказании была: современные развитые общества не могут быть названы капиталистическими, если понимать под капитализмом общество, где государство не вмешивается в рыночную экономику. Современные развитые общества я бы назвал смешанными (от словосочетания "смешанная экономика"), то есть такими, в которых рыночная экономика дополняется государственным вмешательством.
Пока государство не вмешивается в экономику, вопрос о том, каким должно быть это вмешательство, очевидно праздный. Непраздным он становится в смешанном обществе, ибо, как показывает практика, к негативным последствиям ведет как недостаток вмешательства, так и его избыток. И поскольку нельзя a priori определить, какое вмешательство идеально, смешанное общество нуждается в демократии, дабы решать эту проблему a posteriori. Я имею в виду так называемый "право-левый маятник", когда склонные к вмешательству левые сменяют склонных к невмешательству правых, затем правые левых, левые правых и так далее. В итоге степень государственного вмешательства то увеличивается, то уменьшается, совершая колебания вокруг заранее неизвестной линии равновесия.
Но тем самым решается и другая проблема — равновесия между свободой и справедливостью: недостаток вмешательства порождает избыток свободы, но одновременно — естественное возмущение несправедливостью; избыток вмешательства порождает избыток справедливости, но одновременно — естественное возмущение несвободой. Следовательно, современная демократия, точнее работоспособный право-левый маятник, и есть то средство осуществления справедливости, при котором она не становится врагом свободе.
Разумеется, написав на своих знаменах демократию (как средство осуществления справедливости), Россия не вернет утраченную привлекательность. Во-первых, потому, что идея демократии уже "узурпирована" другими государствами, во-вторых, потому, что никто ей не поверит. По обсуждавшимся выше причинам нынешняя Россия обречена на квазидемократию, и поэтому роль борца за демократию ей явно не подходит. Однако по счастью, у справедливости есть не только внутренняя, но и внешняя сторона.
Внешняя сторона справедливости — это справедливость мирового порядка. И именно борьбу за эту политически притягательную идею у России появляется шанс провозгласить и возглавить. Суть этой идеи состоит в переходе — от Совета наций к Совету цивилизаций, или преобразовании мирового порядка в соответствии с принципом "одна цивилизация — один голос".
Поясню свою мысль подробнее. Пусть судья-итальянец оценивает выступления двух фигуристов, которые (выступления) неразличимы по сложности и выразительности. Кому из фигуристов он отдаст предпочтение? Если один из фигуристов итальянец, а другой француз, то ясно, что судья отдаст предпочтение итальянцу. А если с французом соревнуется китаец? Каким бы высококлассным ни был судья, столь же ясно, что он отдаст предпочтение французу — и не потому что судья плохой, а потому что нельзя быть беспристрастным в делах, которые касаются тебя и твоих близких. И так как итальянцу ближе француз — в силу единой цивилизационной принадлежности, вопрос "кого судья признает победителем?" можно считать риторическим.
Думаю, данного примера достаточно для того, чтобы увидеть одну из причин несправедливости международных решений: действует принцип "одна нация — один голос", тогда как предпочтения отдаются не по национальному, а по цивилизационному признаку. Современный мир — мир сталкивающихся цивилизаций (примем гипотезу Хантингтона без обсуждения), и значит в случае выбора между двумя разными цивилизациями при прочих равных условиях предпочтение будет отдано той цивилизации, представители которой в большинстве. В этом отношении лучше всего "устроилась" Европа: единая по цивилизационной принадлежности и без пяти минут единое государство, она тем не менее делегирует своих представителей по национальному признаку и в большинстве органов принятия международных решений получает явно не пропорциональное представительство.
Разумеется, принцип "одна нация — один голос" — не единственная причина несправедливости международных решений. Однако в отличие от других причин (скажем, экономического и военного превосходства США и Европы), данная обладает тем преимуществом, что может быть устранена усилием воли. Точнее — волевым переустройством органов принятия международных решений в соответствии с принципом "одна цивилизация — один голос". Это переустройство не может быть осуществлено в одночасье, оно очевидным образом вызовет сопротивление и потребует борьбы, но я убежден в том, что рано или поздно человечество вынуждено будет на него пойти.
При всей теоретической предпочтительности цивилизационного принципа у него имеется важный практический недостаток — неопределенность понятия "цивилизация". Одно дело, когда мы рассуждаем о цивилизациях на историософском или геополитическом уровнях, другое — когда кладем понятие цивилизации в основу нового способа принятия международных решений. Здесь не обойтись без работоспособной формализации данного понятия.
Идея, которую я предлагаю, как раз и состоит в работоспособной формализации понятия "цивилизация". Пусть наша задача — создать орган принятия международных решений, в котором действует принцип "одна цивилизация — один голос". Для удобства назовем такой орган Советом Цивилизаций. Пусть мы хотим также, чтобы Совет Цивилизаций был не слишком большим, и определяем наибольшее число членов Совета в 50 человек (цифра не совсем произвольная, хотя и не строгая). Тогда предварительное определение гласит: цивилизация — это произвольная совокупность наций-государств, общее население которых превышает 1/50 населения всей планеты. Или (если принять для удобства, что население планеты — 6 млрд.) цивилизация — это произвольная совокупность наций с общим населением свыше 120 млн.
Слово "произвольная" не следует понимать так, как если бы кто-то за других решал, какую нацию к какой цивилизации отнести. "Произвольная" означает только одно: быть или не быть цивилизацией решают сами нации и исключительно по собственному усмотрению. Договорившись, они объявляют себя единой цивилизацией и получают место в Совете Цивилизаций. Нации-государства с населением свыше 120 млн. получают место в Совете без объединения (этим обстоятельством и определяется максимальное число членов — чтобы крупные государства вошли в него сами по себе). При этом, очевидно, что далеко не все места в Совете будут заняты представителями цивилизаций. Двенадцать мест в Совете "съест" один только Китай, восемь — Индия и т.д. Грубо говоря, даже если все малые страны объединятся в точном соответствии с численным порогом, цивилизаций будет около 25, а на деле и того меньше.
Более или менее очевидно, что одного только превышения порога для формального понятия цивилизации все же недостаточно. Содержательно понятая цивилизация предполагает цивилизационное единство образующих ее наций, а такое единство с численностью населения никак не связано. Следовательно, необходим еще один, более содержательный признак, и я не нахожу лучшего, чем единство языка. Разумеется, не все цивилизации едины в языковом отношении, однако ничто не мешает нам все же потребовать такого единства как дополнительного признака цивилизации. Иными словами, провозгласившие себя единой цивилизацией нации должны объявить также свой язык внутрицивилизационного общения и при необходимости принять соответствующие внутринациональные меры: узаконить цивилизационный язык в качестве второго государственного, ввести обязательное обучение ему в школах и т.д. Во всяком случае, требование единого языка не будет противоречить содержательному понятию цивилизации, если произвольно объединяющиеся нации действительно одной цивилизации. Напротив, оно будет способствовать цивилизационному единению, поскольку язык — одно из важнейших его условий. В то же время оно будет препятствовать образованию псевдоцивилизаций, скажем через объединение Италии, Белоруссии и Ирана.
Таким образом, окончательное определение таково: цивилизация — это произвольная совокупность наций-государств, население которых превышает 1/50 населения всей планеты и которые имеют единый язык внутрицивилизационного общения. Соответствие этому определению дает цивилизации место в Совете Цивилизаций и значит право выражать и защищать свои цивилизационные интересы. Разумеется, решения Совета тоже не всегда будут справедливыми, но на то справедливость и идеал, что нам остается к нему только приближаться. A priori ясно однако, что Совет Цивилизаций будет ближе к справедливости, чем ныне действующий Совет Наций (ООН).
Вместе с тем можно еще приблизиться к справедливости, если внести в Совет Цивилизаций следующее изменение: при принятии решений разные цивилизации должны иметь разное количество голосов: просто цивилизации — один голос, демократические — два или даже три (точное число требует расчета, так чтобы "демократы" не оказались в меньшинстве). Это изменение может показаться скорее отступлением от справедливости, однако позволю себе не согласиться. Верно, что неравенство голосов нарушает равноправие, но неверно, что оно нарушает справедливость. Я принимаю за доказанное, что современная демократия справедливее других форм государственного устройства (в отношении к своим подданным), и поэтому считаю более справедливым правило, которое к демократии побуждает (в смысле соответствующих преобразований). И так как неравенство голосов в Совете преследует именно это побуждение, оно равенства справедливее.
В пользу Совета Цивилизаций напрашиваются следующие доводы:
1. Совет Цивилизаций лучше соответствует цивилизационному строению мира. В той мере, в какой цивилизационные различия становятся все более определяющими в вопросах мировой политики, цивилизационный принцип принятия решений оказывается предпочтительнее ныне господствующего национального. К тому же, национальный принцип нигде не проведен до конца последовательно. По идее именно на его основе должна работать Организация Объединенных Наций, однако и без лишних слов понятно, что ни одна из крупных держав не согласится оказаться под властью мелких и просто крохотных государств, входящих в Генеральную Ассамблею. Важнейшие решения принимает Совет Безопасности, но из него подавляющее большинство наций исключены.
К тому же история показывает, что ООН не смогла превратиться в организацию, с которой бы считались крупные державы. Теперь же ясно, что и не сможет. Распад Советского Союза и подавляющее экономическое и военное превосходство США не оставляют в этом ни малейшего сомнения, но даже если со временем у Соединенных Штатов и появится соизмеримый противовес, мы лишь вернемся к ситуации до распада СССР со всеми ее крайностями и опасностями. Этим я не хочу сказать, что ситуация сама собой изменится с созданием Совета Цивилизаций, однако a priori ясно, что у Совета Цивилизаций больше шансов обуздать произвол крупных держав, чем у Совета Наций.
2. Количественный порог образования цивилизаций будет побуждать мелкие нации к объединению и в перспективе — к созданию крупных полугосударств наподобие Объединенной Европы. В то же время он будет препятствовать образованию слишком крупных государств, поскольку количество мест в Совете от численности цивилизации не зависит (одна цивилизация — одно место). Например, перед Европой встал бы вопрос: либо объединяться в единое государство и иметь лишь одного представителя в Совете, либо сохранить свой нынешний полугосударственный статус и, разбившись на несколько цивилизаций, умножить число своих представителей.
3. Неравенство голосов при голосовании будет побуждать цивилизации к демократическим преобразованиям. Оно создает своего рода "силовое поле" демократизации, что как я надеюсь, помогло бы сдвинуть с мертвой точки демократическую трансформацию целого ряда закостеневших в автократизме стран. Правда, неравенство голосов не должно быть чрезмерным, дабы не оттолкнуть такие страны от всякого участия в Совете.
4. Существование работоспособного Совета Цивилизаций могло бы стать одним из условий, подрывающих корни международного терроризма. Я полагаю, что исламский терроризм — следствие нерешенности исламского вопроса, и пока этот вопрос не получит приемлемого решения, от террора покоя не будет. Суть исламского вопроса в следующем: исламская цивилизация явно не желает довольствоваться третьестепенной ролью в мировой политике, однако не имеет своего государства-представителя, которое было бы соизмеримо по влиянию с Россией, Китаем и уж тем более Соединенными Штатами. Невозможность выражать и защищать свои цивилизационные интересы вызывает у мусульман острое переживание несправедливости и выливается в разные формы протеста вплоть до чудовищных форм террора. В этом отношении наличие Совета Цивилизаций убивает сразу двух зайцев: побуждает мусульман к объединению, дает возможность выражать и защищать свои цивилизационные интересы. Я далек от мысли, что этим проблема исламского терроризма исчерпывается, но по крайней мере смягчается.
То, что в основе исламского терроризма лежит желание изменить геополитическое влияние исламской цивилизации, подтверждается целью, которую провозглашают исламские террористы и экстремисты — всемирный халифат. И беда в том, что эта цель воодушевляет не только террористов и экстремистов. По этой причине у исламского терроризма существует поддержка в народных массах, и я сильно сомневаюсь в том, что связь терроризма с массами может быть разорвана или хотя бы надорвана. Если конечно не предложить мусульманам иное решение исламского вопроса — объединение в цивилизацию (цивилизации) и защиту своих цивилизационных интересов в Совете Цивилизаций.
5. И, наконец, переход к Совету Цивилизаций снизил бы остроту вопроса о национальном самоопределении и тем самым устранил бы одну из причин обреченности нынешней России на квазидемократию. И действительно: почему современные нации стремятся к созданию своих собственных государств? На этот вопрос могут быть разные ответы, среди которых — существование ООН и других международных организаций, построенных по национальному признаку. Желание национального представительства — вот один из мотивов национального самоопределения, и тогда понятно, как Совет Цивилизаций укрепил бы цивилизационное единство России. При работоспособном Совете у входящих в Россию наций не будет стремления к национальному представительству, поскольку создание национального государства (если оно количественно невелико) не дает права на участие в Совете.
Скажу резче: Совет Цивилизаций и есть наш "русский путь" к демократии. Написав на своих знаменах "Совет Цивилизаций" (как средство осуществления внешней справедливости), Россия вернет не только внешнюю, но и внутреннюю привлекательность, и тогда демократия перестанет быть Сциллой, угрожающей распадом государства.
И последнее. Озаглавив свою статью "Россия как цивилизация справедливости", я отнюдь не хотел сказать, что так оно и есть. Россия не есть цивилизация справедливости, даже по не очень высоким критериям оценки. Но Россия может стать цивилизацией справедливости, и не только может, но и должна. Может, ибо роль "собирателя цивилизаций" в высшей степени созвучна традициям российского геополитического мышления; должна, ибо я не вижу иного пути вырвать ее из квазидемократии, кроме как вооружив идеей справедливости, понятой как Совет Цивилизаций.
