Гибель последнего президента непризнанной Чеченской Республики Ичкерия стала определенным рубежом в развитии крупнейшего по своим масштабам этнополитического кризиса на постсоветском пространстве. Уничтожен еще один представитель поколения "первопроходцев" ичкерийского сепаратизма, воспитанник советской системы, решившийся бросить вызов ядерной державе. Смерть Аслана Масхадова способствовала появлению (точнее сказать, возрождению) двух мифов. Эти мифы за считанные дни укрепились в российском и в международном медиапространстве. Условно эти мифы можно определить как "общечеловеческий" и "государственнический". В основе первого — идея об утраченных шансах (гибель Масхадова рассматривается как гибель переговорного процесса между российской властью и сепаратистами). В основе второго — тезис о важном шаге к окончательной победе государства над организаторами "великих потрясений" в мятежной республике.
Каждое крупное политическое событие в самой проблемной северокавказской республике или вокруг нее (к этому ряду мы можем отнести ликвидацию Зелимхана Яндарбиева, Арби Бараева, гибель Ахмада Кадырова, устранение Аслана Масхадова) воспроизводит на новом витке дискуссию по теме "Как нам обустроить Чечню?". Однако споры и размышления по "чеченскому вопросу", как правило, ограничиваются отвлеченным теоретизированием вне эмпирического контекста. В результате ни к чему иному кроме новой волны мифотворчества, они не приводят. Появления новых (на самом деле, хорошо забытых старых) масхадовских мифов можно было бы избежать, если бы кто-то взялся проанализировать реальные политические деяния одного из "первопроходцев" ичкерийского сепаратизма.
Российские правозащитники и их европейские партнеры еще в 1994-1996 гг. утвердились во мнении, что Аслан Махадов является "умеренным лидером" и переговоры с ним являются ключом к политическому урегулированию чеченского кризиса. Здесь не хотелось бы спорить о характере этой "умеренности". Где вообще критерий умеренности или радикализма лидеров чеченских сепаратистов? Можно ли считать "умеренным" начальника Главного штаба т.н. "Вооруженных сил Чеченской Республики, непосредственно занимавшегося планированием и организацией военного сопротивления федеральной власти (то есть диверсиями, терактами, военными акциями)?
Но даже если мы a priori согласимся с тезисом об "умеренности" Аслана Масхадова, факты новейшей истории Чечни опровергнут другой излюбленный вывод "общечеловеков". Вывод о том, что покойный мог бы стать субъектом переговоров. Аслан Масхадов участвовал в подготовке и подписании "Соглашения о неотложных мерах по прекращению огня и боевых действий в г.Грозном и на территории Чеченской Республики" (22 августа 1996 г., г.Хасавюрт, Республика Дагестан). Противоборствующие стороны обязывались прекратить "любые войсковые операции и всех виды спецопераций:
- захват, блокирование населенных пунктов, военных объектов и дорог;
- террористические и диверсионные акты;
- нападения на транспортные средства, колонны, военные и гражданские объекты;
- минирование коммуникаций;
- похищение, захват заложников, убийство военнослужащих и гражданских лиц".
До 31 декабря 2001г. откладывалось определение статуса Чечни. Российская сторона трактовала подобное решение как необходимый компромисс, позволяющий в формально-правовом отношении считать Чечню субъектом РФ. Сепаратисты же интерпретировали Хасавюртовские соглашения как фактическое объявление независимости мятежной республики. Уже в сентябре 1996 г. власти сепаратистской Ичкерии ликвидировали светское судопроизводство, ввели Уголовный кодекс, основанный на нормах шариата и противоречащий российскому законодательству. Фактически с введением судопроизводства на основе шариата лидеры сепаратистов в одностороннем порядке нарушали Хасавюртовские соглашения, определив статус Чечни как независимого исламского государства. И что же Масхадов? Как "умеренный лидер" выступил против одностороннего нарушения Соглашений с Москвой? Ничуть не бывало? Вместо этого он начал подготовку к президентским выборам в самопровозглашенной республике.
Основными целями чеченской (сепаратистской) политической элиты после Хасавюрта были:
- ликвидация инфраструктуры пророссийской администрации Чечни во главе с Доку Завгаевым;
- формирование собственных государственных управленческих структур;
- обеспечение внутренней политической стабильности в Чечне;
- строительство фактически межгосударственных отношений с РФ, обеспечение материальной компенсации за причиненный в 1994-1996 гг. ущерб;
- борьба за международное признание.
Первые политические акты лидеров непризнанного государства носили подчеркнуто демонстративный характер. Хасавюртовские соглашения предполагали создание коалиционного кабинета министров на основе консультаций с российской стороной и пророссийской администрацией Завгаева. Этот принцип был нарушен. В постхасавюртовском правительстве Чечни все ключевые позиции оказались в руках сепаратистов. А главой кабинета министров в октябре 1996 г. стал "умеренный" Масхадов. И снова — нарушение достигнутых ранее договоренностей.
В январе 1997 г. на выборах президента непризнанной республики победу одержал Масхадов. Он получил более 60% голосов. Основные конкуренты А.Масхадова Шамиль Басаев и Зелимхан Яндарбиев с 20 % и 10 % заняли соответственно второе и третье место. Однако с исчезновением общего врага — федеральной власти и общей угрозы — российских вооруженных сил сепаратистская элита раскололась. Характерно, что даже харизматический вождь чеченской революции Джохар Дудаев оказался не в состоянии установить свой контроль над всей территорией республики. Масхадов же не имел авторитета, сопоставимого с дудаевским. Полевыми командирами он воспринимался не как глава государства, а как "первый среди равных". По словам политолога и общественного деятеля Абдул-Хакима Султыгова, "реально Масхадов был обречен исполнять роль спикера анархично сосуществующих центров военно-политической власти, балансируя между угрозой начала открытой гражданской войны и прямым военным конфликтом с Москвой. Правление полевых командиров явилось идеальной средой для взращивания на территории Чеченской республики тоталитарно-теократических структур: военных баз, карательных органов и идеологических центров режима религиозного экстремизма, милитаризма и агрессии".
Если в 1996 году Масхадов позиционировал себя как сторонник светского этнонационализма, то под давлением обстоятельств он стал превращаться в сторонника "политического ислама". В 1997 г. президент непризнанной Чечни говорит о возможности создания исламского государства. В том же году парламент Чечни принял поправки к Конституции республики (Статья 4). Ислам был провозглашен государственной религией "Чеченской Республики Ичкерия". Кто из российских и зарубежных правозащитников вспоминал тогда о духе и букве Хасавюртовских соглашений и об "умеренном переговорщике", нарушившем их в очередной раз.
Однако уступки Масхадова не стабилизировали внутреннее положение Чечни. Полевые командиры на первое место ставили не абстрактные "государственные интересы" и формальный закон, а свои личные устремления и установившиеся "понятия". Неготовность политической элиты сепаратистской Чечни объединиться даже вокруг идеи сецессии и суверенной Чечни стала объективной предпосылкой провала второго государственного эксперимента в мятежной республике. В 1998 г. сепаратисты начинают активно использовать террористические действия в борьбе друг против друга. Соратник Масхадова в конце 1990-х гг. Ахмад Кадыров впоследствии вспоминал: "Урус-Мартановский район полностью стал контролироваться бандитами. Там были тюрьмы, где террористы содержали и пытали похищенных людей. Дошло дело до того, что сам президент боялся проехать по трассе, проходящей возле Урус-Мартана. В 1998 г., когда мы вместе с Масхадовым ехали в сопровождении президентского эскорта в Слепцовск (территория соседней республики Ингушетия- С.М), нам пришлось следовать окольными путями. Разве это дело?".
Таким образом "президент" Масхадов не мог быть субъектом переговоров даже в 1997-1999 гг., когда российская юрисдикция фактически не распространялась на территорию Чечни. Спикер враждующих друг с другом вооруженных группировок, "президент тейпа" не мог быть политическим центром, который бы отдал приказ начать (или остановить) войну или переговоры. Масхадов не обладал политическим контролем над всеми незаконными вооруженными формированиями в Чечне. Эту функцию Масхадов не мог исполнять и после 1999 года, а тем более сегодня. Приход российских войск в Чечню привел к окончательной атомизации чеченского "сопротивления", в котором каждый боролся (и борется сейчас) уже не столько за независимую Чечню или "исламское государство", сколько за свою маленькую "территорию войны". Территорию со своей патронно-клиентской системой. Территорию, позволяющую жить вне государственных законов и зарабатывать на жизнь в соответствии с правилами набеговой экономики. Дело не в том, плоха или хороша сама идея переговоров. Проблема состоит в том, что в Чечне эта идея нереализуема. С Масхадовым или без него. Переговоры просто не с кем вести, поскольку политическая культура чеченцев отторгает властную иерархию. Чеченцы в отличие от народов Дагестана никогда не имели своей государственности, а значит культуры согласования интересов, навыков политического торга и достижения компромисса.
Следовательно, необоснованными представляются выводы сторонников второго, "государственнического" мифа о приближении победы над сепаратистами в результате устранения "ичкерийского президента". Фактически и "государственники", и "общечеловеки" исходят из одной посылки. Аслан Масхадов — признанный лидер сепаратистов. Реальная же картина значительно отличается от представлений о Масхадове как "организаторе всех сепаратистских побед". Сепаратизм в Чечне имеет слишком глубокие корни. Здесь можно говорить и об архаичной политической культуре чеченцев, их имманентном антигосударственничестве, негативном восприятии чеченским социумом социально-экономической модернизации и либерализации, о господстве на Кавказе представлений о силе как универсальном способе решения локальных и глобальных проблем, и о негативном восприятии российской (и советской) политики по инкорпорированию Чечни. Для объяснения всех этих причин потребовалась бы многотомная монография. Но очевидно, что более глубинные историко-культурные причины, а не страсть к тротилу определяет живучесть сепаратизма и политического насилия в маленькой кавказской республике.
Таким образом, смерть Масхадова, а в перспективе и Басаева не принесет избавления от сепаратизма и терроризма. А значит, помимо необходимой полицейской составляющей российская политика в Чечне должна иметь стратегические цели. Успешное инкорпорирование мятежной республики в состав России должно происходить при укреплении государственного начала, если угодно, "насаждении" государства в самом проблемном российском субъекте. Увы, сегодня российская власть проводит политику прямо противоположную, надеясь, что "чеченизация" позволит избежать антироссийской консолидации местного социума. В результате же происходит укоренение неформальных связей. Сепаратисты и кадыровцы налаживают собственные отношения (далеко не всегда антагонистические), ведут совместный бизнес. Ни для кого в республике не является секретом существование даннической системы, при которой "наши" региональные кадры платят "сепаратисткий налог" из федеральных денег для обеспечения безопасности вверенной им территории. Так называемые "наши люди" в Чечне играют в свою игру. Допускаю, что они не связаны с терактами. Однако их планы и идеи по фактическому обособлению Чечни, созданию АОЗТ "Чечня" работают во исполнение заветов покойных Дудаева, Яндарбиева и Масхадова. Деприватизация Чечни и формализация административно-политических отношений в мятежной республике смогут в отдаленной перспективе подрубить сепаратистские корни. Только в этом случае спрос на масхадовых-басаевых будет падать…
