Время от времени просыпаться в другой стране с некоторых пор стало нашей социальной традицией. После новогодних праздников мы опять ее подтвердили. Куда-то исчезла пресловутая стабильность, куда-то исчезло общенародное одобрение курса власти и такое же общенародное доверие к президенту.
Политический класс, в течение нескольких лет обсуждавший, как долго продлится «неозастой» и удивлявшийся неколебимой стабильности внешних символов нынешнего режима, в один голос заговорил о смене курса, стал предрекать ее практическую неизбежность и увлеченно обсуждать, по какому сценарию она произойдет, заговорил о смене режима.
Ущемленные элитные группы, почти не скрываясь, обнадеживают друг друга на мотив «День простоять да ночь продержаться, и подойдет тогда Красная Армия». В нынешней редакции это звучит как «продержаться от силы пару лет, и будет тогда другая страна!». Мы как будто за одну праздничную декаду вернулись на несколько лет назад: в пору, когда элита была расколота, ее недовольные фракции бурлили в составлении заговоров против тогдашнего президента, а общество и народ на все лады кляло существующую власть. Конечно, нынешняя ситуация во многом иная. Недовольство масс вовсе не достигло уровня 90-х. Мы, похоже, имеем дело с неким фазовым изменением ситуации на протяжении всего последнего пятнадцатилетнего цикла.
В начале 90-х годов российская элита была расколота. Ее властвующая часть проводила политику, ведущую к социальному взрыву. Однако она обладала определенным запасом электоральной прочности до конца 1993 г., а после сентябрьско-октябрьского переворота пользовалась поддержкой силовой элиты.
Во второй половине 90-х годов элита по-прежнему была расколота, электоральная поддержка рухнула, союз с силовиками был расторгнут между первым и вторым туром президентских выборов. Однако власть с 94 года включила торможение экспериментов, а доминирование левых в парламенте блокировало социальные раздражители, за исключением момента дефолта, который удалось микшировать временным предоставлением власти лево-центристскому правительству.
В период первого правления Путина элита преодолела раскол, от социальных экспериментов власть воздерживалась, электоральная поддержка была более чем высокой, союз с силовиками — надежным и прочным. Новый период ознаменован тем, что власть вернулась к социально-раздражающей политике, электоральные позиции власти начали снижаться, элита раскололась, наметился социально-протестный кризис.
Из этих четырех периодов, в нынешнем просматривается максимальная концентрация системно-негативных факторов, несмотря на то, что власть кажется намного более прочной, чем в начале или в конце 90-х.
Многие социологические данные заставляют всерьез вспомнить о «тяжелых временах» постперестройки. Отношение общества к забастовкам стало напоминать отношение рубежа 80-90-х — 25 % населения говорит о том, что, проходи в их районе акции протеста против льгот, они обязательно приняли бы в них участие. Тот факт, что 12 февраля коммунистам не удалось сделать свои акции массовыми, говорит только о том, что практически никто в обществе, кроме собственно политического класса и полумаргинальных активистов не знал о том, что они состоятся: это не показатель общественной пассивности и лояльности, это показатель качества организационной работы оппозиции.
Со своей стороны, властные элитные группы напряженно решают, кем бы откупиться от нарастающего недовольства, а ущемленные — сладострастно потирают руки и блаженствуют, предвкушая явление спасителя. Вместе с тем, ни одни, ни другие, не демонстрируют действительной политической деятельности. Что давно перестает удивлять. Ведь режим всех этих пятнадцати лет, — это, в принципе, режим власти одной и той же политической элиты. Более того, по большому счету, — примерно той элиты, которая правила в стране и в поздний советский период, и обладает теми же системными дефектами.
В свое время немало говорилось о том, что весь кризис в нашей стране был не столько кризисом экономики, сколько кризисом элиты, результатом ее деградации. У этой деградации было несколько измерений. В частности, элита оказалась неспособной ставить перед страной перспективные цели развития. Кроме того, она полностью утратила ощущение того, что обладание властью — это некое бремя, что за него надо платить постоянным напряжением, работой и самоотречением, которое и окупает привилегированные условия «элитной» жизни.
Бездумная затея с монетизацией льгот лишь высветила одно из общих дефектных качеств правящего слоя: стремление освободиться от бремени стратегии. От того, чтобы вырабатывать и осуществлять какую бы то ни было политику. Зачем думать, какие льготы оправданы, какие не оправданы, зачем думать, какую социальную политику будешь проводить посредством льгот, (а льготы, — это всегда некие сознательные целенаправленные поощрения в неких социальных целях). Выкупим льготы — и не будем ломать себе голову. Дальше пусть разбираются сами, мы не при чем.
Это некий новый парафраз старой абстрактной идеи рынка. Надоело административной и хозяйственной элите думать, как развивать экономику, надрывать нервы в непосредственном экономическом управлении, а тут красивая идея: все — на рыночные начало. Рынок все расставит по своим местам. Монетизация льгот, как и вся идеология рынка — это идея примитивного коммунизма для высшего слоя управленцев: все работает само по себе, а власть только получает статусную ренту, берет взятки и светится с мудрым видом на телеэкранах.
Элита дефектна. Но за пятнадцать лет экспериментов в России она так и не была ротирована. Если ельцинский период предполагал некоторое проникновение во власть отдельных групп из не-элитных слоев — в основном авантюристов от криминала, — то при Путине именно с этими группами пошла внутренняя война, и они были либо приведены к покорности, либо устранены.
Поэтому властные и управленческие способности сегодняшней элиты остались на уровне аналогичных способностей советской элиты второй половины 80-х, с той разницей, что группы, правившие пятнадцать лет назад, — были чисто профессионально более состоятельны — что сегодня, кстати, можно видеть на примере деятельности московского правительства (в частности, в том же вопросе о льготах).
Эта элита - по сути холуйская, ее неспособность напрягаться в управленческой деятельности приводит к ее неспособности драться за свои собственные интересы, готовности ползать на коленях перед любым правителем, который проявит минимальные волевые качества. Поэтому она признавала, и будет признавать любого автократора, лишь бы он позволил ей продолжать получать ее статусную ренту. Она с одинаковым энтузиазмом вешала в кабинетах портреты Ельцина в 93-м, заглядывала в глаза шедшему победным маршем Зюганову весной 96-ого, заискивающе смотрела в след Лебедю летом того же года, жарко шептала «Мы с Вами!» Черномырдину зимой 97-98, через полгода взводила очи небу со словами: «Какое счастье, что есть Примаков» — и бегала отмечаться сначала в штаб ОВР, а затем и «Единства». Наконец она научилась с декламационным придыханием произносить «Владимир Владимирович Путин», — и сегодня думает о том, как поспеть к новому дележу префиниций в 2008 г. или раньше.
Кажется, что она вечна. Но если она вечна — страна обречена. И одновременно — ее не на кого менять. Дееспособной контрэлиты в стране, увы, не существует. Лидеры левой оппозиции продемонстрировали, что, если и обладают какими-либо неординарными качествами, так это талантом проигрывать выигрышные партии.
Олигархи продемонстрировали, что если что-то и умеют — то только делить созданное другими. При этом в большинстве своем они продемонстрировали холуйство не меньшее, чем властвующая элита. Наиболее дееспособные из них, такие, как Березовский, Гусинский и Ходорковский, доказали, что умеют бороться здесь и сейчас, но абсолютно не способны выстраивать стратегию даже собственных интересов. Их отличительная черта — решая сегодняшнюю проблему, создавать вдвое большую на будущее. Вернуть к власти либералов старого разлива никогда не согласится страна, да и умеют они еще меньше, чем олигархи. Инкорпорированный в нынешнюю власть силовой «чекистский» компонент показал, что лишен собственного стратегического целеполагания.
Итак, элита дефектна. Ее жизненно необходимо ротировать. Она уже рассуждает о том, что как-то некомфортно работать не таких больших пространствах и будь страна поменьше, — ну, скажем, — в пределах до Урала, — то управлять было бы значительно проще. Она даже не нашла осмысленного применения огромным нефтяным деньгам. Но поменять ее просто не на кого.
В таком случае, как это ни страшно звучит, есть лишь один способ осуществления эффективной ротации. Способ, который, с одной стороны, устраняет от власти старую элиту и одновременно, формирует новую. Способ трагичный, способ дорогой: гражданская война.
Подчеркиваю, не революция как таковая. Собственно революционная стимуляция политического процесса эффективна тогда, когда в обществе существует дееспособная контрэлита, которую элита до власти не допускает, и которая свергает элиту и сама берет власть. Такой контрэлиты в стране сегодня нет.
Единственный способ создать новый дееспособный слой, который сможет не только купаться в привилегиях власти, но и нести ее бремя, — это раскрепостить такие социальные энергии, в которых неспособные к эффективности будут сгорать, а остальным под страхом гибели придется обретать новые качества. Обретать способность, ради сохранения самой своей жизни, ставить ее на кон, уметь отказываться от удобств, уметь совершать сверхусилие. Такой тип политического процесса и называется «гражданской войной». Говорить о минусах этого способа ротации старой и воспроизводства новой элиты — излишне. Они очевидны, и если есть иной способ — его надо испробовать.
