Либералы ругательски ругают путинскую бюрократию, которую считают коллективным могильщиком российской буржуазии. Коммунисты и патриоты, напротив, изображают кремлевскую команду этаким вторым изданием гайдаро-чубайсовского либерализма. И в принципе, обе точки зрения правильны. «Путинизм» представляет собой весьма своеобразную попытку соединить традиционный российский патернализм с ценностями западного либерализма.
Либеральные столоначальники
В сущности, такая попытка уже предпринималась — в XIX–начале XX вв. Тогда власть находилась в руках именно у бюрократической элиты, которая пришла на смену дворянским заговорщикам XVIII в. Николай I говорил об этом совершенно откровенно: «Россия управляется столоначальниками». Монархия давно уже перестала быть самодержавной в полном смысле этого слова (хотя и сохраняла многие важнейшие властные рычаги). Она была таковой во времена Московской Руси, но в петербургский период самодержцы вынужденно делили свою власть сначала с дворянством, а потом и с чиновничеством. Эти группы не устраняли монархию, ибо считали сильную единоличную власть надежным средством сохранения стабильности и проведения модернизации. Робкие попытки ограничить монархию именно конституцией оканчивались полным провалом. Так, дворянская гвардия категорически отказалась поддержать конституционалистов-«верховников», которые навязывали Анне Иоанновне свои знаменитые «Кондиции». А бюрократическая вертикаль без всякого сочувствия отнеслась к замыслам декабристов, считавших, в большинстве своем, что Россия должна стать конституционной монархией. Монархию в России длительное время ограничивали либо посредством заговоров, либо при помощи бумажной волокиты.
Имперскую бюрократию ни в коем случае нельзя считать противницей модернизации России. Более того, чиновники были самыми что ни на есть убежденными либералами. Но только в области экономики. Правящая элита делала ставку на развитие частной инициативы и привлечение иностранного капитала (при этом в экономике существовал сильный государственный сектор). Что же до политической власти, то чиновники хотели оставить ее за собой. Сложилась весьма противоречивая система. С одной стороны — авторитарный, консервативный национализм, с другой — либеральные эксперименты типа столыпинской аграрной реформы. Русское самодержавие держалось на общине, которую столыпинское правительство всячески подрывало, стараясь выработать у самих общинников мышление индивидуалиста. В результате около половины крестьян, вышедших из общины, а таких было 20%, просто-напросто разорились, составив грандиозную армию недовольных. Многие из бывших общинников переместились в города, где и стали легкой добычей различных революционных агитаторов.
При этом бюрократы были вынуждены играть в демократию. Революция 1905 года заставила их ввести думское представительство и многопартийность. Никакой власти у Думы, конечно же, не было, поэтому и сами партии чувствовали себя абсолютно не нужными в системе «думской монархии».
Повторение пройденного
Такое положение дел очень напоминает нынешнее. Постсоветская бюрократия тоже оставила за собой монополию на власть, тогда как собственность оказалась поделенной между государством и олигархами. Последние, правда, к тому же получили некоторые, весьма сильные, рычаги влияния на власть. Однако эти рычаги не идут ни в какое сравнение с теми рычагами, которые предоставляет так называемое «гражданское общество». На Западе именно оно (посредством партий и разных гражданских инициатив) управляет государством, в то время как «кремлевская модель» предполагает совершенно обратный порядок. В рамках бюрократического либерализма обществом управляет государство, точнее государственный аппарат. Он вынужден играть в демократию, прилагая титанические усилия для того, чтобы максимально отдалить все политические партии от управления страной.
«Единая Россия», как очевидно, партией не является, это корпорация чиновников, выстраивающая всю свою идеологию (точнее, квазиидеологию) вокруг одной лишь идеи, которой является идея политической стабильности. И, между прочим, совершенно некорректно сравнивать ЕР с КПСС, как это у нас часто бывает. КПСС была, хоть и обюрокраченная, но все-таки партия, тогда как ЕР представляет собой политизированную бюрократию. Парторганизации в СССР выполняли функцию структур своеобразного гражданского общества, которое оказывало воздействие на структуры государственные. Ярчайшим примером такого воздействие можно считать события 1953 года, когда партийный аппарат решительно подчинил себе всесильную тайную полицию. В годы перестройки именно из рядов КПСС выделились мощные политические течения, на базе которых и возникли современные политические партии. Понятно, что ЕР выполняет совершенно иную функцию, осуществляя имитацию демократии, гражданского общества и партийности как таковой.
Во всем этом заключается опаснейшая двойственность, которая и погубила императорскую Россию. Надо выбирать что-нибудь одно — либо традиционный патернализм, либо западный либерализм. Смешение «французского с нижегородским» долго существовать не может. Рано или поздно одно из начал возьмет верх. В 1917 году либеральная составляющая Империи вошла в жесткое столкновение с ее консервативной составляющей и аннигилировала ее. И такое столкновение было неизбежным. Если власть допускает либеральную экономику, то эта экономика рано или поздно будет стремиться к созданию соответствующих ей политических отношений. Крупная буржуазия потребует гражданского общества. При этом она использует даже ту фальшивую демократию, которую ей подсунули чиновники. Ведь когда очень долго играешь, то есть возможность заиграться. Имперская бюрократия именно что заигралась, предоставив либеральной буржуазии возможность вполне спокойно использовать думскую трибуну и думские же кулуары в целях формирования политической контрэлиты.
Консервативная альтернатива
У бюрократии была реальная возможность избежать буржуазной революции снизу. Альтернативой могла бы стать традиционалистская революция сверху. В случае ее победы в России бы утвердился обновленный патернализм, решительно отвергающий как западную демократию, так и капиталистическую экономику. Он бы продолжал политику модернизации, но — на совершенно иной институциональной базе. Основной упор делался бы на укрепление средней и мелкой буржуазии — при доминировании государства. А вместо игровой партийной демократии возникло бы реальное самоуправление сословных и профессиональных корпораций.
Именно такой проект, кстати говоря, и выдвигали российские традиционалисты, которые продолжали духовно-политическую традицию славянофилов, требовавших самобытной модернизации. И любопытно, что проведение подобной модернизации так же укрепило бы российское общество. Оно, конечно, не стало бы гражданским, по крайней в мере, в западном понимании этого термина. На Западе гражданское общество возникало в вольных городских коммунах. В России же город развивался в качестве тягловой общины. Эта община имела сильное самоуправление, однако руководило ей все-таки государство. Поэтому традиционным российским структурам гражданское общество было, собственно говоря, не нужно. Показательно, например, что большинство купеческих обществ не проявило какого-то серьезного интереса к проектам либерально настроенной буржуазной верхушки.
Другое дело, что и бюрократия не смогла бы управлять сильными традиционными корпорациями. Неизбежно потребовался бы арбитр между чиновниками и обществом, который уже, в принципе, был. Речь, конечно же, идет о самодержце. Его авторитаризм, во многом уже формальный, мог стать неким воплощением общенационального консенсуса в тех условиях. За возрождение самодержавия, собственно говоря, и выступали традиционалисты, не устававшие критиковать излишне либеральное, по их мнению, правительство.
Последний Император Николай II, конечно же, все это понимал и очень симпатизировал традиционалистско-монархическим организациям. В то же время правительственная бюрократия всячески препятствовала деятельности монархистов, а накануне войны даже перекрыла им финансирование из казны.
Итогом такой противоречивости стало крушение и монархии, и старой российской бюрократии. К власти пришла либеральная буржуазия, которая, впрочем, ее не удержала. Она оказалась неспособной консолидировать гражданское общество. Самым активным сегментом этого общества показала себя крайне левая интеллигенция, которая и захватила власть, опираясь на партию большевиков. Сначала она, а потом и «сталинская» номенклатура попытались заменить собой как бюрократию, так и само общество.
Понятно, что подобная система не могла быть жизнеспособной — на долгую перспективу. И часть советской правящей элиты решила вернуться к более привычному порядку, воспроизведя (естественно, на более низком уровне) реалии императорской России.
Долго этот порядок, однако, продержаться не может, ибо нынешняя бюрократия во многом уступает дореволюционной — и в плане профессионализма, и в плане личной честности. Не говоря уже о патриотизме. Поэтому очень скоро противоречия системы бюрократического либерализма взорвут его изнутри. Отмена льгот, которая сегодня у всех на устах, есть очень яркое проявление губительной противоречивости. Бюрократия пытается навязать обществу свое понимание экономического либерализма — в обход буржуазии, что раздражает самих либералов. Недовольны и их противники, читающие, что Путин продолжает линию Гайдара и Чубайса.
В дальнейшем противоречивость бюрократического либерализма будет только усиливаться. И, рано или поздно, перед Россией станет выбор — или настоящий либерализм, или возвращение к патернализму. В первом случае от самой России останется не так уж много, хотя кое-что и останется. Либеральный проект будет реализован на какой-нибудь северо-западной территории, о желательности чего, кстати, писал Бжезинский.
Во втором случае есть шанс сохранить Россию. Конечно, это окажется возможным лишь в том случае, если новый авторитаризм окажется способным гибко учитывать современные особенности и быть именно «просвещенным» авторитаризмом, не имеющим и тени намека на тоталитарность.
И, само собой разумеется, что бюрократия в любом случае должна отойти от власти. Пусть не завтра (даже лучше всего не завтра). Но уж послезавтра — это точно.
