В историю российской политики на постсоветском Кавказе 2004 год может войти как переломный. И дело здесь не в конкретных политических неудачах, просчетах и новых «вызовах», коими был наполнен уходящий год. Чего стоят только политический триумф Михаила Саакашвили, утрата российского влияния в Аджарии, кризис доверия в отношениях между непризнанной Абхазией и Россией, рост антироссийских настроений в Армении. Именно в 2004 году на Южном Кавказе произошел окончательный крах «инерционного» политического сценария, базировавшегося на следующих принципах:
- отсутствие внятной стратегии на кавказском направлении,
- признание бывших советских республик Закавказья «внешнеполитической собственностью» Российской Федерации как правопреемника Союза ССР;
- ставка на советский «запас прочности» и как следствие ориентация на просоветскую идеологию, риторику, политические символы и силы, позиционирующие себя как просоветские;
- сведение «кавказской политики» к сохранению status quo, сложившемуся в начале 1990-х гг.
Последовательная реализация «инерционного сценария» привела к тому, что российская дипломатия не научилась принимать во внимание и просчитывать интересы новых политических акторов на евразийском пространстве (США и Евросоюз). Речь в данном случае не идет об «игре в поддавки» с «партнерами по антитеррористической коалиции». Российским стратегам было необходимо более адекватно представлять мотивацию заокеанской и европейской «большой игры» на Кавказе, освоить политический тезаурус, принятый в США и Евросоюзе (защита прав человека, этнических меньшинств и миноритарных языков) и активно использовать его для отстаивания своих национальных интересов. Что мешало российской дипломатии летом 2004 г. во время кавалерийской атаки Тбилиси на Южную Осетию педалировать обозначенные выше проблемы, позиционируя себя в качестве гаранта демократии в регионе? В отношениях с США и странами Европы не менее важно и осознание объективного характера их проникновения на кавказские просторы. В их присутствии заинтересованы не только сами новые акторы кавказской «Большой игры», но и бывшие советские республики Закавказья.
Россия в начале 1990-х гг. смогла заморозить, но не разрешить межэтнические конфликты в регионе (армяно-азербайджанский, грузино-абхазский и грузино-осетинский). В их разрешении кровно заинтересованы проигравшие стороны (Грузия и Азербайджан), а значит появление новых покровителей пострадавших неизбежно. Таким образом, проблема для России сегодня состоит не в блокировании усилий новых акторов (тем паче, для этого нет ресурсов), а в умении адекватно прогнозировать американское и европейское «миротворчество» и столь же адекватно на него реагировать. Обучение этим навыкам — вопрос чрезвычайно актуальный, поскольку в 2004 г. американское и европейское присутствие на Южном Кавказе приобрело новое качество. Проамериканская ориентация стала краеугольным камнем внешней политики Михаила Саакашвили, а европейская интеграция объявлена приоритетом не только Грузии, но и Азербайджана. Среди закавказских «полисимейкеров» все больше людей, для которых не русский, а английский является lingua franca. Спору нет, европейские и американские надежды государств Южного Кавказа являются завышенными, но данный факт вовсе не повод для самоуспокоения. Если Россия уже сейчас не сможет нормально конкурировать и сотрудничать с новыми акторами кавказской «Большой игры», при этом адекватно оценивая все плюсы и минусы и конкуренции, и сотрудничества, она обречена на превращение в «запасного игрока».
Второе не менее деструктивное для России последствие реализации «инерционного сценария» заключается в том, что за весь постсоветский период российская власть проявила принципиальное нежелание конструктивно работать с оппозицией, «вести» ее наиболее перспективных кандидатов на высшую власть. Урок США в Иране в 1979 г. впрок не пошел. Тогда, как известно, американцы «проспали» харизматического Хомейни, предпочитая работать в тесном контакте с шахом. После 1979 г. правительство США неизменно складывает яйца в две корзины — власти и оппозиции. При этом необходимо говорить об оппозиции, имеющей реальные шансы на политический успех. Увы, весь постсоветский период Россия поддерживала лишь фантомные фигуры типа Игоря Георгадзе или Аяза Муталибова.. Работа с оппозицией вовсе не означает смену приоритетов Москвы и ее переориентацию на всемерную поддержку противостоящих власти партий и движений. Подобная «смена вех» может привести к усилению сил, мягко говоря, не испытывающих больших симпатий к России. Очевидно, что Армянское общенациональное движение (АОД) или азербайджанский «Мусават» не могут стать проводниками политики Кремля. Однако, отказ от диалога с реальной оппозицией, обвинения в адрес ее лидеров в сотрудничестве с «международным империализмом», чреваты еще большими потерями. В случае победы оппозиции, Россия получает загнанных ею же в угол противников, на которых у нее нет никаких серьезных рычагов влияния. Таким образом, Кремль добровольно передает эти рычаги своим «заклятым друзьям» американцам и европейцам.
Между тем, «революция роз» в Грузии в ноябре 2003 г. и ее логическое продолжение — президентские выборы в январе 2004г. являются наиболее ярким доказательством неумения Кремля взаимодействовать с оппозицией. Политический триумф Михаила Саакашвили и его политика по «собиранию Грузии» стали во многом сюрпризом для Москвы. Подобного сюрприза можно было избежать, если бы Кремль более плотно работал с триумвиратом «Саакашвили-Бурджанадзе-Жвания» до «великих потрясений в Тбилиси».
Тревожный звонок для Москвы в 2004 г. прозвучал и из Еревана. На сегодняшний день армянская власть намного лучше организована и консолидирована, чем разложившийся режим Эдуарда Шеварднадзе. Однако односторонняя поддержка Кремлем Роберта Кочаряна и отказ от диалога с тамошней оппозицией формирует у ее представителей образ России исключительно как патрона армянской власти, стремительно теряющей былую популярность. Сейчас еще не поздно взять развитие оппозиционных течений в Армении, если не под контроль, то хотя бы в серьезную «разработку». Иначе, в случае «революции роз» по-еревански, серьезных потерь не избежать. Потерь гораздо больших, чем в ситуации с Грузией.
В октябре 2004 г. Москву ожидал еще один сюрприз — электоральный успех кандидата в президенты Абхазии Сергея Багапша. Сухумский провал Кремля был также вызван переоценкой степени «консолидации» абхазского общества и игнорированием роли общественных структур и традиционных институтов, автономных от власти. Упорное нежелание признать провал собственных политтехнологий и исправление ошибок путем жесткого прессинга на Абхазию имело лишь один результат — рост недоверия к России как к гаранту абхазского суверенитета. Предновогоднее закрытие границы по реке Псоу стало хорошим подарком для Грузии, до сей поры не имевшей серьезных козырей в своей агитации против абхазского русофильства.
Но самое главное — то, что в 2004 г. Москва, пожалуй, впервые за весь постсоветский период столкнулась на Кавказе с политической волей и системностью, столь недостающими ей. На политической арене Грузии появился президент, не просто четко обозначивший свою главную цель — «собирание Грузии», но и последовательно исполняющий ее. До прихода к власти Михаила Саакашвили на Южном Кавказе российской инерции противостояли инерционные стратегии закавказских республик. После 2004 г. ситуация изменилась. Грузинского президента можно сколько угодно и совершенно обоснованно обвинять в этнонационализме и популизме, но наличие воли и последовательности резко выделяют его среди других закавказских лидеров. Уже сегодня он может предъявить «воссоединение» с Аджарией и антикриминальные операции в Сванетии. Что на это может ответить Россия?
Таким образом, новые политические проекты России помимо новых внешних акторов должны принимать во внимание новых кавказских игроков, имеющих качественно более высокий уровень подготовки.
«Инерционное» развитие российской политики на Кавказе себя исчерпало. В 2005 году России, во-первых, предстоит снова вести конкурентную борьбу с американскими и европейскими проектами, во-вторых, продолжить политическое разрешение отнюдь не урегулированного абхазского кризиса, в-третьих, отвечать на новые вызовы наступательного грузинского лидера, в — четвертых, держать руку на пульсе Армении и Азербайджана. И все это в условиях, когда советский «запас прочности» исчерпан, к власти пришли и еще придут новые поколения политиков, никак не связанные с Россией и уж тем паче с Советским Союзом. Россия будет иметь дело с «поколением Саакашвили», то есть людьми более амбициозными и не имеющими страха перед «великой державой».
Поэтому сегодня у России на Кавказе выбор, как никогда, невелик. Надежды на эксклюзивную роль кавказского миротворца, а также на политическое доминирование следует отложить до лучших времен. Сейчас необходимо срочно обозначить приоритеты российской политики на Южном Кавказе, озвучить их и последовательно защищать. Россия должна четко определить пределы наших возможных уступок и отступлений, увязав их с безопасностью на российском Северном Кавказе. Нашу «неуступчивость» необходимо обосновать на языке, принятом в США и Европе. И последнее. Россия должна снова, как в начале 1990-х гг. взять пальму первенства в «миротворческом процессе». Инициирование новых проектов и переговоров должно опережать предложения США, Европы и самих закавказских республик. Таким образом, российская кавказская политика должна, наконец, приобрести смысл и самоценность, а не выступать в роли падчерицы политики советской. Россия на Юге Кавказа сегодня не может «сосредотачиваться», она должна действовать. Иначе «сосредотачиваться» придется на рубежах Дона и Кубани…
