Говорить о «каштановом» перевороте в Украине как о свершившемся факте пока еще рано, хотя все происходящее на наших глазах заставляет думать, что киевская власть пойдет на какие-то частичные уступки, которые, в конце концов, через два шага, приведут к окончательной победе оппозиции. Даже если удастся продавить какое-то конституционное соглашение, по которому оппозиции отломится лишь «кусок власти», все равно России Украину от «оранжевой пропасти» удержать не удастся.
Те кадры с Украины, которые нам показывают по телевизору, вызывают одну только горечь. Мы видим «оранжевую молодежь» во главе с г-жой Тимошенко, преисполненную веры в то, что «их дело правое», а с другой стороны — замученных тяжелой жизнью донецких тружениц, которые говорят в основном о том, что при Викторе Федоровиче вовремя стали выплачивать зарплаты и пенсии. Не следует, конечно, относиться к реальным земным нуждам людей со столичным снобизмом, но все-таки следует честно признаться в том, что с мыслями лишь о «зарплатах и пенсиях» «оранжевую волну» не остановишь.
Проблема даже не в личности г-на Януковича. В конце концов, Богдан Хмельницкий тоже не являлся образцом законопослушного поведения. Проблема в том, что ни Россия, ни Украина на самом деле не очень ясно понимают, какие ценности их реально связывают. Нельзя же в поисках символической поддержки обращаться только лишь к памяти Великой отечественной войны спустя более, чем полвека после ее завершения. Обычно наши политологи говорят про «нефть» и «газ», которые Россия по сниженным расценкам поставляет Украине. На этот фактор любят указывать либералы, мол, Украина никуда от нас не денется, этот самый «нефтегаз» мигом приведет ее обратно. Для полноценного политического сближения двух стран «нефтегаза» явно недостаточно. Контроль за транзитом нефти и газа в Европу, особенно в преддверии, боюсь, неминуемых в будущем проблем с транзитом власти в Белоруссии, может оказаться важным рычагом давления на Москву со стороны украинских элит и тех сил, на которые эти элиты будут ориентироваться. Что же еще кроме советского наследия и «нефтегаза» объединяет наши народы, какова вообще геокультурная стратегия России в Украине?
Боюсь, что более сказать-то и нечего. И не надо упрекать российских политтехнологов за плохую работу в Киеве. Упрекать их надо за работу в Москве. Украина была потеряна для России в 2003 году, когда из всех возможных альтернатив развития была выбрана одна — ставка на либеральный авторитаризм.
Не исключено, что где-нибудь на Сингапуре либеральный авторитаризм себя и оправдал. У Сингапура нет геокультурных задач, ему не надо сплачивать вокруг своей страны сопредельные народы. А Россия такие задачи вроде бы перед собой ставит. Но если она ставит такие задачи, то тогда какой смысл могут иметь разговоры о вхождении России в европейскую цивилизацию и т.д. и т.п. «Оранжевая Украина» ведь именно этим сейчас и занимается, пытается всеми силами оказаться в той самой цивилизации, приоритет ценностных установлений которой Россия вполне признает. Зачем нам мешать Ющенко делать то, что хотим сделать сами?
Мы надеялись вероятно, что за либеральный авторитаризм нас полюбит республиканская, консервативная Америка, скептически относящаяся к «экспорту демократии» и демократии как таковой. Опять же, если бы мы были Сингапуром, наверное, он бы нас и полюбил. Особенно, если бы у нас претендовала на взятие власти демократическим путем какая-нибудь радикально антиамерикански настроенная партия. Но в оппозиции у нас сейчас в основном сплошь либералы и их лучшие друзья-коммунисты. Поэтому Россия вполне созрела для демократии.
А какие политические ценности может транслировать либеральный авторитаризм «братским народам»? Сакральный смысл президентской вертикали? Гарантированные зарплаты и пенсии? Что вообще есть своеобычного и уникального у российского государственного проекта? Была у нас одна особенность, не то чтобы очень позитивная, но по крайней мере придававшая Россия среди всех новых независимых государств «лица необщее выражение». Это наш пресловутый федерализм. Неплохое геокультурное преимущество, позволяющее при удобном случае объяснить, какое у нас есть моральное право интересоваться судьбой народов Абхазии и Приднестровья. Но мы с ним с легкостью расстались. А между прочим, и наше многократно помянутое всеми недобрыми словами национально-территориальное устройство, при всех проблемах с ним связанных, заслуживало вовсе не только зубоскальства относительно «испано-еврейского автономного округа». Между прочим, действительно нигде в мире нет и не было таких федераций, как наша, а вот как раз суперпрезидентской вертикалью человечество не удивишь.
Ну и наконец, последнее. В принципе, можно было понять надежду российского руководства на понимание со стороны республиканского истеблишмента, который в свое время — при Буше старшем — фактически признал право России на лидерство среди других постсоветствикх государств. Но в 2004 г. наша власть искусственно вывела из политического поля ту силу, которая ассоциировалась с именем С.Ю. Глазьева, и которая могла представлять необходимую демократическую альтернативу либеральному авторитаризму. Причем альтернативу, способную перехватить, в ситуации подъема антиамериканских настроений в мире, которые были обусловлены войной в Ираке, демократическую идею у Запада. Это была бы российская антиавторитарная, но месте с тем и антиглобалистская версия демократического движения, которая могла бы стать новым, не оранжевым, но и не серым, ликом российского цивилизационно-государственного проекта. Но, к сожалению, и российская власть, и даже российское общество не осознали и не оценили этой перспективы. Которая была бы, возможно, спасительна для политики России на постсоветском пространстве.
