Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с места они не сойдут,
Пока не предстанут Небо с Землей на Страшный Господень Суд.
Но нет Востока и Запада нет, если двое сильных мужчин,
Рожденных в разных концах земли, сошлись один на один.
Редьярд Киплинг
I
В основе глобальной трансформации, переживаемой миром, лежат глубокие, не вполне познанные и различным образом отрефлексированные причины. Движение истории — смена социальных ситуаций, параметров жизнеустройства; процесс, имеющий возможно определенное целеполагание — расширение пространства человеческой свободы. И одновременно — изменение числа обитателей планеты, взаимосвязей и коммуникаций между ними, усложнение социального текста, формирование все более комплексных и все более гибких антропологических организованностей.
Обсуждая такие категории, как история, цивилизация или культура, следует, пожалуй, оговорить специфику социогуманитарного дискурса, дабы избежать распространенного в этой сфере сциентистского и квазисциентистского подходов.
Специфика социальных/гуманитарных дисциплин, в отличие от методологии естественных наук, зиждется на подвижной реальности человеческого универсума, на различных культурных, ценностных, мировоззренческих и иных основаниях. Не случайно, при использовании категориального аппарата данных дисциплин, мы столь часто ссылаемся на авторитеты, проясняя смысл, вкладываемый в тот или иной термин, в то или иное понятие — действие, в общем-то, избыточное, скажем, в физике. И пока этой «темной воды» не касаться, особого конфликта не возникает. Но в условиях интенсивно развивающейся, переходной ситуации, когда прежний категориальный аппарат трещит по швам, приходится не просто касаться этих вод, а прямо-таки нырять в них. И тут возникают серьезные разночтения.
Следующее рассуждение на социополитическую тему строится на неких постулатах.
Судьбоносный поворот истории — переход от традиционных политеистических систем к монотеизму, высшим выражением которого стало христианское мировоззрение, обосновавшее уникальные горизонты человеческой личности и породившее богатство современной цивилизации. Данное мировоззрение прописало себя в историческом тексте несколькими культурными версиями, из коих доминирующей на планете стала протестантская, на основе которой, в сущности, был сформирован современный мир (Modernity) и его североатлантический центр.
ХХ век ознаменовался социокультурной революцией, выдвинувшей заметно иную версию прочтения цивилизационного текста (Post Modern World). Секуляризация, выступив как надконфессиональная форма христианского мировоззрения — придающего особое значение свободе выбора — создала со временем культурную оболочку глобальных пропорций, вместившую в себя не только Ойкумену, но и разноликий планетарный Варваристан, прямо и косвенно способствуя расцвету мультикультурности, возрождению религиозных и культурных кодов. Обустроив, таким образом, пространство открытой конкуренции мировоззренческих систем.
Новый век характеризуется как полнотой географической (коммуникационной) просторности — выразившейся в глобализации, так и высвобождением активной личности, антропоструктур из-под суверенитета социоструктур, выражением чего стала индивидуация — предельное состояние земной человеческой свободы.
В результате активного представления будущего, на планете параллельно административно-политической, национально-государственной проекции человеческого сообщества (и прежней, упрощенной системе координат Восток-Запад), выстраивается трансграничная конструкция глобального масштаба — динамичная среда Нового мира.
II
В многолюдной и многоэтажной вселенной складывается новый формат социального акта. Одновременно рождается инновационная методология познания и действия, основанная на восприятии космоса людей как бурлящей реальности.
Реформация статуса человечества связана не только с широко обсуждаемыми процессами глобализации. Мы вступаем в мир, в котором обитает множество субъектов действия, освобожденных технологической цивилизацией от ряда земных обременений. А усложнение карты социокосмоса чем-то напоминает пересмотр картины мира физического, совершившийся в начале прошлого столетия и отмеченный рождением теории относительности, квантовой физики, гипотезы расширяющейся вселенной… Антропологическая галактика сегодня также перестает рассматриваться как расчерченная на клеточки шахматная доска, где одна мозаика порядка механистически сменяет другую. Все большее признание завоевывает заметно отличный взгляд на глобальное сообщество — как на новый мировой беспорядок: субстанцию многомерную, чрезвычайно подвижную, продуцирующую непривычные миры и конструкты.
В чем, собственно говоря, суть современной (contemporary) цивилизационной ситуации? Ее основа, повторюсь, масштабная социокультурная революция, которую не одно десятилетие переживает мир. В проявленной форме протекает она лет сорок, а в каком-то смысле весь ХХ век был столетием цивилизационного транзита. Но хотя в человеческом сообществе возникает и распространяется феноменология (пост)современного (post-modern) генезиса, однако же, и реалии эпохи Модернити соприсутствуют на исторической сцене.
Драматичные перемены последних десятилетий, судя по всему, обозначили конец прежней, более-менее стационарной, «горизонтальной» модели социального порядка. Историческое поражение коммунизма, позволившее в 90-е годы говорить о благостном «конце истории» как торжестве либеральных идей и институтов демократии, сменилось на наших глазах тревожным мироощущением, отразившемся в ироничном (с точки зрения самой истории) переосмыслении популярного тезиса. А крах СССР, знаменуя конец биполярного мироустройства, одновременно явился точкой отсчета цивилизационного транзита, перехода глобализирующегося сообщества в динамичное и нестабильное состояние («хаотизация организации»).
Преображается структура международных связей, номенклатура их субъектов, под сомнением оказывается, фактически, вся «классическая», вестфальская система международных отношений.
Призраки и тени новой среды: мутация институтов, оставленных в наследство эпохой Просвещения; все более свободное управление умножающимися рисками, последовательно повышающее ставки в глобальной игре; форсаж политического мироустройства и распространение неолиберальной матрицы практики; разрастание метастаз глобального андеграунда, — все это формирует заметно иной образ генеральной конструкции (или, на первый взгляд, даже ее отсутствия), нежели предсказания не столь отдаленного прошлого. Двигаясь по кромке миропорядка, человечество ощущает хрупкость ситуации, предчувствуя возможность радикальных перемен: своеобразного Большого Взрыва, способного породить как новую конфигурацию социальной вселенной, так и расколоть планету людей, произведя поколение астероидных организованностей — разнородных манифестаций мирового беспорядка.
Возникает гротескный образ диффузного мира, в котором конфессии размываются сектами, толками, тайными орденами, политика замещается операциями спецслужб, политтехнологов, коммандос, экономика — финансовыми производством и его производными, а культура: индустрией грез, душевного комфорта, иллюзий.
(Пост)современная революция и контрреволюция — духи постиндустриализма и неоархаизации «в одном флаконе» — могут иметь различные обличья. Они проявляются в виде смешения культур и мировоззренческих позиций; генезиса гибких, влиятельных структур, объединенных формальными и неформальными контрактами; драматичных метаморфоз Нового Севера и альтернативной экспансией Глубокого Юга... Триггером критических изменений в системе человеческого общежития может стать, к примеру, масштабная террористическая операция с применением средств массового поражения, либо массированный удар цивилизации с использованием ядерных устройств, или глобальная пандемия, либо серьезный сбой финансовой системы… Мы наблюдаем генезис сложного общества, органично включающего в себя элементы хаоса, но вряд ли можем предъявить сколь либо устойчивый, долгосрочный прогноз развития среды.
В прихожей XXI века спектр прочтений нового мира необычайно широк и можно разглядеть реалии и перспективы, ранее неведомые историческому взору.
Так, к примеру, террористическая активность, индивидуальный акт деструкции, судя по всему, становится устойчивой чертой нового миропорядка, будучи порою извращенным проявлением тех же тенденций цивилизации к преодолению авторитаризма и стремления к соборной свободе, что лежат в основе феномена гражданского общества. Это своего рода обугленный остов обостренной гражданской инициативы в тотально недоброжелательной, агрессивной среде. Фрустрированная личность, отчужденная от общества, но наделенная социальным инстинктом, сама отчуждает мир от бытия, пусть даже ценой аннигиляционной вспышки. Дело здесь, таким образом, не в полной смене цивилизационного кода, а в изменившихся обстоятельствах, повлекших обновление прочтения социального текста, а также в новых, технически обоснованных возможностях реализации внутреннего выбора. Но вместе с тем, это иной модус цивилизации, лишенной определенных нравственных границ.
Естественно, что в условиях социального транзита предпринимаются энергичные попытки осмысления открывшихся горизонтов, разрабатываются методы управления новым миром и планирования в нем стержневых событий.
III
Обнаруживаемые на протяжении прошлого столетия перспективы и глубины, стимулировали развитие общественных наук, инициировав многочисленные и разнообразные исследования.
В фокусе внимания оказывается не только трансформация властных механизмов или перемены в номенклатуре международных отношений, но и мутации социального менталитета, возникновение общественных популяций, их семантика, иерархия. Нас интересует не только прогноз общественной динамики во все усложняющемся мире, не только траектория жизни на грани турбулентности под зонтиком того или иного «глобального полицейского», не только качество предельных состояний общества, но также смыслы, образы, ценности нового бытия, методология познания и действия в условиях жизни на краю хаоса. Как, кому, с какой целью приходится действовать в ситуации перманентного стресса, нарастания конкуренции, выхода на поверхность новых средств господства при усилении неопределенности в динамичном, нелинейном мире с явно изменившейся скоростью социального времени?
Однако не только инновационная методология практического акта фокусируется треснувшим циферблатом Нового времени. Востребованной оказалась культурно-метафизическая платформа, мыслительная и мировоззренческая позиция, способная противопоставить себя инволюционным векторам цивилизационного кризиса, чувству интеллектуальной растерянности, культурной эклектике и моральному синкретизму. Позиция, способная превозмочь несовершенства прежней ментальной матрицы, начертать собственный интеллектуальный горизонт и социальную high frontier.
Не удивительно, что стремительно растет число исследований, в которых с различных позиций анализируется переходное, отчасти парадоксальное состояние цивилизации, толкуются изменения в антропологической вселенной.
Начало современного этапа дискуссий, в немалой степени подкрепленных энергией информационного взрыва, можно, вероятно, отнести к середине прошлого столетия. В мире, очнувшемся от шока Второй мировой войны и вовлеченном в круговерть перемен, практически одновременно возникает разговор об окончании периода Нового времени (Р. Гвардини, 1954), начинается фундаментальная переоценка мироустройства — в виде концепции социального Постмодерна (П. Дракер, 1957, а ранее, фактически, инициированная А. Тойнби, 1939, 1947), развертываются дебаты о выходе на политическую арену аналога исторического «третьего сословия» — «третьего мира» (А. Сови, 1952). После Бандунгской конференции понимание «третьего мира» заметно обновляется, и он воспринимается как своего рода «третья сила» на планете (Ж. Баландье, 1955).
Кристаллизуются концепты, связанные с осмыслением реальности, меняются язык, семантика анализа и прогноза. Возникает деполитизированная модель индустриального общества (Ж. Фурастье, Р. Арон, У. Ростоу) или посткапиталистического (Р. Дарендорф, 1959), обосновывающая как догоняющую стратегию развития, модернизацию для стран Третьего мира, так и схемы конвергенции для индустриально развитых государств (П. Сорокин, Я. Тинберген, Х. Шельский, О. Флейтхейм, А. Сахаров). Появляется формула нового индустриального общества (Дж. Гелбрайт, 1967). Наконец, вводится в обиход оказавшийся крайне перспективным тезис о грядущем постиндустриальном обществе (Д. Рисмен, 1958, Д. Белл, 1967). Все эти мелодии и напевы активно аранжируются, развиваются в последующие десятилетия.
На судьбоносном рубеже 60-70-х годов преимущество получают идеи и построения, оценившие историческую перспективу как провозвестие постиндустриального мира (Дж. Белл, 1973, А. Турен, 1969), перерастающие в параллельные модели информационного общества (М. Маклюен, Е. Масуда, Дж. Несбит) или общества услуг (Ж. Фурастье, А. Кинг и Б. Шнайдер). Развивается оценка ситуации в категориях постмодерна (А. Этциони, 1968 и К. Райт Милс, 1970, Ж. Бодрийар, 1970, Ф. Лиотар и др.). Теория модернизации эволюционирует в направлении концепции зависимого развития, порождая понятие периферийного капитализма (Р. Пребиш, Ф. Кардозо, Т. Дос Сантос). Формируется мир-системный подход к анализу развития мира (Ф. Бродель, И. Валлерстайн, 1974). Ведутся дискуссии о дальних горизонтах цивилизации, о необходимости кардинальной смены стратегий развития как индустриального, так и Третьего мира, о глобальных проблемах, стоящих перед человечеством, о многополярной структуре политического космоса, о введении в мировую политику принципов экологической безопасности, нового международного экономического порядка, Real-politik, а затем — несмотря на Вьетнам и Чехословакию — разрядки. Тогда же возникает разговор о пересмотре всей конструкции мироустройства, впервые отчетливо прозвучавший, пожалуй, на IV Генеральной Ассамблее Всемирного Совета Церквей (Швеция, 1967).
IV
Момент истины ХХ века, по-видимому, 1968–1973 годы (или как вариант десятилетие 1965–1975 гг.) — эпицентр социокультурной революции, обозначившей рубеж перерождения, угасания протестантского мира и одновременно выхода на поверхность, социальной реабилитации его подспудных течений.
Нижняя граница периода была охарактеризована как «вступление в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории» (З. Бжезинский), «великий перелом» (Р. Диес-Хохлайтнер), «мировая революция» (И. Валлерстайн). В то время, в условиях «позолоченного века» — материального изобилия цивилизации, раскрепощения человека от многих тягот природных и социальных ограничений — в мировом сообществе, как на Востоке, так и на Западе, происходят системные изменения.
Збигнев Бжезинский одним из первых формулирует тезис о стратегической цели, к которой должен стремиться Запад: создание системы глобального планирования и долгосрочного перераспределения мировых ресурсов. Социальные и политические ориентиры, очерченные им в работе «Между двумя эпохами»: (а) замена демократии господством элиты (1); (б) формирование наднациональной власти (но не на путях объединения наций в единое сверхгосударство, а в результате сплочения ведущих индустриально развитых стран); (в) создание элитарного клуба ведущих государств мира (2). В результате реализации этих мер предполагается, в частности, создание основы для (г) «чего-то, граничащего с глобальной налоговой системой».
Социальная динамика, а также опыт работы над масштабными проектами (в частности, военными и космическими) предопределили попытку сформулировать «принципы мирового планирования с позиций общей теории систем» (Э. Янч) (3) и реализовать на этой основе мониторинг будущего, поиск «путей понимания нового мира со множеством до сих пор скрытых граней, а также познавать… как управлять новым миром» (А. Печчеи) (4).
В конце 1966 года, в ситуации нарастания кризиса: бомбардировок Северного Вьетнама, разногласий с европейскими союзниками (прежде всего Францией), наметившихся валютных неурядиц — президент США Линдон Джонсон выступает с заявлением о необходимости «поскорее наладить связи между Западом и Востоком». На базе Совета национальной безопасности создается рабочая группа во главе с Френсисом Бейтором. Совет по международным отношениям и Белый дом инициируют серию дискуссий и консультаций по новой дальней границе американской и мировой истории, к которым привлекается, в числе других, будущий создатель Римского клуба Аурелио Печчеи. Весной 1967 года в поездку по ведущим европейским странам и СССР с соответствующей миссией направляется Макджордж Банди, а летом происходит встреча американского президента и советского премьера Алексея Косыгина (5). Дальнейшее развитие событий идет как по линии государственных контактов, приведших в итоге к реализации политики детанта, так и создания многоступенчатой системы неправительственных организаций, занятых поиском новой формулы мироустройства.
Пространство мировой проблематики кодифицируется под интегралом понятия глобальных проблем человечества. В контексте данного тезиса инициируется появление ряда интеллектуальных центров и международных неправительственных организаций, среди которых привлекает внимание тот же Римский клуб (1968), созданный во многом благодаря подвижническим усилиям Аурелио Печчеи и Александра Кинга. Одновременно на основе «Нобелевского симпозиума» формируется Международная федерация институтов перспективных исследований (IFIAS, 1972), а в результате переговоров по линии Запад — Восток основывается междисциплинарный Международный институт прикладного системного анализа (IIASA, 1972), в чьей деятельности участвуют ученые противостоящих политических блоков. Схожий характер носил и международный Совет по новым инициативам в сотрудничестве между Востоком и Западом (Венский Совет).
Практически одновременно появляется на свет Трехсторонняя комиссия, объединившая влиятельных лиц, перспективных политиков и ряд ведущих интеллектуалов США, Европы, Японии (1973).
США сворачивают военное присутствие во Вьетнаме (и параллельно амбициозную космическую программу), а в рамках процесса детанта, начинаются переговоры по безопасности и сотрудничеству в Европе, приведшие затем к подписанию Хельсинкских соглашений (1975). Еще раньше успешно завершается подготовка Договора о системах противоракетной обороны (1972), обозначив длительный период промежуточных договоренностей о контроле над стратегическими и наступательными вооружениями. Наконец, после вашингтонского совещания министров финансов крупнейших стран Севера (1973), рождается такой влиятельный институт наших дней — международный регулирующий орган — как ежегодные совещания Большой семерки (1975).
Не менее серьезные события разворачивались на пространствах Третьего мира (6), пережившего период активной деколонизации и последующего раскола на: (а) населенный амбициозными тиграми и драконами Новый Восток и (б) стагнирующий Юг.
Параллельно с политической и культурной деколонизацией Не-Запада семантика глобальной революции реализует себя как «деколонизация» самого Запада, отмеченная элементами прямого и косвенного демонтажа прежней культурной конструкции, де-христианизации, квази-ориентализации, мультикультуризации. При этом глобальная деколонизация, борьба за многорасовое и поликультурное общество, за признание гражданских прав меньшинств и главенство принципа суверенитета человека независимо от его личных свойств, убеждений прочитывается как многослойный и универсальный процесс. (В частности, распространяется, вызывая различные чувства: от недоумения и насмешек до активной, порою фанатичной поддержки, постулат политически корректного поведения, соответствующего мультикультурной системе ценностей и соответствующим поведенческим стереотипам.)
В стремительно меняющемся мире прозревается новая шкала ценностей и новые исторические горизонты. При этом попытки постичь новую сложность бытия приводит порою к срывам и утрате уже обретенного искусства чтения социального текста, к локальному упрощению (вместо усложнения) окружающей действительности, ее фрагментации и архаизации.
V
Не случаен произошедший приблизительно в те же годы лексический сдвиг от привычного термина мировая экономика к экономике глобальной.
В хозяйственной и финансовой механике мира происходят драматичные перемены: формируется глобальный рынок, утверждается система ценностей, основанная на финансовой редукции бытия (цифровое мышление, цифровая культура), где деньги выступают в роли субститута миростроительных энергий. Интернационализируясь и становясь особым товаром, деньги — новая мера вещей — замещают пространство хозяйственных операций (в полном соответствии с прозорливым пониманием хрематистики Аристотелем), постепенно вытесняя прежнее понимание экономической практики на обочину.
Деньги — как бы своеобразные атомы дольнего мира, взятого в его социальном, а не физическом аспекте. Познание внутренней сущности материи, ее последовательное разложение на составляющие элементы имело следствием изобретение небывалых по силе устройств (к примеру, той же ядерной бомбы). Исследование внутренней природы и потенциальных возможностей финансового (цифрового) прочтения мира также может привести к созданию сокрушительных технологий, способных реализовать как «управляемый синтез» (своеобразный «финансовый термояд» — открыв источник неограниченного кредита), так и собственные Хиросиму и Чернобыль.
В конце 60-х годов намечается кризис производственной и банковской системы и соответствующей инфраструктуры, традиционных форм капитала, равно как и кризис накопления капитала, падение его производительности. Мировая экономика при этом тяготеет не только к глобальному охвату, но также к глобальному аудиту: форсированному выявлению новых предметных полей деятельности, каталогизации материальных и нематериальных объектов — актуальных и потенциальных элементов финансовых операций. А также к производству инновационных форм капитала, к изменившейся роли нематериальных активов, равно как и к расширению ареалов приватизации (вплоть до откупа зон «публичного блага»), последовательно продвигаясь к комплексной (иерархичной), геоэкономической формуле мирового разделения труда.
В начале 70-х годов прежняя модель экономической практики на планете претерпевает серьезные изменения. Происходит «правый поворот», знаменующий рывок к власти глобальной олигархии, обозначивший стратегический союз прежних собственников и новых управленцев (новую классовую общность). В сообществе индустриально развитых стран имеет место отказ от кейнсианства и проектов социального государства, обостряется конфликт между производственным капиталом и капиталом финансовым, разрешающийся в пользу последнего. А в странах Третьего мира прежняя стратегия, нацеленная на замещение импорта («индустриальная модернизация»), сменяется технологией экономической деятельности, целью которой является поощрение экспорта («сырьевая модернизация»), широкая приватизация и продажа, в том числе за рубеж, национальных активов, установление максимально благоприятного климата для накопления капитала, независимо от того, как это сказывается на обществе в целом.
В последние десятилетия ХХ века зона действия данной стратегии постепенно охватывала планету: от Чили до Великобритании, от распавшегося Советского Союза до трансформирующегося ареала Восточной Азии. Имеется в виду, конечно же, неолиберальная модель экономической практики и соответствующая ей конструкция мироустройства. (Впрочем, достаточно вариативная, сочетающая подчас противоположные на первый взгляд феномены: к примеру, экономический либерализм с политическим авторитаризмом или воплощающая такой химеричный феномен, как неолиберальный феодализм).
Неолиберализм в самом кратком определении — это экономическая власть (чтобы не сказать, экономическая диктатура), освобождающая свои деятельные формы от иных — национальных, социальных, государственных, этических — ограничений, сопровождающаяся сужением пространства публичной политики и представительных форм манифестации власти. Более того. В каком-то смысле это финал долгого состязания государства и капитала, порождающего новый формат социального обустройства (общественного строя): государство-корпорацию. Иначе говоря, в столкновении двух источников власти: государства и капитала, государство постепенно освобождается от обременений государственности, а власть переходит к геоэкономической системе политико-экономических центров силы. Подобная феноменология, выходящая за пределы прежних прописей миростроительства, обладает собственной логикой и энтузиазмом, демонстрируя начала иной исторической эпохи.
Одновременно на поверхность выходит феномен сетевой культуры, активно утверждающий себя как в формах социальной организации, так и экономической деятельности, находя подтверждение своей исторической релевантности в кризисе прежней системы общественной регуляции. А также в становлении новой социальной группировки — транснационального сословия элитариев, существенно отличающихся и от прежней буржуазии, и от бюрократизированного корпуса чиновников-управленцев.
На планете формируется социальный и политический класс, связанный с постиндустриальным производством/бытием, глубоко враждебный прежнему порядку вещей. Логика становящегося мира далеко не всегда совпадает с рациональностью человека эпохи Модерна, а формальное (т.е. отчуждаемое, дисциплинарное знание) нередко замещается знанием трансцисциплинарным, персонализированными умениями, сноровкой, неотчуждаемыми от субъекта действия (7).
Доминировавший в кодах современной (modern) цивилизации протестантский этос претерпевает кризис и глубинную мутацию. В недрах общества на протяжении столетия формировалась иная мировоззренческая позиция, другая система ценностей — пусть еще не вполне отчетливая, не до конца прочитанная, но активно утверждающаяся в живом тексте бытия. Люди новой культуры выходят за пределы социального и культурного контроля «над разумом и языком», за пределы религиозного патернализма, прежних форм метафизического, психологического программирования действий. Они расстаются не только с оболочкой обрядности и стереотипов, но и со всем прежним прочтением культурной традиции — реализуя метафизическую и практическую свободу выбора. Равно как свободу существования вне какого-либо определенного метафизического модуса, что позволяет произвольно толковать основы и цели бытия, проявляя свою истинную сущность, какой бы та ни оказалась.
Человек-суверен, расстающийся с психологией подданного и гражданина, действующий, вкупе с порождаемыми им антропологическими констелляциями как транснациональный персонаж, как существо независимое по отношению к сложившимся структурам земной власти, — умножающийся и одновременно уникальный результат новейшей истории. Он становится самостоятельным влиятельным актором, деятельно формируя пространства общественной и ментальной картографии, очерчивая горизонты обновленного театра действий, который в одном из важнейших аспектов можно определить как власть без государства.
VI
Что же происходит сегодня в сфере международных отношений: созидание или разрушение, прорыв в будущее или провал в прошлое, повышается или понижается на планете уровень цивилизации (цивилизованности, политеса)?
Куда движется мир: к реконструкции монополярной (имперской) типологии правления глобальной страны-системы либо той или иной формы международной администрации? К новой биполярности: США и Китая? К многополюсному или олигархическому социуму? К апофеозу модернизации и появлению на планете политических, либо, по крайней мере, социальных институций глобального гражданского общества? К безбрежному, анонимному, многомерному пространству социального действия, управляемому и направляемому безликими сетевыми организациями? Или же к торжеству самоорганизующийся критичности, турбулентному, многоплановому столкновению цивилизаций, либо распаду всякой устойчивой социальности и вселенскому хаосу?
Многообразие концептуальных замыслов, эскизные воплощения версий отражают полифоничное состояние социальной криптограммы, декодируемой субъектами современной «игры в бисер», вычерчивающих, подобно Каю во дворце Снежной королевы, картографию действий вступающего в свои права века.
Смысловой кризис и расхождения в аксиологии заметно деформируют привычные представления. Химеричная концептуалистика переходного периода оказывается редукцией положения вещей, а концепты долгосрочного прогнозирования — весьма уязвимыми. Мы видим, что времена футурологического энтузиазма, характерного для 1960-70-х годов прошлого столетия, явно канули в Лету. Нынешний горизонт рационального планирования, судя по официальным документам (к примеру, стратегические карты Пентагона, оценка развития событий Национальным советом по разведке США или, скажем, обнародованные планы роста экономики КНР), как правило, не выходит за рамки 2020 года. Но наряду с привычными методами проектирования событий, распространение получает концептуальная разведка (probing) будущего, равно как и вычерчивание опрокинутого «древа ситуаций», произрастающего из восприятия истории как целостной структуры, обладающей внутренней логикой развития.
То, что мир не будет таким, каким был или казался, в общем-то, очевидно. События 11 сентября и наступившие под их сенью последствия разрушили, прежде всего, психологический барьер перед приходом новизны. И, впустив сквозь узкие врата духов перемен, высветили на обломках геркулесовых столбов современности обновленную систему мировых связей. Трагические события по-своему легализовали смену парадигмы внешней политики, упрочив тенденцию к преадаптационным действиям, т.е. действиям, нацеленным на опережение судьбоносных событий. Так, скажем, основу прежней стратегии национальной безопасности: доктрину сдерживания и связанную с ней концепцию устрашения на основе массированного ответного удара, сменил новый стандарт — доктрина упреждающих действий, включающая в себя возможность и подчас обязанность нанесения превентивных ударов.
Перемены в определенной мере являются результатом расширения спектра действующих субъектов мировых связей, не подпадающих ни под их прежнюю номенклатуру («национальное государство»), ни под прежние механизмы сдерживания («массированный ответный удар»).
Соединенные Штаты, став мировой регулирующей державой (своеобразный исторический парафраз темы «свободы единого»), по-своему прочитали траекторию цивилизационного маршрута. Однако в новой конфигурации социовселенной, параллельно с очевидным возвышением Америки, возникают альтернативные претенденты на мировое господство либо ту или иную форму соучастия в нем.
Так, помимо возвышения очевидных претендентов (скажем, таких стран-систем, как Европейский Союз, Большой Китай, многонациональная Индия) в процессе транснационализации и частичной конвергенции элит очерчиваются контуры заметно иного планетарного субъекта: хозяина геоэкономического универсума — универсальной штабной экономики.
Расширяется также область присутствия на планете (и рост влияния) эклектичной культуры мирового Юга, оценки которого разнятся от «источника жизни, питающего стареющий Запад» до «нового варварства, удушающего цивилизацию». Мировой Север и мировой Юг обретают глобальные пропорции, послойно сосуществуя на единой планете, но представляя все более разнящиеся, разделенные миры, обладающие различными образами будущего и историческим целеполаганием.
Конфликты и турбулентности, возникающие подобно электрическим разрядам между этими полюсами, ведут к становления динамичной и глобальной структуры управления — поствестфальской системы мировых связей.
VII
Очевидно, что в прописях миростроительства произошел ряд серьезных подвижек: кризис национального государства, формирование мировых регулирующих органов и обновленной системы международных отношений, появление нового поколения субъектов мировых связей.
На планете складывается система координат и отношений, дезавуирующая монотонность прежней оппозиции Восток-Запад. Во многом разговор о столкновении цивилизаций — и о необходимости его перевода в конструктивную, синкретичную форму диалога цивилизаций — порождение именно кризиса института национального государства, систем международной регуляции в целом. А, возможно, кризиса всей современной цивилизации.
В ведущейся полемике термин «цивилизация» (а заодно возрождение имперской терминологии) используется во многом из-за очевидного дефицита категориального аппарата для описания оригинального состояния мира, из-за необходимости как-то очертить рамки формирующейся социополитической связности. Новое потому и является новым, поскольку для него нет имени. Другими словами на планете возникает форма мироустройства, для которой нет адекватных терминов, слов, определений. В подобной ситуации мы пользуемся категориями «империя» и «цивилизация», чтобы зафиксировать расширение прежних параметров политической организации, круга ее значимых субъектов, т.е. тех реалий, которые очевидным образом соприсутствуют в полифоничном концерте мировых связей.
Описывая состояние социокосмоса, дисциплинарная мысль вскрывает даже не трансформацию мироустройства, но нечто большее: транзитность исторической ситуации, деконструкцию прежней организации мира и активный поиск нового конструкта, а жизнь вносит в эти усилия неизбежный прагматизм и элементы концептуальной эклектики.
В последние годы меняется сама формула глобализации. Энергично протекают процессы автономизации, субсидиарности, рождающие парагосударственные региональные (глокальные) образования, анклавы и «астероидные группы» различного генезиса, умножая клубное содружество акселератов мирового развития. Какое-то время лейтмотивом стратегических штудий была тема финансово-правовой унификации мира, при которой акцентировались такие категории, как «конец истории», «публичная дипломатия», «международные неправит
