В поисках нового класса

Революции, конечно, хотелось бы избежать — жалко страну. А вот реформирование нам необходимо. Причем автор этих строк охотнее использовал бы слово «перестройка» — несмотря на то, что его «загадили» до какой-то неприличности. Между тем, само это слово очень даже хорошее. Да и в той программе, которую предложили «перестройщики», было очень даже много хорошего. Гласность, самоуправление трудовых коллективов, развитие кооперации — все это ничуть не предполагало капитализации и развала единого государства. Программа перестройки была одновременно и модернизаторской, и национально-самобытной, ведь свободная кооперация и рабочее самоуправление возрождали, в новых условиях, русскую артель.

Однако на каком-то этапе социалистическая перестройка обратилась в буржуазную революцию. Гласность подменили «демократическими выборами», самоуправление трудящихся — сворачиванием социальной защиты, а вместо сильного общественного (артельного) сектора нам подсунули дикую рыночную вакханалию.

Тому было несколько причин. Здесь можно говорить и об олигархическом «перерождении» аппарата, и о влиянии Запада, и о политической слабости самой команды реформаторов. Однако главное все же было не в этом. В России отсутствовал тот самый субъект, который осуществил бы прорыв в новое — информационное (постиндустриальное) общество. Не было той социальной группы, того класса, который стал бы локомотивом действительного обновления.

Все классы, существовавшие на момент перестройки, были классами индустриального общества. Крестьянство на роль постиндустриального класса не подходило по вполне понятным причинам. Рабочие — опять-таки, понятно почему. «Теневая» буржуазия, как и любая другая буржуазия — с этим тоже все ясно.

Все очевидно и с бюрократией, которая у нас является чем-то вроде класса. Наличие мощной прослойки управленцев необходимо в том обществе, где огромное количество людей занято ручным трудом на крупных предприятиях. Сама буржуазия эту наемную армия труда организовать не может — вернее может лишь на ранних стадиях капитализма. Чем сложнее капиталистическое производство, тем более требуется помощь государства с его бюрократическим аппаратом. Поэтому развитой капитализм носит уже черты государственного капитализма.

В Советском Союзе буржуазии долгое время вообще не было, а потом она (вплоть до конца 1980-х годов) существовала в подполье. И это, конечно же, только повышало роль бюрократии как организатора коллективного (в основном, индустриального) труда. Бюрократы выступали одновременно и как капиталисты, и как чиновники. Понятно, что такой класс и не думал о преодолении индустриализма. (При этом если верхушка бюрократии больше напоминала буржуазию, то низы являлись конторским пролетариатом.)

Что остается? Интеллигенция? Но нет — за немногими элитарными исключениями интеллигенция представляла тот же самый рабочий класс, только занятый не физическим, а умственным трудом. Для нее также был характерен коллективизм крупных предприятий. Собственно говоря, речь идет о том же самом конторском пролетариате.

Субъект постиндустриального развития отсутствовал, поэтому страна вернулась к буржуазному индустриализму, который вызревал накануне Октября 1917 года.

Собственно говоря, любой индустриализм буржуазен, он и возник-то в эпоху капитализма. Но в советское время была сделана попытка осуществить индустриализацию на социалистической основе. В результате, получилось нечто противоречивое. Россия (Советский Союз) стала индустриальной, но вот социалистического в ней было не очень много. Один из наиболее интересных марксистов современности — А. И. Колганов, разбирая этот феномен, пришел к таким выводам: «Я хочу заявить прямо — «социализм» XX в. был попыткой навязать производительным силам не адекватные для них производственные отношения. Индустриальный способ производства с его разделением труда, преобладанием вещных продуктов и потребностей, подчинением человека в производственном процессе машине является адекватной базой лишь для капитализма».

По Колганову, советский строй был социалистическим по форме, но капиталистическим по содержанию (с элементами докапиталистических отношений — приусадебные участки и т. д.). В один «прекрасный» момент капитализм сбросил ограничивающую его оболочку, что было вполне закономерно.

Впрочем, Колганов все-таки оставляет советскому социализму некоторую ретроспективную лазеечку. Капитализации, по его мнению, могло бы и не быть, если бы «государство сразу стало превращаться в не государство в собственном смысле слова… Необходимой предпосылкой для этого было бы завоевание условий, при которых государственный аппарат формировался бы рабочим классом и функционировал при его прямом участии и контроле». Что ж, марксист не был бы марксистом, если бы не отдал почести мифу о «могильщике капитализма». Хотя сам же Колганов признает, что индустриализм (а, следовательно, и рабочий класс) соответствует именно капиталистической стадии. Рабочие, как «продукт» индустриализма, не были способны выдвинуть реальную альтернативу капитализму — и государственному, и «классическому». Да, в 1917 году они составили оппозицию последнему, но только потому, что были слишком тесно связаны с деревней, с докапиталистическим аграрным обществом. Поэтому они и смели буржуазный капитализм, установив на его месте смешанный строй, в котором причудливо соединялись начала и капитализма, и социализма, и феодализма (причем дело здесь нельзя сводить к приусадебным участкам — гораздо важнее такие «элементы», как сталинская «монархия»).

Оказавшись переваренным в котле индустриализации и урбанизации, рабочий класс стал менее «крестьянским», что и предопределило возрождение и усиление «классического» капитализма. Последний стал доминировать в общественной системе. Но это доминирование далеко не так уж и однозначно. Еще и сегодня общественный строй носит на себе ярко выраженные родовые черты государственного капитализма. Это показатель того, что аграрные, докапиталистические «элементы» еще очень сильны в сознании всех слоев населения.

Итак, настоящую перестройку в 1985 году было делать некому — отсюда и смена «шила» на «мыло» — одного недоделанного капитализма, исчерпавшего свои возможности, на другой недоделанный капитализм, который свои возможности тоже исчерпает — в скорейшем времени. И самое печальное, что этот самый другой полукапитализм оказался, по большей части, компрадорским. Это произошло уже по субъективным причинам — в России не было разработанной идеологии национализма. Работа над ней была начата в начале XX в., но в 1917 году прекратилась — по вполне понятным обстоятельствам.

Было, конечно, некоторое движение в эмиграции, но происходило оно в отрыве от родной страны, что и предопределило поверхностность наработок. (После второй мировой войны указанная деятельность почти прекратилась, особенно после смерти Ильина и Солоневича.) Вот почему наиболее адекватные предприниматели перестроечной поры просто не рассмотрели русский национализм, который мог бы стать идеологией национал-капитализма. Пришлось хвататься за либерализм, а это уже автоматически вело к зависимости от Запада.

И только сегодня, когда наметился некоторый отход от компрадорства, наблюдаются «судорожные» попытки схватиться за спасательный круг русского национализма. Характерно, что обращаются именно к таким мыслителям, как Иван Ильин, для которых была характерна апология сильного национального государства и частной собственности.

Безусловно, национальный капитализм предпочтительнее компрадорского, но он так же не соответствует реалиям времени. Постиндустриализм не совместим с наемным, отчужденным трудом, который составляет основу любого капитализма — государственного и «классического». Поэтому рано или поздно, но нам придется искать принципиально новые пути развития — если только мы хотим быть сильной нацией.

Итак, от перестройки никуда не уйти. И готовиться к ней надо уже сегодня — если только мы не хотим повторения горбачевской «катастройки». И в данном плане необходимо выяснить — какой же субъект может стать движущей силой новой, постиндустриальной перестройки.

Прежде всего, необходимо уяснить одну вещь — все великие социальные преобразования осуществлялись элитными группами, а вовсе не «угнетенными» (например, феодализм был сокрушен не крестьянами, а процветающими буржуа). Собственно говоря, именно сам факт угнетения (эксплуатации) и не позволяет низовым социальным группам мыслить проектно. Для этого необходима существенная независимость от материальных условий. Необходимо свободное время, в течение которого человек способен думать о проектных свершениях.

Но это с одной стороны. А с другой — проектная социальная группа должна быть недовольна существующими порядками. Причем двигать ею должна, в первую очередь, воля к руководству, а не стремление поправить свое материальное положение. Проектная группа недовольна тем, что она не пользуется таким авторитетом, как другие элитные группы, не имеет такой возможности влиять на принятие властных решений. Те же самые буржуа, поднявшиеся против феодализма, не испытывали никакой материальной нужды, напротив, они жили в полном достатке. Но их раздражал статус лиц всего лишь третьего сословия, над которым возвышались священники и аристократы. Отсюда — революционная активность буржуа, которыми двигали, в основном, идеалистические побуждения. Конечно, предприниматели были заинтересованы в больших (намного больших) прибылях, но ведь лишь ничтожная часть этих прибылей шла (и идет) на личное потребление. Прибыли и сверхприбыли нужны для того, что укрепить лидерство буржуа.

Итак, нам необходимо выявить новую социальную группу, которая сочетала бы элитарность и недовольство. Причем эта группа должна находиться в самом начале процесса формирования, ибо само постиндустриальное (информационное) общество еще только появляется на свет.

Нам представляется, что такой группой могли бы стать независимые эксперты разного профиля. Речь идет о специалистах, работающих с потоками информации и не включенных ни в одну из корпоративных структур (представляется, что важнейшую роль здесь сыграют независимые журналисты и публицисты). Именно статус независимого работника больше соответствует информационной эпохе. Времена индустриального машинного коллективизма сменяются временами свободной творческой работы. А для такой работы больше подходит вольная обстановка интеллектуального поиска. Человеку креативному, субъекту информационной эпохи необходимо стать хозяином себя и своего времени. Только так он сможет высвободить колоссальную энергию творчества.

Это, безусловно, не отменяет необходимость кооперации, но переводит ее в другой формат. На смену крупным коллективам идут микрокорпорации (их называют «креативными» или «виртуальными»). Эти микрокорпорации возникли еще в 1960-е годы прошлого века. Их формируют интеллектуальные работники, решающие самый широкий диапазон задач.

Это свободные творческие союзы, которые действуют настолько гибко, что не подстраиваются под рыночную конъюнктуру, но сами формируют ее.

Именно прослойка (пока еще прослойка) экспертов станет тем классом, который сыграет роль движущей силы постиндустриальной реформации. Обладающая существенной независимостью и приличным достатком, но недовольная всесилием корпораций, она даст пример того, как можно преодолеть все виды отчуждения, ибо сам такой эксперт сочетает в себе разные ипостаси — исследователя, труженика и собственника. Ему не нужно разрываться между домой и работой, семьей и офисом. Он составит новый и цельный тип человека общественного.

Для информационного общества будут характерны два взаимосвязанных процесса: 1) соединение науки и производства; 2) соединение работника со средствами производства.

Как известно, наука становится производительной силой. Индустриальный рабочий все больше напоминает ученого — и наоборот. В определенный момент разница между этими двумя группами исчезнет, и экономикой станут управлять эксперты-операторы.

Понятно, что ни капитал, ни бюрократия здесь уже нужны не будут. Ранее они соединяли науку с производством, а рабочих со средствами производства. При этом за свое посредничество капиталисты брали огромную «плату», присваивая себе статус собственника. Таким образом, соединение тружеников с производством и средствами производства происходило не через владение, но через обслуживание. По отдельности ни рабочие, ни ученые не смогли бы управлять экономикой. Ученые — потому, что наука была слишком абстрактна и оторвана от реального производства, а работники потому, что ручной, по преимуществу, труд не благоприятствовал проектному мышлению.

Надо сказать, что «прогресс» капиталистической эпохи был достигнут за счет отчуждения миллионов тружеников (крестьян и ремесленников) от доиндустриальных средств производства. Эти миллионы были оторваны (в огромном количестве случаев насильственно — вспомним огораживание в Англии) от своих земельных участков и семейных, по сути, производств, и выброшены на рынки труда. Там их и подвергли безжалостной эксплуатации, которая лишь в прошлом веке приняла более или менее «гуманные» формы. (Что, конечно, не отменило самого отчуждения. Эксплуатация стала легче в физическом плане, но сильнее в плане психологическом.)

Однако развитие продолжается и, в полном соответствии с диалектикой, скоро должно произойти отрицание отрицания. Строй, идущий на смену капитализму, отрицающий его, в то же самое время утвердит (на новом уровне) тот строй, который некогда был отвергнут капитализмом. Человек постиндустриальной эпохи, полностью соединенный со средствами производства, станет жить небольшими общинами в условиях экологически чистого (новые энерготехнологии) неоаграрного мира.

Но становление нового строя будет осуществляться в условиях достаточно острого конфликта. Зарождающийся креативный класс подвергнется мощнейшему давлению со стороны крупных корпораций. Они попытаются инкорпорировать независимых экспертов в свой состав, сделав их придатком своей офисной машины угнетения. И формы давления здесь будут самыми разными — от полицейщины до банального подкупа.

В свою очередь, класс экспертов окажет огромное воздействие на офисный пролетариат, укажет ему путь к освобождению от конторского гнета. Он распространит постиндустриальный уклад на все сферы общественной жизни.

И можно ожидать, что сильнее всего позиции класса независимых экспертов окажутся именно в России. «Классический» капитализм частных компаний здесь традиционно слаб, следовательно «акулам капитала» будет затруднительно давить на креативную прослойку. А отечественная бюрократия никогда не станет такой мощной и гибкой, как западная буржуазия (это, кстати, делает особенно необходимой перестройку в ближайшее время). Сегодня Россия — самое слабое звено в цепи индустриализма, чем и необходимо воспользоваться.

Каким же должен быть политический выбор нового класса? Ответ на этот вопрос более, чем очевиден — национализм. Крупнейшие, транснациональные корпорации (ТНК) выступают в качестве главного субъекта глобализации, которая наносит огромный удар по национальной государственности и самобытности народов. При этом именно ТНК и следует считать важнейшей опорой современного индустриального сверхколлективизма (который вполне себе мирно уживается с безликим индивидуализмом потребителя). И единственной силой, способной противостоять этим монструозным всемирным пирамидам, является сильное национальное государство.

Конечно, здесь не имеется в виду старое национальное государство эпохи того же самого индустриализма. Это бюрократизированное образование само является, во многом, орудием в руках крупнейшего капитала. Нет, для нового строя необходимо новое национальное государство, независимое и от буржуазной, и от бюрократической олигархии. Таким государством могла бы стать «просвещенная автократия» (демократия — продукт индустриальной эпохи, она «придумана» как средство обмана избирателей крупным капиталом). Здесь Верховная Власть обходилась бы без хоть сколько-нибудь сложного аппарата управления, что вполне возможно в условиях повальной автоматизации. Ее элитной опорой стала бы умело и грамотно подобранная команда советников — экспертов высшего класса, консультирующая главу государства вне всяких структур — на гонорарной основе.

При этом Верховная Власть тесно взаимодействовала бы с народным представительством, которое бы формировалась из делегатов от различных профессиональных групп экспертов. Задачей этого взаимодействия следует считать не контроль над властью (эффективно контролировать власть могут лишь олигархии), но предоставление ей обширной информации о реальных нуждах и запросах конкретных профессиональных отраслей.

Разумеется, это лишь очень и очень приблизительная схема. Необходима тщательная и напряженная работа над созданием модели постиндустриального развития. Повторюсь — начинать эту работу нужно уже сегодня — если только мы хотим провести революционные (по сути) преобразования в щадящем режиме реформирования.