В сентябре в России наступил очередной сезон крайностей. Беспрецедентная серия терактов, завершившаяся запредельной в своей бессмысленной жестокости и кровавости акцией в Беслане, вызвала резкую реакцию государственной власти, включая обращение к такому крайнему средству, как риторика войны. За этим последовали политические инициативы такого масштаба, от которого страна уже успела отвыкнуть. Ответом на них стали политический паралич одних и гротескные действия других. Чем дольше длится эта ситуация, тем яснее дефицит ее понимания.
Всеми делаются попытки понять (или хотя бы объяснить) действия президента В.В. Путина, исходя из его предполагаемых мотивов, ощущений, стремлений. Такого рода «мозговедение» процветает сегодня, с одной стороны, потому, что устойчивый спрос на него создают мифопоэтические по своей природе СМИ, а с другой — потому, что такова парадигма мэйнстрима гуманитарных и общественных наук (включая экономику). Но что, если всё наоборот? Если некое тело действия, в котором оказался Путин, детерминирует его цели и желания? Иначе говоря, если «желания» Владимира Путина представляют собой скорее функцию от его места в теле действия, чем проявление его личности?.. Конечно, личность здесь также имеет значение (и несет ответственность за свое поведение), но — тактическое (стратегическое значение личность может иметь при возникновении или ликвидации тела действия).
Тогда подход к анализу событий следует радикально изменить.
Для начала, всем, кто говорит сегодня об «укреплении вертикали исполнительной власти», стоило бы заглянуть в Конституцию и прочесть в ст.110, что «исполнительную власть Российской Федерации осуществляет Правительство Российской Федерации». Отсюда чисто логически следует, что укреплять исполнительную власть — значит укреплять, прежде всего, власть правительства. Статья 77, на которую ссылается Путин, в первой части закрепляет право субъектов федерации самостоятельно устанавливать систему органов власти, а в части второй определяется, что единая система исполнительной власти может выстраиваться только в пределах ведения Федерации и ее полномочий по предметам совместного ведения с субъектами. Однако мажоритарная система выборов в законодательные собрания никакого вообще отношения к правительству не имеет. А можно ли причислить главу субъекта Федерации к исполнительной власти? В Конституции об этом не сказано, но если поступать по аналогии (с Президентом РФ), то следует признать, что нет. «Губернаторы» и «президенты» являются «главами субъектов» в точно таком же смысле, в каком президент РФ — «глава государства». Строго говоря, из инициатив Путина только создание нового министерства и федеральной комиссии вписывается в конституционную структуру исполнительной власти.
Чтобы разобраться в происходящем, следует понять, что в рассматриваемой нами ситуации мы имеем дело с «жизнью» или поведением тела действия президентской власти. Кстати, неожиданное публичное вмешательство в ход событий пенсионера Бориса Ельцина сигнализирует об этом самым недвусмысленным образом. Вот ведь странное дело: при всех человеческих различиях между Ельциным и Путиным, последний действительно преемник первого и на самом деле продолжает то, что тот начал, — только продолжает в новых условиях и чуть иными средствами. Ельцин потому «не понимает» решения Путина, что принадлежит к иной фазе жизни тела действия президентской власти (проще говоря — «отстал от жизни»).
О том, что президент занимает в системе государственной власти РФ особенное место — по сути, место еще одной «ветви власти» — говорилось уже давно и не раз. Более того, если вдруг в стране исчезнут Федеральное собрание и правительство, то по Конституции у президента достаточно полномочий, чтобы компенсировать своей деятельностью их отсутствие (вместо законов и постановлений правительства будут указы президента — только и всего). Но даже и при их наличии он фактически действует как особая власть. У президента имеется Администрация — численность, функции и деятельность которой Конституция практически никак не ограничивает. Трудно избавиться от впечатления организационно-управленческой гомологии между Администрацией президента и ЦК КПСС; с этой точки зрения, все попытки создать «партию власти» были попытками «дополнить» ЦК собственно самой партией. У президента есть также огромное в имущественном и функциональном измерениях Управление делами. Учитывая, что т.н. «силовые ведомства» напрямую подчиняются президенту (а значит, в правительство входят скорее номинально), то и их следует причислить к президентской власти. Не менее (если не более) важны для конституирования президентской власти в качестве тела действия те оппозиции, которые были положены в основу границ этого тела. Рассмотрим главные из них.
1. Вертикаль/горизонталь. Вопреки общепринятому мнению, первым об укреплении вертикали власти заговорил в последние годы своего правления Ельцин. А вначале он предпочел разрушить «горизонталь», то есть Советский Союз, чтобы встать во главе «вертикали» в новом государстве (Ельцин был готов и на дальнейший размен — отсюда его «раздача суверенитета»). Следующим шагом «укрепления вертикали» стал 1400-й указ, превративший Ельцина фактически в самодержца, а президентскую власть — в метавласть. Власть, стоящую над всеми другими родами власти и призванную управлять политикой. После известных событий 1993 года окончательно оформилось тело действия, обеспечивающее президенту привилегированную позицию «над схваткой», вообще над всеми, и основным результатом этого действия на тот период стала «система сдержек и противовесов» (включая «рокировочки»), не допускающая ни одного из политических субъектов встать в хоть каком-то смысле вровень с президентом. Все усилия прилагались к тому, чтобы у президента не было реальных соперников; обратной стороной этой «медали» стало отсутствие самодеятельных партнеров и союзников. В конечном счете, единственным способом «выйти» на президента оказалась «семья». Кроме того, такого рода вертикаль предъявляла определенные требования к человеку, занимающему сакральное, по сути, место. Ельцин во второй половине своего правления, как показывал его рейтинг, перестал им отвечать.
Из этой «вертикали» выросло впоследствии пресловутое «одиночество Путина». Это «одиночество» имеет не личностный или идейный, но структурный характер. Структура российской власти сегодня такова, что равным визави президента может быть только народ. Однако народ формирует нечто похожее на тело действия только во время выборов, в остальное время — он представляет собой некую студенистую массу, реагирующую только рейтингом (своего рода температура). Отсюда и тоска президента Путина по «гражданскому обществу» как соратнику государственной власти (в отличие от либералов, которые под «гражданским обществом» разумеют обособившиеся от государственной власти и пользующие государство по своему усмотрению «группы по интересам»).
2. Либерализм/социализм. Либерализм ставит во главу угла индивида, социализм — коллектив. Президент Путин в данной оппозиции (а основание у нее — экономическое) твердо стоит на стороне либерализма. Расхождения с российскими рыночными фундаменталистами у него только в пункте политического отношения к государству (к системе государственной власти). Естественно, что Путин, работавшей всю жизнь в системе государственной власти, а теперь занимающий в ней главный пост, в принципе не способен быть таким ярым противником русского государства, как «духовно наследующие» советскому диссидентству, влюбленные в частный бизнес и идолопоклонствующие Западу либералы. Нетрудно, однако, заметить, что великодержавность президента Путина никогда не переходит в экономическую (социально-экономическую) плоскость. Начатый Гайдаром курс на ликвидацию государственного присутствия в этой, единственно жизненно важной для истинного либерала, сфере Путин продолжает неукоснительно. Вся критика, которую он пожинает со стороны либеральных фундаменталистов, касается, по существу, только масштабов и темпов разгосударствления экономики, да редких попыток «навести порядок» в самых вопиющих случаях попрания государственных интересов.
3. Оппозиция Россия/Запад очевидным образом не была конститутивной для президентской власти ни во времена Горбачева, ни в «эпоху» Ельцина; не служит она таковой и при Путине. Конститутивной была и остается оппозиция цивилизованный/нецивилизованный (или развитый/остальной) мир. Чтобы оказаться с «правильной» стороны этой границы, было пожертвовано Афганистаном и другими «нецивилизованными» союзниками СССР, а после распада СССР — и некоторыми союзниками России.
Самым, пожалуй, серьезным пороком тела президентской власти было то, что в сферу его жизненных интересов не вошло управление страной. Ельцинская «вертикаль» была чисто политической; в ходе ее построения он, не задумываясь, жертвовал возможностью управлять теми реальными процессами, которые шли в России. Вторым фундаментальным пороком было то, что на все угрозы и вызовы себе это тело действия реагировало только собственным юридическим и административным расширением. Все другие тела действия, от которых тело президентской власти чувствовало угрозу, оно подавляло, лишая их возможности политической субъективации (в том числе, и посредством масс-медиа). В конце концов, это оказалось единственным, что оно способно делать, вне зависимости от того, какая перед ним ставилась задача. Таков его — а не Владимира Путина — характер.
Когда на Всемирном форуме информационных агентств Путин сказал, что никакого поворота у нас после 13 сентября не будет, — он ничуть не покривил душой. Действительно, поворотом была бы, например, переориентация с либеральной экономической политики на социальную (что-нибудь в духе Сергея Глазьева), или какое-нибудь уменьшение президентской власти (хотя бы сокращение штата Администрации до группы референтов). А то, что происходит, — это и в самом деле сохранение «выбора, сделанного 10 лет назад» (обратите внимание на цифру).
Главное, с чем боролось тело президентской власти во времена Ельцина и что ему удалось победить — это угроза социалистического и коммунистического реванша, исходящая от остатков и призраков тел действия советской эпохи. Однако к концу 90-х годов уже выросли новые тела действия: этнические, региональные, «олигархические» и мафиозные — причем со всевозможными сочетаниями этих качеств. Практически все они оказались враждебно настроены к Центру, к центральной — а значит, и президентской — государственной власти как таковой. Президентская власть при Путине выбрала наиболее простой и легкий для нее (к тому же — конституционный) путь вертикального наращивания себя вниз через создание системы федеральных округов с представителями президента во главе; дополнительной мерой было удаление глав регионов от Центра (то есть из Совета Федерации, который сразу же после этого перестал отвечать своему названию). Однако президентская власть в регионах была выстроена, по сути, параллельно региональной, и за главами субъектов сохранялась известная самостоятельность и особый политический статус (почему, кстати, никто не обсуждает смысл и последствия нынешней политической реформы для системы федеральных округов?). Сейчас же дело идет к тому, чтобы полностью лишить нелегальные тела действия возможности стать политическими субъектами. Причем вместо комплексной терапии власть, как и раньше, прибегла к шоковой хирургии. Обезболивающий эффект одной на всю страну Общественной палаты вряд ли будет существенным (не случилось бы аллергической реакции!).
В общем-то понятно, что нелегальные тела действия, да еще столь мощные и живущие вразрез с общегосударственными интересами, как регионально-олигархические группировки, — это плохо. Да вот только хороши ли примененные к ним средства? Не только с морально-юридической, но и с чисто прагматической точки рения? Допустим, что эти группировки, обескровленные политически и финансово, уйдут в социально-экономический андеграунд — но ведь не исчезнут, как дурной сон! Еще хуже то, что и новые, «здоровые», продуктивные тела действия — а значит, и политические субъекты — в сложившейся ситуации не появятся. В конце концов, когда тело президентской власти дойдет до пределов своего расширения (то есть исчезнут все иные легальные тела действия), начнется его имплозия, схлопывание. В предыдущий раз это закончилось перестройкой и развалом СССР. Что-то ждет нас теперь?
