Картина седьмая: свет и тьма
Видимость света и видимость тьмы — вот главное, что волнует человека — встает ли он утром, ложится ли вечером. «Увидеть свет в конце тоннеля», свет и святость всегда рядом — не только этимологически. Положительные эмоции, связанные со светом, характерны для России и россиян также как и для жителей многих других стран. Но только свет российский — всё же особенный.
Конечно, свет в России всегда немного (или много) северный, часто он серый, тусклый, какой-то невзрачный и тоскливый. Нелегко жить в таком свете, при таком свете, на таком свету. Говорят у нас: «Это не ближний свет», — если кто-то отправился или поехал чересчур далеко. Свет у нас до сих пор рассеян, как бы растворен в нашем же пространстве, он — коренная черта российских пространств.
Телесность этого российского света — очевидна, цветность же его — не всегда. Можно сказать, что свет российский пребывает скорее не на небесах, а на земле, он всегда какой-то земляной, «от сохи». Не что бы свет наш — полумрак гиперборейский, страх и ужас античных путешественников. Свет здесь, на российских просторах, весьма неуловим, изменчив, он — поток речной, ручейный. Вот и нашли тут одно важное качество света страны — влажность. Влажный свет.
Едучи по просёлку ли, автостраде ли федерального значения, мы движемся в странно замедленной световой среде. Образ такого света сравним с водной толщей. И в таком свету звуки и голоса, самые движения могут выглядеть странно отдаленными, отчужденными, как бы не своими. Итак, наш свет, быть может, изначально чужой нам, мы воспринимаем его как не-свет, как субстанцию, не ответственную полностью за «правильное» освещение городов наших и сел. Уличный фонарь в полутьме незнакомой улицы — в сущности, чужак. Колотушка ночного сторожа или внезапность невесть откуда прозвучавшего выстрела, равно автоматной очереди, гораздо нам ближе. Именно звук иногда ответствен на вспышки возникающего потом на короткое время интенсивного света. Свет у нас должен быть озвучен — пьяными ли голосами, вопрошающей ли к матери нежностью ребёнка. Не беда, что звуки в нашей водно-световой толще идут, распространяются не быстро.
Полутьма, ни тьма, ни свет — естественное состояние страны. Свет просвещения, по возможности западного, никак — в течение многих столетий — не может достаточно хорошо проникнуть во все уголки нашей отчизны. Но и не скажем, что невежество, грубость и грязь заполонили таки окончательно столицу и глубинку. Есть, есть стремление — к такому свету, который трудно назвать светом в Париже или Нью-Йорке. Важно понять, что экономия света в нашей стране — при огромных запасах нефти, газа, угля, гидроэнергии — проистекает из желания лучше увидеть самые источники света. Мы едем вечером в машине, выключая свет в салоне — чтобы лучше рассмотреть летящие рядом «Вольво» и «шестерки», витрины магазинов и светофоры (пути же гаишников неисповедимы, увидеть их вовремя невозможно). Просвещение для нас всегда внешнее, мы всегда в серой зоне. Однако наша добровольная «серость» есть свобода в изначальном понимании и приятии световых «корней» и источников.
Зане тьма здесь не то чтобы желанна, но принимаема за «свою». «И свет во тьме светит» — толстовские реминисценции напоминают о первичности тьмы — не порождающей свет, и не душащей свет, а равнодушно-равномерно пропускающей, но и растворяющей одновременно его. Скажем по-ученому: тьма в России изотропна, а свет — анизотропен.
Взгляд из космоса на ночную Землю всегда отличит Россию от Западной Европы, Японии и США. Световые пятна западных и японских мегалополисов не одиноки, они тянут всегда друг к другу «руки». Каково же вселенское одиночество московского зарева на фоне холодной и безответной, безучастной к столичным инновациям и прогрессу тьмы российских полустанков и полупроезжих уездов? Оно поистине есть «черная дыра» на природной, органичной ткани извечно полутемных, чаще темных российских пространств.
Тьма по-российски — всё же не тюрьма. Она может быть рассеяна (временно, титаническими усилиями), но борьба с ней не нужна и бессмысленна. Тьма наша родная не так уж черна, чернильна и беспросветна, она именно про-светна. Рассвет в России чаще всего бывает безрадостен и пасмурен, но солнечные просветы и проблески достаточны, чтобы понять: не отрицая свет, тьма налагает на него «обязанности», некую метагеографическую ответственность. Вершина света у нас — святые и почитаемые народом иконы. Икона Тихвинской Божьей матери и мощи Серафима Саровского излучают тот свет, который вовсе и не собирается рассеивать пресловутую тьму. Свет этот так темен и не просвещен, что его достаточно любому — если он того пожелает. Вот и суть российских света и тьмы — про-свещение страны так, чтобы, не дай Бог, не рассеять и не потерять сам образ страны. Муть и хмарь российских горизонтов уравновешиваются свечой иль керосиновой лампой в окне затерянной сторожки, а то и тысячеваттной люстрой в недоступном VIP’овском новоделе на Рублевском шоссе.
Тьма не хаос, свет не космос — в России это понятно. Земля держит и содержит свет, небо по возможности отвечает за тьму — и это обычно для нашей страны. Суть дела не в переворачивании стандартных космологических оппозиций. Горизонтальность и растянутость российского мира в почти что картезианском смысле расплющивают и выплащивают, выхолащивают контрасты света и тьмы, размещают их повсеместно — да так, что не узнаешь, где свет — и не поймешь, где тьма. Они нигде, если это нигде — сама Россия.
