Комментируя результаты проведенного группой «Интеллектуальная Россия» Рейтинга социогуманитарных мыслителей, мне захотелось написать о духовном становлении Новой России, о строителях ее Будущего Града, ее смысловой ауры, геокультурной оболочки, предохраняющей Русский мир от ядовитых излучений постсовременности. Я хотел сказать о том, что с самого начала нового столетия с нетерпением ожидал 2004 г. как фактически первого настоящего года Нового века. Кто немного интересуется русской историей, понимает, что «настоящий, не календарный двадцатый век» начался не в 1901 г., но, пожалуй, и не в 1914 г., как виделось Анне Ахматовой, а где-то в 1903–1904 годах. Первые три года столетия — по какой-то ленивой, неспешной атмосфере, проявившейся и в мистических фантазиях московских аргонавтов, и в дискуссиях участников Религиозно-философских собраний в Петербурге — еще вполне принадлежат веку XIX. С 1903 г. развертывается цепь событий, которая приводит к началу русско-японской войны, выступлению санкт-петербургских рабочих 9 января, торжеству ленинизма в русской социал-демократии. Новый век приносит новые имена — маргинальная до сих пор группа поэтов-симоволистов (декадентов, как их тогда называли) становится мейнстримом отечественной литературы (кто бы мог подумать еще в 1903 г., что юношеские мистические забавы Бори Бугаева и Сережи Соловьева станут спустя полвека предметом исследования крупнейших историков-литературоведов?), бывшие марксисты оформляются в крупнейшую в России идеалистическую философскую школу.
Не надо было обладать особым историческим слухом, чтобы ощутить летом 2004 г., что Россия меняется. Смыслы, которые были внесены в отечественный политический контекст еще «перестройкой», именно к этому моменту оказались, наконец, исчерпанными. Точнее говоря, оказался исчерпанным тот извод перестроечной идеологии, который был востребован последующей эпохой и сформировал, в конце концов, язык как власти, так и оппозиции. Речь идет о представлении, что миропорядок в его фундаментальных параметрах стабилен и неизменен, и что только Россия (наряду с малозначимыми «странами-изгоями») в этот миропорядок не вписывается. Кому-то этот миропорядок нравился, кому-то нет — вопрос не в этом. Вопрос в том, что российское интеллектуальное сообщество оказалось не готово к генетической мутации или спонтанной трансформации этого миропорядка, когда он начал меняться в непонятную и непредсказуемую сторону.
Поплыла рамка восприятия, потому что в историю вернулось «время», вернулась «неопределенность». Отметим, что все 1990-е годы господствовало «пространство», отсюда такой гипертрофированный интерес к геополитике в это время, казалось, что само «пространство» — фактор стационарный, а не изменчивый — генерирует смыслы, дает предельные основания политике. Российское интеллектуальное сообщество к этому моменту, отвергнув марксистскую историософию и не приняв историософию русского религиозного Возрождения, утратило способность общаться со «временем»: функцию историософии фактически выполняла теория модернизации, рассматривающая нынешний Запад в качестве венца социальной эволюции. И вдруг в царстве «конца истории» начало происходить что-то такое, что самой этой теорией оказалось не запрограммировано и не запланировано. Например, откуда не возьмись, выскочили антиглобалисты, затем вернулись к полноценной интеллектуальной жизни ветераны шестидесятых годов типа Антонио Негри или Тарика Али. Европа в поисках своей геокультурной идентичности столкнулась с Соединенными Штатами, Соединенные Штаты вновь — и по существу впервые с середины века — очутились в ситуации, когда они не столько генерируют по всему миру «революционные демократические» перемены, сколько вынуждены защищаться и защищать мир от них. Иначе говоря, США снова предстали в своем забытом и, я полагаю, наиболее подлинном, парадоксальном облике — державы, судорожно пытающейся удержать ускользающий статус-кво посредством непрерывно генерируемых глобальных изменений.
Конечно, к такому развороту истории наша элита в целом подготовлена не была. Поэтому как только после целого ряда событий образ «единого мира», противопоставленного «непредсказуемой» России, сменился картиной расколотого по целому ряду оснований человечества с «мировым лидером», отказывающимся или, точнее, уже не совсем способным исполнять роль «глобального гегемона», утопающее в волнах реальной истории экспертное сообщество России инстинктивно схватилось за соломинку «путинского прагматизма». В 2003 году нам говорили, что единственным приоритетом политики России на Ближнем Востоке должен стать доступ к иракской нефти, теперь — в сентябре 2004 — уже другие и, кстати, весьма мною уважаемые эксперты ставят оправданность смены государственного строя в зависимость от планов правительства по национализации ТЭКа или же от необходимости наказать того или иного провинившегося регионального руководителя. Но при этом не следует думать, что в стране не осталось экспертов, чьи мотивационные установки основаны на внятных миропроектных и историософских представлениях. Они есть, только одни из них неизвестны широкому читателю, а другие как раз известны хорошо, но… Россия представляет для них не более чем эффективное средство для решения посторонних ей, глобальных и не только, проблем.
Хотя каждый из членов группы «Интеллектуальная Россия» имеет свои политические убеждения, нас объединяет не политика, а сознание того, что российский интеллектуальный класс должен обрести адекватный современной ситуации язык. Но для того, чтобы выработать этот «язык», нужно взглянуть на реальное положение вещей, составить своеобразную карту «интеллектуальной России». Именно это мы и попытались сделать с помощью вызвавшего столько споров и породившего столько самых невероятных слухов рейтинга. На мой взгляд, скандальный успех рейтинга объясняется именно и только тем, что он на 70 по крайней мере процентов соответствует действительности. Он дает приблизительный срез не той реальности, которая нам самим нравится и которая кого-то — организаторов акции, экспертов или рейтингуемых — устраивает, а той, с которой мы привыкли считаться. Да, в этой действительности человек по имени Глеб Павловский держит амплуа законодателя мод (Чтобы проверить так это или не так, я после завершения опроса, но до его публикации, лично задал вопрос некоторым коллегам «Кто, по-вашему, оказался на первом месте?», в четырех из пяти случаев ответ был: «Наверное, Павловский»). И как можно было критикам рейтинга не понять, что наряду с творческим потенциалом интеллектуала оценивается и степень его ответственности за то, что произошло и происходит сейчас в России…
Да, Гейдар Джемаль в интеллектуальном мире России занимает сегодня более значимое место, чем Леонид Баткин (это ни в коей мере не является оценкой профессиональных исследований Баткина по истории итальянского Возрождения), а Сергей Кара-Мурза намного более известен массам, чем прекрасный политолог, к великому сожалению, не попавший в финальный список, Владимир Гельман. Признание иногда соответствует, а иногда не соответствует реальным заслугам, которые часто могут быть оценены только профессионалами. Однако, если бы мы выстраивали отдельно рейтинг IQ интеллектуалов, их профессионализма или же степени влияния, то получили бы в результате что угодно, но только не отражение российского интеллектуального ландшафта, не представление о том смысловом потенциале, с которым Россия вступает в новый и совершенно неведомый период мировой истории.
В завершение — о недостатках бета-версии рейтинга. Они, безусловно, есть, и самый главный из них — наличие организаторов акции в списках рейтингуемых. Мы не стали нарушать произвольным удалением своих фамилий чистоту первого эксперимента, но, чтобы не создавать впредь ощущение двусмысленности, в новых версиях рейтинга фамилии организаторов представлены уже не будут. Мы, как и предупреждали в преамбуле, предполагаем существенно расширить Экспертный Совет, чтобы включить в него представителей профессиональных сообществ, по справедливому замечанию Модеста Колерова, несколько обойденных нашим вниманием — социологов, экономистов и, добавлю от себя, правоведов. Оценки рейтинга, по логике организаторов, привязаны к конкретному времени и, главное, к конкретным достижениям рейтингуемых — репутация, обретенная в прошлом, не должна учитываться экспертами.
И, тем не менее, как бы ни относиться к будущим, более совершенным и выверенным, рейтингам, появление настоящего списка стало, может быть, единственным в своем роде событием, благодаря которому Россия впервые смогла увидеть своих «властителей дум», чтобы понять, какие думы имеют над ней власть.
