Интеллектуальная жизнь нашей газоспасаемой Эрефии разнообразием не балует. Если честно, она всё больше напоминает захолустный колхозный рыночек семидесятых каких-нибудь годов. Под выцветшими тентами кемарят две бабуси, карауля связки переводного и домашние закатки с несвежим психоанализом… угрюмый мужик с ведром мочёного постмодерна… какая-то замученная жизнью тётка, напялившая, несмотря на жару, фофудью и вязаный катехон, протирает подолом русскую религиозную философию… у самого входа трётся потертого вида хмырь, он толкает кой-чё привозное, «до лягальной дискурсы недопущённое»... В общем, уныние.
Но есть, есть один умственный товар, пользующийся на этом убогом торжище неизменным спросом. Это оклеветание, изморачивание и шельмование русских людей вообще и русского национализма в особенности. То есть интеллектуальное русоедство. Его охотно заказывает россиянское начальство, пользуется оно спросом и у либеральной публики, да и вообще у всех приличных людей время от времени возникает надобность подкрепить свои убеждения по русвопросу. Но в основном продукт закупается для подтравливания самих русских. Которые, увы, до сих пор читают и слушают подобную гиль, после чего долго маются головой, пытаясь переварить какой-нибудь очередную заморочку.
Я, конечно, не берусь рассмотреть весь ассортимент предлагаемой дряни. Но кое-что особенно ядрёное заслуживает особого внимания.
Вот, например. Одна из самых популярных тем современного околонационального (то есть антинационального) говорения — это определение русской нации. «Вы скажите нам, кто такие русские». «Дайте определение».
Надо сказать, что подобного определения требуют почему-то только у русских — другие нации прекраснейшим образом существуют без того, чтобы их определяли. Ни грузин, ни чечен, ни образованный тунгус, ни друг степей калмык — никто из них не обязан давать отчёта в том, что они такое. А если подобные вопросы и обсуждаются, то сугубо внутри национального сообщества, посторонним туда вход воспрещён. И, главное, это воспринимается всеми как должное. «Это же их внутреннее дело».
Так ради чего у русских вымогают какие-то «определения себя»? Ради двух целей. На вид они кажутся противоположными, но на самом деле ведут к одному и тому же. Это такие два зайчика, за которыми очень удобно гоняться: поймаешь одного — второй сам прибежит.
Во-первых. Навязчивое желание дать «определение русским» может использоваться для отрицания существования русских как народа. Раз нет точного, исчерпывающего и стопроцентно принятой дефиниции русского человека — значит, никаких русских в природе не существует. А все прочие народища, народцы и народишки, сколько их ни есть, — очень даже существуют: ведь они-то существуют de facto, а не de jure. «Им-то, знать, и пановать».
Во-вторых. Если убедить русских в том, что их нет, всё-таки не получается, то можно ведь подобрать такое определение, которое позволит считать «русским» кого угодно, включая негра преклонных годов, кое-как выучившим слово «здрасьте». Более того, путём нехитрых манипуляций можно доказать, что негр преклонных годов, записавшийся в русские, является куда лучшим русским, чем сами русаки (1). Что, разумеется, приводит на практике к тому же результату, что и в первом случае. Сообщество, куда можно произвольно записать кого- угодно, не является сообществом вообще, так как его состав можно в любой момент поменять на любой другой. Это так, симулякр. Говоря по-русски — фигня. А с фигнёй можно не считаться.
Теперь о характерных особенностях обоих лжеучений. Как правило, тезис «русских нет» доказывается через демонстративное отрицание этнического единства русского народа. «Нет никаких русских, а есть финно-татары». А тезис «русским может стать кто угодно» — через демонстративную переоценку ассимиляционных возможностей русской культуры. «Всякий, любящий поэмы Левитана и гравюры Лермонтова, — уже русский».
В первом случае отрицается само существование «русской крови». Во втором — утверждается, что всякий, объявивший себя русским и хоть каким-то боком причастный к «русской культуре» уже является русским.
Поэтому соответствующие направления мысли можно назвать этнофобией и культурофилией. С приставкой «рус», разумеется. Поскольку этнофоб отрицает не всякий этнос, а только русский. Равно как и культурофил открывает для всех и каждого не всякую культуру, а только русскую.
Начнём, пожалуй, с этнофобии.
Существует и поддерживается диковатая легенда о том, что русские — это народ-бастард, народ-ублюдок, «дикая смесь всяких кровей». В качестве компонентов предполагаемой «смеси» называются, как правило, «татары» («поскреби русского — найдёшь татарина»), а также финно-угорские народы, какие-то абстрактные «азиаты» (это слово произносится обычно с характерным отвращением). На худой конец, из закоулков памяти извлекаются названия древних племён — всяких «кривичей и вятичей», которые тут же объявляются реально существующими до сих пор, а русские — всего лишь их «смешением» (2).
Далее фантазия начинает отрываться по полной: угро-татарские монголоиды начинают гулять по страницам либеральных газет и прыгают из телевизора.
Что же имеет место в реальности?
Как утверждает скучная наука генетика, русские — чрезвычайно однородный этнос. Разброс характерных признаков русских на всём огромном пространстве от Калининграда до Владивостока в два раза меньше, чем, скажем, для населения Западной Европы. Что касается антропологического типа — определяемого через форму и размер черепа, длину конечностей и прочий «фенотип» — то русские являются не просто европеоидами (3), а эталонными «белыми людьми»: значения этих величин наиболее близки к средним для европейцев в целом. Мы — белые люди, нравится это кому-то или нет.
Впрочем, достаточно самых поверхностных знаний в области генетики, на уровне Менделя, чтобы прийти к тому же выводу. Дело в том, что типичная русская внешность определяется в основном рецессивными генами, а восточная — как правило, доминантными. То есть — любая примесь, попадающая в русский генофонд, сохраняется там очень надолго. Азиатские черты лица вылезали бы из поколения в поколение. Но этого нет.
Что касается монголоидных генов, тут есть свой конёк: так называемый эпикантус — маленькая складочка у внутреннего угла глаза, прикрывающая слёзный бугорок. Эпикантус характерен для монголоидов, а также сибирской расы (эвенков, юкагиров, бурят). В случае сколько-нибудь заметной примеси монгольской крови у русских он тоже присутствовал бы. Но, как показали исследования, что-то похожее имеется только у каждого семисотого русского, да и то в зачаточном состоянии. Вот и вся татарская примесь. Столько же её можно сыскать у тех же немцев… И то же самое можно сказать и о прочих признаках монголоидности — например, пресловутых «азиатских скулах», воспетых Высоцким (интересно, где он их у себя обнаружил) (4). Короче говоря, человек, способный разглядеть в русском «татарина», скорее всего никогда не видел татарина.
Всё те же самые аргументы применимы и к искателям «кривичей и родимичей» среди современных русских. Если немцев или англичан — национальное единство которых никто не смеет отрицать — как раз можно разделить на разные народы (швабы и пруссаки ну очень разные, да и шотландцы до сих пор сохранили не только историческую память, но и этническое своеобразие), то русские, по европейским меркам, одна семья.
Причины такой этнической однородности тоже вполне очевидны.
Во-первых, русские очень долгое время были народом, живущим в географической и культурной изоляции. Огромные расстояния в сочетании с ужасным климатом и крайне неудобными для преодоления пространствами (5). препятствовали какой бы то ни было мобильности. Путешествие — любое — было затратным и небезопасным мероприятием. Это не мешало медленному и основательному продвижению русских на северо-восток, но это был «билет в один конец»: люди приходили на новые земли и оставались там. А вот «приезжих» и «проезжих» в современном смысле этого слова в России всегда было мало.
Во-вторых, русским — в нормальном их состоянии — свойственен достаточно высокий уровень биологического отторжения от других народов. Я не имею в виду какую-то «ксенофобию», в которой, кстати, русских любят обвинять те же самые люди, которые отрицают само существования русского народа. Речь идёт об элементарном нежелании биологически смешиваться с чужаками — то есть заключать браки и плодить смешанное потомство. Такое поведение вполне логично для народа с рецессивной генетикой (6). Кстати, именно это обстоятельство уберегло малые народы России от исчезновения. Вопреки распространённому мифу о высокой ассимиляционной способности русских, которые-де переваривают любую примесь, на деле всё оказывалось наоборот. Даже малочисленные народы, которые в Европе или Азии давным-давно растворились бы в доминирующей нации, в России сохранились. Это, безусловно, очень плохо, поскольку именно это обстоятельство работает на миф о «многонациональности России». Но таковы факты.
Более смешанной по крови была — как это часто случалось в истории — аристократия. Именно в этом слое можно было обнаружить потомков татарских мурз, немецких наёмников петровских времён, даже каких-нибудь экзотических шотландцев. Ещё большим, конечно, было нерусское культурное влияние — прежде всего западное. Однако потомков русской аристократии в России осталось мало — в силу известных событий начала XX века. Разумеется, и в этом нет ничего хорошего, но, опять же, таковы факты.
Наконец, в XX веке, когда смешение народов стало реальностью, Советский Союз был практически закрытой страной. Браки с иностранцами, мягко говоря, не поощрялись. Что касается внутренней политики, то мобильность населения была искусственным образом снижена почти до нуля. Все жили на своих местах, прикреплённые к земле бюрократическим дыроколом — системой прописки, паспортным контролем, невозможностью легально приобрести частное жильё и свободно устроиться на работу, много чем ещё. Сколько-нибудь значительные антропотоки просто отсутствовали. В третий раз можно сказать, что в этом не было ничего замечательного, и опять помянуть факты.
Итак, русские хорошо сохранились — именно как генетически единый народ. À propos, в XXI веке, это может оказаться ценным: в эпоху глобализации устойчивая идентичность, в том числе биологически подкреплённая, может оказаться очень и очень востребованной.
Всё сказанное не означает, что «кровная» сторона русской идентичности так уж беспроблемна. Например, традиционная самоидентификация русских как славян может оказаться не вполне соответствующей действительности. Согласно данным генетики, русские стоят ближе к скандинавам, чем к жовиальным обитателям Балкан. Каковое обстоятельство, может быть, стоит учитывать, говоря о русском менталитете и прочих подобных материях… Но опять же — ни о какой «смеси генов» говорить не приходится. Русские — единый народ, скреплённый, помимо всего прочего, ещё и общностью происхождения, кровью.
Хочу отметить — я, например, не чувствовал бы себя менее полноценным, если бы русские и впрямь оказались по генетической карте ближе к татарам, чем к датчанам. «Что выросло — то выросло». Просто не надо врать про «полутатар-получухонцев», поскольку это именно что враньё, от первого до последнего слова.
Не было бы большой бедой и реальное «смешение кровей» — есть народы, которые упорно сохраняют свою идентичность, несмотря на самые трагические в этом плане обстоятельства. Чтобы не ходить далеко за примерами: Эдуард Лимонов в одной из книг о балканской войне заметил, что среди сербов куда больше жгучих брюнетов с турецким носом, чем среди хорватов или босняков. Причина тому проста: сербы, не принимавшие ислама, были поражены в правах перед турками. В частности, любой турок мог прийти в сербский дом и делать там всё что угодно, в том числе и насиловать женщин. Это не мешает современным сербам осознавать себя единой нацией, коллективно противостоящей «генетически близким» хорватам… Но в русской истории ничего подобного не было.
И ещё. Кому-то может показаться, что я придаю слишком много значения «генам», тем самым сводя национальное к этническому, а этническое — к биологии. Разумеется, нет. Во-первых, этничность не сводится к ДНК. Во-вторых, национальное, хотя и опирается на этничность как на основу, но тоже к нему не сводится к нему. Эти вопросы мы ещё разберём подробнее. Я лишь хочу сказать, что на расистские рассуждения — а разговоры о «финно-татарах» являются именно расистскими — удобно отвечать расистскими же аргументами, особенно если они имеются в наличии.
На этом, пожалуй, и завершим «этническую» тему. В следующей статье мы поговорим об «определении русскости через культуру» и связанных с этим мифах.
1. Например, он не ругается матом — за незнанием соответствующих слов. Это ведь хорошо, когда человек не ругается матом? Хорошо. Значит, из негра выйдет лучший русский, чем из рязанского мужичка. «Железная логика». «Попробуй опровергнуть».
2. Интересно наблюдать, как из всех щелей такого рассуждения прёт наивный, неприкрытый расизм. Люди, с пеной у рта доказывающие, что русские — это «финно-татары», даже и не скрывают, что считают тех же татар и всю прочую «азиатчину и северянщину» людьми второго сорта, а за первый сорт держат только «евров» — то бишь европейцев и евреев. Быть «татарином», по их мнению, «обидно». Впрочем, иногда русским делают царские подарки. Вот известный специалист по расовому вопросу, журналист Леонид Раздиховский как-то заявил: «Говорят, поскребите русского и найдете татарина, немца, а теперь — и еврея». Видимо, это большая честь…
3. Не все европеоиды (или, как выражаются на Западе, caucasian) — белые. К ним относят, например, часть коренного населения Северной Африки.
4. Впрочем, в контексте песни «азиатские скулы» выступают скорее как поэтический символ «неправильности», «неприличия», нуждающегося в стёсывании и замазывании — что возвращает нас к уже затронутой теме наивного расизма, столь свойственного «изряднопорядочным».
5. «Русские просторы» являются «просторами» только на карте. На самом деле это препятствия. Замечательное русское слово «глухомань» очень точно отображает их природу — гасящую, тормозящую всякое усилие, даже человеческий голос. В отличие от пространства европейского или азиатского, которое само стелется под ноги, русская «глушь» — это идеальный изолятор, воплощённая идея препятствия. «Свободного места» в России очень мало.
6. Только в наше время, после женской эмансипации в её советском варианте, а также поддерживаемой антирусским государством политики тотального превосходства любого нерусского над русскими, началась эпидемия смешанных браков. И то — сейчас она заметно идёт на спад.
