В одном голливудском фильме действие разворачивается в разгар холодной войны, в период нарастания ядерной угрозы на фоне массовых учений на случай атаки и массированной антисоветской пропаганды. И вот один предприимчивый американец, отец добропорядочного среднестатистического семейства, с женой и малолетним сыном, то ли решив не дожидаться “часа Х”, то ли в результате какого-то забавного недоразумения, переезжает жить в заранее оборудованный для этого подвал и изолируется в нем от мира со своей семьей.
Надо сказать, что в американском кинематографе регулярно встречается такой тип героев. Это не блокбастерный “мистер Америка”, спасающий мир. Это тип гражданина-семьянина, среднего американца, готового взяться за оружие (непременно у него имеющееся, иначе какой он гражданин) и защищать свои жизненные ценности, подвергнувшиеся какой-либо внешней угрозе. Этими ценностями, по моему мнению, совсем не являются чистое потребление, материальный достаток и, возможно, даже семья, а скорее, — это ценность досуга, свободного времени для себя и семьи, осмысленного как события, игры, хобби, как действия, направленные на заполнение своего свободного времени чем-то значимым; создание некого отдельного от общества, частного параллельного мира. Другими словами — это ценность собственного мира, право на частную жизнь, индивидуализм в широком смысле.
Есть также второй тип такого героя. Это одиночка, внешне ведущий вполне конформистский стиль жизни, но одержимый, в хорошем смысле, неким своим частным проектом, теорией, идеей, и тратящий свободное время исключительно на свое дело, либо обладающий неким ценным знанием или умением (возможно скрытым), приходящим на помощь окружающему миру в критический момент.
Так вот наш герой, отец семейства, изолировался в подвале, перешел на автономный режим существования, заранее обеспечив все для этого необходимое, намереваясь пережить в своем персональном бункере период радиационного распада в верхнем мире. Ходить на работу не нужно — внешний мир в руинах постядерной пустыни. Свободное время, которого прорва, герой тратит на воспитание и образование своего сына (его проект), занимаясь преподаванием необходимых предметов школьной программы, но с вплетением в нее своей личной жизненной философии.
Автономное существование необходимо каким-то образом структурировать во времени, как это делается в тюрьме, армии, закрытых учебных заведениях, чтобы оно не превратилось в бессмысленное и бесцельное прозябание в скуке, безделье и деградации. И наш мудрый отец это делает: он устанавливает для своего сына определенный режим дня с расписанием занятий и строгой дисциплиной его исполнения, наполнив его также упражнениями, помощью матери по дому-бункеру, играми, чтением. Фильм продолжается тем, что через много лет этот выросший в тепличных условиях сын, уже взрослый, выходит из родного бункера, и отправляется познавать внешний мир во всем его разнообразии, что и составляет основную часть фильма. Замечу, что нас интересовала как раз начальная часть фильма, предыстория.
К чему это я всё? Да к тому, что российскому народу впору переходить на автономный режим существования. Мы познали этот мир сполна и заплатили за это знание высокую цену. От этого знания поседели наши виски. Этот мир дал нам лишь новейшую русскую летопись несчастий и катастроф. Он ежеминутно источает из себя опасность, ненависть, алчность. Мы выросли вместе в нашем советском бункере-теплице, а потом вышли из него, и каждый пошел своим путем. И этот новый мир вдруг как-то сразу оказался у порога наших домов. (Под словом “мир” я имею в виду, главным образом, те реалии, в которых живет современная Россия). У каждого оказался свой отличный от чужого опыт столкновения с этим миром, но даже если он был вполне безболезненный и успешный, это не меняет самой сути этого мира. Среда его оказалась враждебной по отношению к нам, источающей опасность и угрозу для наших жизней, здоровья, семьи, благополучия. Для этого мира мы оказались лишь источником наживы и дешевого труда, человеческим материалом для масштабных социально-техногенных опытов, независимо от того проводились ли эти опыты преднамеренно или реализовывались стихийно по чьей-то преступной халатности.
По сути, мы уже живем в полуавтономном режиме: мы не вовлечены в политическую жизнь страны, — за нас принимают решения какие-то самозваные дяди; мы вернулись к нашей земле, к натуральному хозяйству, чтобы прокормиться; мы живем в информационном вакууме, нас пичкают новостными “полуфабрикатами”; мы отделены от подобных нам людей стеной из внешнего давления и внутренних комплексов и привычек, взращенных в нас властью за долгие годы и даже века, а потому не объединяемся для взаимопомощи, а продолжаем конкурировать и биться друг с другом за выживание.
Нас разделяют и над нами властвуют. Но главное, мы не являемся частями некой единой общности, образовывающей для нас комфортную и безопасную среду обитания, частями одного организма, направленного на одну скоординированную работу и совместную защиту себя во внешнем мире и внутри страны, — участниками единого социально-культурного поля с установленными в нем для всех правилами и нормами безопасного и успешного общественного поведения. Не говоря уже о моральных и идейных ценностях, национальных и индивидуальных целях, по которым у нас нет до сих пор согласованного и общепринятого “идеального” представления. Каждый сам по себе противостоит реальности со своим набором норм и правил, должного и желательного, позволенного и запрещенного, а потому — все против всех.
Порой, всё, что нас связывает — это практикуемые нами по привычке или из иллюзий “нормальной жизни” типы “социальности”; соприкосновение нас с социальными государственными институтами — системами образования, здравоохранения, безопасности, коммунального жизнеобеспечения. Но что это за системы? Это все есть части бывшего государства, ныне саморазложившегося. Именно бывшего, потому что свои нынешние формы и структуры это государство унаследовало от прежнего, не потрудившись создать системы более адаптированной и современной, отвечающей новым задачам и целям, поставленным для достижения в будущем. Но поскольку нет задач и нет целей, непонятно какие нужны механизмы и системы, и какое нас ждет будущее.
Фактически, государственная система сегодняшней России есть одна большая инерция; инерция процессов и преобразований, происходивших в ХХ веке в СССР. Эти преобразования, носившие модернизационный и подчас мобилизационный характер, были столь глубоки и масштабны, что до сих пор нам приходится расхлебывать их последствия и жить по сложившимся в советское время моделям. Нам достался лишенный идеологической оболочки советский скелет, который, не долго думая, нацепил на себя доспехи нового времени, времени быстрой наживы и быстрого удовольствия. Собственно, других и не предлагалось.
Сегодня эти государственные социальные системы призваны структурировать жизнь населения, отвлечь от сути происходящего, создать у него ощущение повседневности, иллюзию “нормальной жизни”, в то время как небольшая группа людей у власти использует ресурсы и потенциал страны в своих личных интересах. Находясь, как и все государство, в полу-разложенном состоянии, эти учреждения занимаются поборами граждан, а то и прямым насилием, фактически и преднамеренно работая на усиление атомизации населения.
Эти государственные монстры лишь высасывают из нас все средства и силы, и при этом удерживают нас в формально правовом поле “нормальной” общественной жизни. Они трудоустраивают часть населения на условиях лояльности режиму, что означает, что обманываем, обираем, преследуем и калечим мы сами себя.
Все, что есть сегодня государственное, все, что получает инструкции и приказы из Центра, ставит своей целью разделить, подчинить, обобрать, дезориентировать население, и представляет собой опасность, прямую или опосредованную угрозу жизни и здоровью, свободе и благополучию граждан.
Милиция своей главной функцией, как и в советское время, считает контроль над гражданами, и, если бы не коррупция, этот контроль был бы тотальным, как и тогда. Милицию бояться, презирают, ненавидят и стыдятся.
Армия по многовековой традиции продолжает тупо рекрутировать молодое мужское население, не объясняя ни новых целей, ни задач, просто потому что она привыкла, — мы должны за нее погибать, и все тут. Когда-то российское государство и армия давали людям чувство исторической принадлежности к великим свершениям, общей судьбы, гордость и достоинство, когда в Европе и вякнуть никто не смел, не спросившись, — но времена уж теперь не те, и погибают просто так, бесцельно, и в мирное время.
Школа представляет собой бабье царство милых слезливых “химзавитых” тетенек. Детей заставляют тупо, по советской старинке, зубрить факты, даты, формулы и стихи, и без всякой школы имеющиеся в глобальной сети. Школа не подготавливает детей к реальной жизни, не наполняет их духом национальной культуры и не дает им целостного представления об истории и культуре России как самостоятельной цивилизации. Хотя с экранов телевизоров мы регулярно видим какую-нибудь распухшую чиновничью харю, рассуждающую о самобытности русского народа, подразумевая, очевидно, под самобытностью то, что он может безнаказанно для себя иметь распухшую наглую харю и рассуждать при этом о самобытности русского народа.
Как бы нас не убеждали, что жизнь налаживается, что все уже в шоколаде, мы должны прислушаться к тому, что мы чувствуем внутри. А то, что мы чувствуем внутри, уже давно разлито в воздухе, уже почти осязаемо, благодаря накопленной негативной энергии и единому пониманию происходящего миллионов людей всей страны. Именно этим обусловлено общее состояние подавленности и тревоги, отчужденности от своей страны и истории, угнетенного духа российского народа; ощущения, что все не так как надо, что кто-то наверху ведет нечистую игру.
Есть также ощущение какой-то общей глухонемоты. Все всё понимают, но собраться вместе и договориться не могут, точно у всех языки вырваны или какое-то магическое заклинание сковало всех малодушием. Когда кто-то в беде, а ты, хоть и понимая умом, что нужно помочь, проходишь мимо быстрей, накапливая в себе стыд. Будто вместе с колоколом похитил у нас московский деспот и способность к взаимопомощи. И уж пять веков не звонит колокол… Глухонемота.
В прежние времена наши предки, преследуемые официальной властью, как, например, старообрядцы, уходили в лес и основывали свои собственные обособленные поселения по своим правилам, в соответствии со своим представлением о должном порядке вещей, о вере, о справедливости. Уходить в лес, отречься от мира — это очень русская форма бунта. Революции и восстания, будь они приемлемы для русского народа, происходили бы гораздо чаще, чем раз в 70 лет. Может быть, потому что, насильственно свергнув власть, восставшим пришлось бы распространить свое видение мира на всю страну, а без уверенности в том, что остальные его разделяют, им бы не хотелось навязывать его другим силой. То есть русский человек не хочет власти над другими, он хочет, чтобы его оставила в покое и не насиловала эта власть; он предпочтет уйти в лес.
Чего еще мы не знаем об этом мире такого, что заставляет его терпеть и пребывать в нем каждый день? Ждать того, что он сам каким-то образом себя исцелит и преобразится, совершенно бессмысленно. У него для этого просто нет возможностей, кроме как самоуничтожиться или вчистую переформатироваться.
Не пора ли и нам послать эту действительность к черту и уйти в лес? Но только не в настоящий лес, а в воображаемый. И основать в этом воображаемом русском лесу свой новый мир со своими новыми формами и порядками, по своим представлениям о справедливости и безопасности.
Не пора ли отвлечься от этих ежедневных крысиных бегов и попытаться осмыслить наш новейший опыт, провести ревизию полученного знания, переоценить наши старые представления и нормы, то, что еще вчера казалось нам естественным?
Если нас не устраивает эта реальность, почему не попробовать создать свою негосударственную, параллельную реальность хотя бы на бумаге, но так чтоб о ней знал любой заинтересованный. Определить базовые ценности и цели нового “идеального” мира, определить критерии, по которым выстраивались бы структуры нового образования. Восстановить горизонтальные связи среди населения, учредить гибкие совещательные механизмы прямой демократии, которые бы позволили учитывать мнения широкого числа граждан при формировании каркаса параллельного мира. Выяснить, какая нам нужна демократия, безопасность, школа, телевидение, медицина. Исходя из чьих интересов они должны существовать, и кого обслуживать.
Сила и могущество сегодняшней власти — это иллюзия, телекартинка. Для этой картинки государство последовательно зачищало окрестности, чтобы на обездоленном, пустынном фоне выглядеть как Нечто. Все кризисы, с коварным постоянством происходящие в разных местах России, показали, что власть слаба. Если бы появилась параллельная, не играющая по правилам власти, сила, представленная широкими массами, вполне возможно, что, актуализовавшись (пустынных и обездоленных мест у нас хватает), она бы смогла перенести на себя центр смысла, перехватить инициативу в каком-нибудь очередном кризисе и составить альтернативу коррупционной государственной машине.
Нам надо признать, что наше государство, российская власть стремится к гибели. Даже если сохранится государство, то погибнем мы, что уже и происходит с устрашающими темпами. Признав это, мы должны затем спросить, чего мы хотим – погибнуть вместе с властью или иметь шанс на выживание, найдя ей альтернативу? А на этот случай надо иметь реальный проект, готовый заполнить пустоту и ждущий своего часа, чтобы не повторилась ситуация после распада Советского Союза, когда мало кто понимал, что произошло и что из этого выйдет. Необходима также сила, представленная апологетами нового проекта, некий интеллектуальный центр, аккумулирующий новые идеи, схемы, механизмы; сила, способную начать действительную реализацию нового мира, расчистив предварительно бульдозерами поляну от руин старого.
Если мы не можем изменить этот мир, эту Россию, то к ней надо либо присоединиться, либо создать свою альтернативную, новую Россию. А поскольку число менеджерских постов в госкомпаниях, типа Газпрома и Роснефти, ограничено кругом ближайших “государственных” родственников, то нам остается последнее.
