Сегодня государства постсоветского пространства de facto снова оказались в фокусе внимания российского политического и экспертного сообщества. Вслед за «парадом референдумов» начался «парад обращений». Сначала к российской власти обратился Верховный Совет Приднестровской Молдавской республики (ПМР) с просьбой рассмотреть вопрос о ее признании. Затем просьбу своих приднестровских коллег повторили абхазские парламентарии. Пафос этих двух обращений один и тот же.
De facto государства постсоветского пространства (СНГ-2, «параллельное СНГ») не могут жить в одном политическом и правовом пространстве с «материнскими территориями», к которым они были приписаны в советское время без всякого волеизъявления «конструкторами» этно-административных образований из ЦК РКП(б)-ВКП (б).
Реакция самих «материнских территорий» различная. В выступлениях и заявлениях молдавских политиков и экспертов меньше эмоций и больше саморефлексии. Даже такой известный критик российского присутствия в ПМР, как Оазу Нантой, в интервью известной международной информационно-аналитической структуре “International Crisis Group” заявил, что «не столько силен приднестровский сепаратизм, сколько слаба молдавская государственность».
В самом деле, в 2004 году денежные переводы в Молдову (главным образом, из России) составили 27 % ВВП этой республики (самой бедной в Европе). По данным доклада Всемирного банка (2006) «Глобальные экономические перспективы: экономические показатели денежных переводов и миграции» Молдова по степени экономической зависимости от денежных переводов заняла второе место после Тонга (маленького государства в Океании)! Очевидно, что такое государство, несмотря на все свои европейские устремления, не сможет в ближайшие годы стать «магнитом» (политическим или экономическим) для Приднестровья.
Что же касается Грузии, то проводимые ею военные приготовления, — несмотря на недавнее заявление Михаила Саакашвили в интервью “Assocaited Press” о недопустимости применения силы в Абхазии и в Южной Осетии, — убивают те весьма слабые ростки доверия, которые были между грузинами с одной стороны, абхазами и осетинами, с другой. Грузия, например, проводит частые ротации собственного миротворческого контингента в Южной Осетии (она осуществляет там миротворческую миссию вместе с Россией согласно Дагомысским соглашениям 1992 года). Ротации осуществляются не раз в полгода, как необходимо делать в соответствие с «Положением о воинских контингентах, предназначенных для нормализации ситуации в зоне грузино-осетинского конфликта», а один раз в три месяца. С осени 2004 года грузинские миротворцы осуществили уже 8 ротаций. Таким образом, создается обученный резерв для возможных силовых действий в зоне конфликта. А уж о намерениях бывшего военного министра Ираклия Окруашвили отпраздновать новый год в Цхинвали говорить не стоит…
Таким образом, de facto вопрос о самоопределении государств, возникших на территории бывшего Союза ССР, стоит сегодня, как никогда, остро.
Говоря о ПМР, Абхазии, Южной Осетии и Нагорном Карабахе (который стоит особняком в этом ряду), автор этой статьи использовал определение «государства de facto», отказавшись от традиционных дефиниций — «самопровозглашенные» и «непризнанные» республики.
Впервые я использовал это определение на круглом столе, организованном Институтом Восточной Европы совместно с журналом «Мировая экономика и международные отношения» (июнь 2006 года). Тот круглый стол, специально посвященный такого рода образованиям, собрал специалистов не только по СНГ, но и по Средиземноморскому региону и Балканам (которые также породили немало республик, не получивших ООН-овской прописки). Я высказал тогда точку зрения, что понятия «самопровозглашенной», «непризнанной» республики и de facto государства следует строго разграничивать. И это разграничение имеет не только сугубо академическое, но и прикладное значение.
«Самопровозглашенная республика» — это образование, которое само себя провозгласило, но не более того. Оно не сумело создать полноценные институты власти, организовать эффективный контроль над обозначенной в качестве «своей» территории. В начале 1990-х годов таковых было немало на постсоветском пространстве.
Самопровозглашенными республиками были Талыш-Муганская республика, созданная полковником Аликрамом Гумбатовым на территории Азербайджана в 1993 году. Такими были казачьи Урупско-Зеленчукская и Баталпашинская республика, республики Карачай, Абаза, Черкесская Республика в составе Карачаево-Черкесии. При этом Урупско-Зеленчукская Республика продержалась в режиме «двоевластия» около полугода. В 1990-е годы были предприняты попытки создания Кабардинской Республики и Республики Балкария. Однако ни та, ни другая стараниями покойного ныне президента КБР Валерия Кокова так и не вышли за рамки «провозглашения». Еще до образования ПМР на территории Молдавии была в августе 1990 года провозглашена Гагаузская Республика (она тоже не имела властной инфраструктуры в виде автономии). Однако впоследствии Гагаузия не вышла из состава Республики Молдова. Она получила урезанную автономию в виде Гагауз Ери, и остановилась в своих требованиях на этом.
К числу самопровозглашенных образований можно отнести и Исламскую Республику Вазиристан (провозглашенную на пакистанской территории 14 февраля 2006 года), а также недавно провозглашенное «исламское образование» на территории Ирака. Станут ли они de facto государствами, покажет время. Тем паче, что инфрастуктура Вазиристана была существенным образом ослаблена в ходе «исламабадского силового ответа».
Непризнанная республика характеризуется не только фактом ее непризнания мировым сообществом. Вообще, сам этот термин нуждается в существенной корректировке. Можно ли считать непризнанным Тайвань, который признали более 20 субъектов международного права, или Западную Сахару (Сахарскую Арабскую Республику), признанную более 40 странами. Эти государства не признаны ООН, но имеют политическое признание. На наш взгляд, непризнанное государство — это образование, прошедшее хотя бы и краткий период становления государственности, который завершился ее провалом, то есть реинтеграцией (либо силовой ликвидацией). К таковым можно отнести Чеченскую Республику Ичкерия (прекратившую свое существование в 1999 — начале 2000 г.), не сумевшую создать эффективные органы власти и управления, Биафру в Нигерии, хорватскую Республику Герцег-Босна на территории Боснии и Герцеговины. Намного сложнее с определением статуса Республики Сербская Краина и Республики Сербская, которые создали более совершенные (по сравнению с чеченскими или хорватскими органы власти и управления), но были ликвидированы в результате внешнего вмешательства.
Иное дело — de facto государства. Эти образования не просто были провозглашены. Они существуют в течение длительного времени, демонстрируя внутри- и внешнеполитическую динамику, являются реальными игроками в региональных (а зачастую и мировых) политических играх. Таким образом, de facto государства — это не пиратские республики, отдельные неподконтрольные территории, а государства в подлинном смысле этого слова. С одним только исключением — их суверенитет не признан мировым сообществом и отдельными его представителями.
Хотя последний тезис применим лишь к постсоветским de facto государствам. Турецкая Республика Северного Кипра (провозглашенная в 1983 году) признана Турцией, отказывающейся в свою очередь признать суверенитет Республики Кипр (греческой части разделенного острова). Во всем остальном ТРСК — это государство, имеющее все возможности для нормального развития и будущего признания. В отличие от самопровозглашенных образований, обозначенных выше, de facto государства постсоветского пространства (НКР, ПМР, Абхазия и Южная Осетия) смогли выстроить свои институты власти. Во всех четырех случаях они избежали превращения государства в федерацию «полевых командиров» (хотя угрозы такого исхода были везде), смогли консолидировать власть и установить суверенитет над определенной территорией, а также обеспечить функционирование выборных процедур.
По мнению немецкого политолога Штефана Трёбста, именно государственная состоятельность не позволяет рассматривать de facto государства в качестве «бандитских анклавов». Бандитам или пиратам не надо претензий на легитимность. Они не нуждаются в государственной символике. Они не стремятся создать государственно-историческую мифологию, тогда как идеологические системы непризнанных государств постсоветского пространства насквозь историчны. Что из перечисленного ниже в большей степени похоже на государство — Афганистан, Либерия, Ирак — являющиеся, по сути, всего лишь флажками на лужайке перед зданием ООН, или же Абхазия, НКР и Приднестровье? Очевидно, что признанное Сомали в гораздо меньшей степени соответствует стандартам государства, чем de facto государство Сомалилэнд (бывший британский протекторат, в начале 1990-х гг. самоопределившийся вплоть до отделения от Могадишо).
Такой критерий, как степень демократичности режима, также не всегда работает при сравнении признанных de jure и de facto государств. Авторитаризм и de facto государство — это вовсе не тождественные понятия. В Нагорном Карабахе, в отличие от Азербайджана, никому и в голову не придет всерьез готовить операцию «Преемник» по передаче власти от отца к сыну или даже обсуждать подобные сценарии. Здесь главу республики избирали трижды (последний раз в августе 2002 года). В 2005 состоялись очередные парламентские выборы. Более того, на брифинге для журналистов 11 октября 2006 г. президент НКР Аркадий Гукасян заявил об отказе от своего участия в президентских выборах 2007 года. Там же, в НКР прошли уже три избирательные кампании по выборам глав местного самоуправления. По итогам последней кампании в августе 2004 г. пост мэра Степанакерта получил глава оппозиционного «Движения-88» Эдуард Агабекян. А вот в признанной Организацией Объединенных Наций Армении выборы мэра Еревана были введены пакетом конституционных поправок на референдуме в ноябре 2005 года.
Политический режим в Приднестровье гораздо более жесткий. Игорь Смирнов — единственный бессменный лидер среди президентов de facto государств. Однако на территории ПМР прошло уже 7 референдумов по ключевым вопросам развития общества и государства. На прошлогодних же парламентских выборах (декабрь 2005 г.) партия власти «Республика» была побеждена оппозиционным блоком «Обновление» (который взял 23 места из 43-х, включая пост спикера парламента). Впечатляющий результат для «заповедника коммунистического авторитаризма», как именуют ПМР в Кишиневе.
Таким образом, очевидно, что главное препятствие для реинтеграции de facto государств в состав признанных миром «материнских образований» — это именно фактический, а не имитационный характер их государственности. Спустя 15 лет после распада Советского Союза, эти образования начинают впервые восприниматься не только в качестве последствий этнополитических конфликтов на территории постсоветского пространства, но и как самостоятельные политические сущности.
Ранее такой подход к de facto государствам демонстрировали, прежде всего, российские политики и политологи. Сегодня и в США и в Европе de facto государства постсоветского (евразийского) пространства уже не рассматриваются только лишь в контексте их взаимодействия с внешними силами (в первую очередь, с de jure государствами), а также в рамках мирных процессов. До 2006 года постсоветские de facto государства были евразийскими маргиналами. После 2006 года положение меняется: de facto государства становятся паттернами для анализа и сравнения результатов этнического самоопределения в Центральной Восточной Европе, во всем посткоммунистическом мире.
Сегодня не только в российских СМИ можно встретить публикации о том, что для признания de facto государств есть определенный коридор возможностей. В статье “Let's get real” в “International Herald Tribune” (3 октября 2006 года) Анатоль Ливен и Джон Халсман призывают американских и европейских политиков к реализму. Они также задаются двумя вопросами. Готов ли Запад просчитать последствия даже от непрямого столкновения России и США ради того, чтобы Грузия установила свою юрисдикцию в Южной Осетии? Второй вопрос: «Готов ли Запад рисковать своими бесценными жизнями в будущей кавказской войне?» Ливен и Халсман, сравнивая косовский казус с абхазским и осетинским, делают вывод, что и албанцы не согласятся на реинтеграцию с Сербией, и абхазы с осетинами — на реинтеграцию с Грузией.
В этом плане весьма показательна дискуссия британского эксперта Томаса де Ваала и американского специалиста (специалистки, учитывая политкорректные правила) Зейно Баран. По мнению де Ваала, суверенизация Абхазии может быть рассмотрена, как один из возможных сценариев.
В связи с этим от российской дипломатии требуется принять несколько важных идеологических тезисов.
Во-первых, необходимо убедить ведущих мировых акторов в том, что de facto государства являются жизнеспособными образованиями, а уход России из регионов, в которых они существуют, не обеспечит мира и стабильности. Вывод кастрированной (до двух полков) 14-й армии из ПМР не сделает приднестровцев образцовыми гражданами Молдовы. Уход российских миротворцев не сделает осетин и абхазов грузинофилами. Иначе говоря, России надо доказывать, что ее роль — стабилизирующая. И хотя РФ можно посчитать «нечестным брокером» в этой игре, следует признать, что все остальные — еще хуже и уж точно не столь эффективны.
Во-вторых, существование de facto государств есть сам по себе стабилизирующий фактор. Разрушение их инфраструктуры будет гораздо большей проблемой, чем их существование. Другой вопрос — модернизация и демократизация de facto государств. Чтобы ни говорили критики американской и европейской политики, процессы демократизации и модернизации ПМР, Абхазии, ЮО и НКР — необходимая предпосылка для их будущего признания. И если Россия сегодня не возглавит этот процесс, желающие найдутся. И именно эти желающие поведут под венец признания Приднестровье и Абхазию, а не Россия. Вообще, критика американской внешнеполитической стратегии не должна обозначать автоматический отказ от демократических ценностей и внутри России и за ее пределами (увы, у нас эти явления четко не разграничиваются).
И последнее (по порядку, но не по важности). Для России гораздо важнее политическое, а не правовое (формально-юридическое признание). В конце концов, США работают с Тайванем или финансируют социальные проекты в НКР (по 20–30 млн. долл. США в год) без всяких деклараций об их признании. С Сомалилэндом активно работает Израиль, также не объявляя об официальной поддержке бывшего британского протектората. Естественно, и сама Британия «работает» с бывшими подданными. Факт юридического признания здесь тоже не является ключевым. Главное — это политическое сотрудничество, кооперация в сфере безопасности. И ожидание благоприятной политической конъюнктуры. Ее, естественно, нельзя просто ждать, над ней надо работать.
Таким образом, России не следует форсировать процесс официального признания de facto государств. Гораздо более важно сейчас обеспечить их выведение из тени, политическую поддержку и апеллировать к политическому реализму. В конце концов, именно Россия должна объяснить, что распад столь нелюбимого Западом СССР завершится лишь тогда, когда будут учтены постсоветские реалии.
