Тем, кто надел на глаза шоры, следует помнить,
что в обязательный комплект входит еще узда
и кнут.
С. Е. Лец
Нация как естественная система
Жизнь — довольно сложная штука, и национальная жизнь — не исключение их этого правила. Ключевые понятия очень часто напоминают супермаркет, где каждый выбирает всё, что ему угодно. Понятия: «нация», «этнос», «цивилизация», «культура», "национализм", "патриотизм" — классические примеры терминологического столпотворения. А ведь есть еще «субэтносы», «суперэтносы» и т.п. дериваты-неологизмы.
Понимание системности национальных процессов и проблем требует различения этнического и этнокультурного контуров развития наций и развития наций как социального организма (второй контур национального развития) [Юсуповский А.М. Кризис национальных отношений в СССР как система проблем // "Свободная мысль", 1991, №13.] Впрочем, большинство пишущих на национальные темы современных авторов сбросили "с корабля этнополитической современности" наработки советских авторов Ю. Бромлея, М. Джунусова, и других, разрабатывавших теорию наций как "этносоциального организма" и "социально-этнической общности".
Элита, доминирующая в государстве, заковывает нацию в каркас собственных политических проектов, реализуемых через национальную политику. Она же пытается с разной степенью успешности и убедительности навязать свои интересы в виде "национальных интересов" (третий контур развития наций). Эту сторону процессов "нациестроительства" освещают многочисленные наработки авторов, исповедующих "конструктивистские" теории нации, для которых развитие наций — не эволюционный органический процесс, а деятельность, прежде всего, политического субъекта. Именно эта вершина этнополитического айсберга, выдаваемая ими за весь айсберг, даёт основания заявлять о нациестроительстве, в духе "воображаемых сообществ" Б. Андерсона, в духе чуть ли не произвольности и абсолютной пластичности этого процесса. Государства творят нации, трансформируют их, лепят из них всё, что душе угодно.
Необходимо подчеркнуть системность национального развития: реально мы всегда сталкиваемся именно с проявлением "системных качеств" нации, где именно взаимодействие всех значимых факторов и контуров развития порождает ту или иную специфику проявления национальных взаимоотношений. Пытаясь свести их либо к этническим особенностям "таинственной русской души", вытекающим чуть ли не из генетики или мистической "крови и почвы", либо сводя всё к злонамеренности политиков-манипуляторов, мы, конечно, можем эмоционально удовлетворить свои национальные чувства, потешить национальную гордость, или почесать национальные язвы, но это закроет нам путь к более адекватному пониманию реальности.
Не вдаваясь в детальный теоретический анализ, скажем только, что ключ к самоопределению и самоорганизации наций, к выбору пути развития действительно лежит в самоопределении элит (или контрэлит), доминирующих в государстве и политике. И в конкуренции предлагаемых ими путей, проектов, стратегий национального развития. Но роль этнических факторов редко в истории какой-либо нации была активной и ведущей. Никакая "почва и кровь", никакая историческая судьба, сотни лет, прожитые совместно в одном государстве, никакая этническая солидарность не удержат в рамках одного государства элиты, осознавшие разнонаправленность и несовместимость своих стратегических и исторических интересов.
Те же США, разорвавшие отношения с "единокровной" (большей частью) Великобританией, Канада, Австралия, Новая Зеландия давно уже показали чрезмерность надежд на прочность этнокультурных скреп и "кровных уз". Этнокультурная родственность сербов и хорватов отнюдь не препятствовала озверению, с которым время от времени эти народы выясняли отношения друг с другом. Также как без осознанной позиции элит и предлагаемых ими проектов не произошло бы только на основе этнической общности и близости ни объединения разделенной войной Германии, ни дезинтеграции Чехословакии или СССР, ни превращения русских в разделенную нацию. А вот история полиэтнической Швейцарии, которую неоднократно пытались растащить и воссоединить с этнически, языково и культурно близкими державами показывает прямо противоположный пример.
Сходной критической оценки заслуживает чрезмерность упований православных националистов на реанимацию конфессиональной идентичности как инструмента национального и государственного строительства. В своё время конфессионально гомогенный мусульманский Пакистан выделился из иноконфессиональной Индии при получении независимости. Но по прошествии некоторого времени мусульмане провинции Восточная Бенгалия, не остановившись перед вооруженной борьбой, выделились в самостоятельное государство Бангладеш… Иллюстрациям несть числа
Кому в СССР и России мешали русская этничность?
Анализируя роль и место русской этничности в современном политическом процессе, хотелось бы понять закономерность и неизбежность нормальной реакции русского национального сознания и самосознания на вызовы времени. Подчеркну, что эта реакция травмированного национального сознания.
Обозначу некоторые травмирующие факторы.
— Превращение русских в разделенную нацию: границы раздела прошлись по живым человеческим судьбам, семьям и связям.
— Не изжитые по сей день традиции советского проекта, скрывавшие под "интернационализмом" национально нигилистические тенденции, подавление национального начала.
Национальное русское самосознание травмировалось на протяжении всего периода формирования советского строя. Оборотной стороной интернационального строительства была частичная деэтнизация наций. Само слово «русский» вызывало обвинение в национализме. Достаточно было, например, в 1920-е годы выпустить литературный альманах «Русский современник», как на странице главного теоретического органа РКП (б) агрессивные ревнители чистоты пролетарского интернационализма начинали возмущаться — «Великорусский национализм!». Это была та самая платформа, на которой сошлись и обменялись рукопожатиями Ахматова и Горький, Чуковский и Пильняк: «Самое название журнала подчеркивает его националистический уклон. «Русский современник»! Не говоря уже о термине «пролетарский» (этого никто и не требует!) Хотя бы поставили «Советский», наконец «Российский». Нет, именно русский!» [«Большевик», 1924, №5–6, с. 148].
Эти вульгарно "интернационалистские" перегибы, диктовались логикой классовой переидентификации и были направлены против русской этнической самоидентификации, которая рассматривалась как контрреволюционная, альтернативная и антиподная советской, интернациональной, пролетарской. Любая попытка учёта этничности квалифицировалась как «буржуазный национализм».
Легендарный красный командир Боженко, освободив от войск Рады г. Дубно, отвечает местным артистам, желающим сыграть для красноармейцев несколько пьес на украинском языке: «Играть я разрешу, только не на контрреволюционном языке!» [Затонский В. Национальные проблемы на Украине. Харьков, 1926, с. 55].
Тридцатые годы были отмечены «успехами социалистического строительства» и параллельным «усилением классовой борьбы», в том числе и на фронте борьбы с «национал-уклонизмом». Попытки противостоять «генеральной линии» получали в разных республиках экзотические названия по фамилиям партийных, советских, культурных деятелей встававших на пути сталинской группы. «Ходжановщина», «рыскуловщина»,»садвокасовщина» в Казахстане, «ибрагимовщина»в Крыму, «Прицеповщина» в Белоруссии, «хвылевизм», «шумскизм», «яворщина» и «скрыпниковщина» на Украине.
Политический криминал выискивался в вопросах филологии и языкознания, поскольку попытки препятствовать засорению «новоязом» украинского или белорусского языка со стороны возглавлявших Наркомпроссы Украины и Белоруссии Скрыпника и Игнатовича квалифицировались как «национал-демократизм» и попытки «затормозить проникновение в массы революционных передовых понятий, выражаемых этими словами» [«Национальная книга», 1934, №6, с. 35].
И борьба с «русскостью» стоит в этом же ряду. Поэтическое творчество Клычкова, Клюева, Есенина, Орешина — «проповедь бесклассового национал-патриотизма и противопоставление интернационалистским пролетарским течениям» [«Национальная книга», 1931, №5, с. 45]. Русское народное творчество, народные песни — вредны, и подлежат забытью, поскольку в них заключена «идеология великодержавного русофильства» и превозносятся «русские мужички», «матушка Рассея». «Мы поняли чуть-чуть поздно, что термин «русская история» есть контрреволюционный термин, одного издания с трехцветным флагом и «единой и неделимой» [«Национальная книга», 1931, №5, c.13] — заявляет историк марксист М.Н. Покровский на I конференции историков-марксистов.
Журналисты из разных идейных лагерей продолжают спорить о том, был ли Сталин «русофобом» или «русским шовинистом», инородцем, «перегибающим палку по линии великодержавности» или антисемитом. Но логика сугубо политической, безразличной к этничности политической борьбы просто не улавливается в неадекватных сути борьбы этнических терминах. Собственно этнические моменты были в этой борьбе сугубо инструментальными и вспомогательными: под каток могли угодить и «великодержавные шовинисты» и их оппоненты из лагеря «буржуазных националистов», «национал-демократов» или «национал-уклонистов».
Вышеприведенный ретроспективный экскурс выступает фоном, и историческим контекстом, в котором следует анализировать и логику борьбы архитектора перестройки А.Н.Яковлева в 1970-е годы с идеологией русского патриотизма — «вылазками классового врага в художественной форме», и нервную реакцию молодого депутата — известной тележурналистки из "Единой России", А.Буратаевой, возмутившейся несколько лет назад в Думе словосочетанием «русская нация» и усмотревшей в этом словосочетании манифестацию национализма и шовинизма.
Как видим, в более политкорректных, осовремененных и обтекаемых формулировках в отношении этнонима "русский" и в XXI веке высказывается, по сути, та же деэтнизаторская мысль, что и авторами журнала «Большевик» 1924 года издания.
Здесь необходимо сделать оговорку и привести типичную для понимания многими гражданами истоков современных этнополитических проблем цитату А.Солженицына: "Коммунистическая власть столько запустила, запутала и намерзила в отношениях между этими народами, что уже и путей не видно, как нам бы вернуться к тому, с прискорбным исключением, спокойному сожитию наций, тому даже дремотному неразличению наций, какое было почти достигнуто в последние десятилетия предреволюционной России" [Солженицын А. Содружность наций. Русская гамма. Истоки национального многообразия. М. Европа, 2006, с. 55–56].
Однако позиция, выводящая все сегодняшние беды и развал СССР только из советской национальной политики, столь же распространена, как и ошибочна. Такая позиция, скорее, является простым отражением "со знаком минус" большевистского пропагандистского тезиса о царской России как "тюрьме народов" и Советской России как освобождении из этой тюрьмы. Ни в Индии, ни в Бельгии, Ольстере, ни в Квебеке, ни в районах расселения тутси и хуту центрально-восточной Африки, коммунисты и дня не стояли у власти, однако узлы в отношениях между народами в этих и многих других странах оказались не менее (а кое-где и более) запутанными, чем в СССР. Кроме того, попытки обвинить советскую власть в этноцентризме и этнократизме власти, положивших в основу национально-территориальный принцип государственного строительства, попросту игнорируют тот факт, что первоначально РКП(б) вообще выступало за областную автономию (а этнонациональным реалиям уделяли не больше внимания, чем сегодня В.Жириновский с его идеями упразднения автономий и губернизации России).
На VIII съезде РКП (б), принявшем новую программу партии, в том числе по национальному вопросу, Н. Бухарин выступал против права наций на самоопределение, с чисто классовых позиций, потому что это право противоречит "стремлению к объединению пролетариата всех наций" [«Жизнь национальностей», 1919, №18, c.1]. Однако, даже включив это право в свою программу, РКП сделала это вынужденно, под воздействием политических и международных обстоятельств: Общую позицию сформулировал на съезде Томский: "Я думаю, в этом зале не найдётся ни одного человека, который сказал бы, что самоопределение наций, национальные движения являются нормальным и желательным. К этому мы относимся как к неизбежному злу" [«Жизнь национальностей», 1919, № 20, с. 2].
Сегодня большинство идеологов левых интернационалистов демонстрируют ту же национально-нигилистическую верность взглядам и принципам "пролетарского интернационализма", клеймя как национализм и шовинизм любую уступку и любой учёт этнонациональных и этнополитических реалий. Товарищ Троцкий, товарищ Бухарин и товарищ Томский могут гордиться товарищами Кагарлицким и Пономаревым? В то же время, в начале ХХ века этничность мешала "пролетарскому" национальному нигилизму. В начале ХХI века этничность мешает "либеральному" национальному нигилизму и глобализаторским концепциям, проектам и устремлениям элит. Именно это выступает сегодня в разных вариантах важнейшим фактором, травмирующим национальное сознание.
Слишком много этничности не бывает?
Однако продолжим анализ политической роли этничности в современных условиях и в структуре травмированного русского национального сознания.
Строго говоря, нужно задаться вопросом: межэтнические ли это проблемы и столкновения? Важно отметить, что в стычках и конфликтах иноэтничных мигрантов с коренным населением нет места столкновениям собственно этнических ценностей, привычек, образов жизни. Как точно заметил кто-то, даже для ичкерийских террористических групп образцом и идеалом является не столько Шамиль, сколько Рембо, а в последние годы и Усама бин Ладен. В словосочетании "этническая преступность" одни делают логическое ударение на слове "этническая", а другие — на слове "преступность", хотя важно и то, и другое.
Собственно проблемы этнического развития в ХХI веке — это преимущественно проблемы ассимилируемых меньшинств или сохранения этнического своеобразия малых народов. Но деэтнизация даже возросла за последние 15 лет в сравнении с советским временем. Однако она видоизменилась: на смену котлу, в котором варился "советский по содержанию и национальный по форме" человек, пришел автоклав глобализации.
Что, впрочем, в условиях экспансии американизированной масскультуры, информационно-облучающих технологий, коммерциализации всех сторон общественной жизни, еще больше девальвирует остаточную этничность. Дети разбираются в разновидностях бэтменов и покемонов, но Ивана-царевича не отличают от Ивана-дурака, а Василисы Премудрой от Елены Прекрасной, впитывая ценности другого, не русского уже мира.
Процент деэтнизированной части русской нации весьма велик. Это и маргинализированные жители слобод, оторванные от традиционной деревенской культуры, но не прошедшие полноценную аккультурацию культурой городской. Это и часть космополитической элиты, чувствующей себя привычней в лондонах и парижах, нежели в чуждой им российской глубинке, говорящей на иностранном лучше, чем на литературно русском, и чурающейся своей русскости. В максимальной степени интеллигентская обслуга этой элиты также космополитизирована.
По данным социолога А.А.Овсянникова, к 1990 г. в России можно было считать русскими не более 30% (знали историю, культуру, традиции и верования русского народа). Остальные были во многом денационализированы. Б.А.Виноградов, депутат Государственной Думы от "Родины", отмечает почти вдвое большую пораженность национальной неприязнью именно денационализированного, но формально русского населения, в сравнении с теми, кто идентифицировал себя как русских националистов. «Нацизм вообще вненационален» — делает вывод автор, «чем меньше в народе национализма, тем больше нацизма. Национализм излечивается развитием национальной культуры» (с.40) [Виноградов Б. А. России нужен сгусток воль. Благовещенск, 2006, с. 40].
Сказанное крайне важно для того, чтобы оценить всю легковесность и недобросовестность популяризаторов и организаторов пропагандистских кампаний о "русском фашизме", чуть ли не врожденной ксенофобии русских, и прочих «камланий», опирающихся на методы и приёмы психологических и информационных войн.
В то же время, денационализацию (исходя из структуры контуров национального воспроизводства упомянутой выше) нельзя сводить к утрате этничности. Современная нация воспроизводит себя именно как этносоциальный организм, через институты современного общества. В нём системы современного конкурентоспособного и ориентированного на потребности национального развития образования или здравоохранения, или содержательные СМИ не менее важны, чем рассказанные на ночь народные сказки мамой или бабушкой. И сегодня господа Зурабов, Фурсенко, Эрнст и структуры, ими возглавляемые, в максимальной степени формируют параметры суверенного развития русской нации. Или не формируют. Но "затачивают" "эту страну" под глобальные проекты, не оставляющие места ни для русской культуры, ни для суверенитета.
Отождествление с формирующимся социальным организмом, с проектом, реализуемым российской элитой — суть отечественной "российскости". Русскость и российскость могут не противоречить друг другу, хотя "валентность", значимость и ценность этих самоидентификаций могут варьировать на личностном и на групповом уровнях. Но если власть исповедует этнический и национальный нигилизм, проводит непопулярную социальную политику, то сколь ни популяризируй "российскую нацию-согражданство", она будет отвергаться на массовом уровне.
"Русская культура" здесь также понимается не в ее узком этнокультурном своеобразном измерении: то есть не как самовары, матрёшки, балалайки и казачий хор, поющий исключительно народные песни. Русская культура в национальном значении означает, что "русский балет" или "русская математическая школа" является важной конструкцией социального организма, культуры и науки, безотносительно того, из какой страны был заимствован балет или какой процент еврейских по генезису фамилий насчитывал список отделения математики РАН.
Чрезмерная этнизация современной национальной жизни есть попытка вернуть национальное сознание на уровень племенного, запихнуть развитие современной нации в узкое этническое гетто. Узко-этническая логика есть попытка средствами прошлых веков ответить на вызовы глобализирующегося современного мира. Она одномерна и неадекватна реально встающими перед национальным развитием проблемами.
Чем более развито общество, тем меньшую роль играет этнокультурное воспроизводство для развития нации. При нормальном развитии этническое как бы «уходит в основание», становится само собой разумеющимся. Этничность не замечается, как не замечается воздух, или вода. Но это, подчеркну, в нормальном, а не в травмированном состоянии национального организма.
В этнополитических технологиях цель использования этнонимов, этнической солидарности, этнической самоидентификации, которую довольно просто актуализировать, всегда является трансформация этнической солидарности в политическую лояльность и поддержку. В то же время этничность является неполноценной символической заменой политического участия и соотносится с адекватными современным вызовам интересами полнокровного национального развития как соска-пустышка, с полноценной бутылкой молока, принося лишь иллюзорное удовлетворение массовому этническому самосознанию.
Важно рассмотреть зеркально противоположные этнополитические картины мира у политических субъектов и объектов воздействия. Для политического субъекта (партий, лидеров, элит) этнизация сознания и этнические факторы являются средством и инструментом, эффективной отмычкой к управлению массовым сознанием, к власти над ним. Для объекта воздействия, категоризирующего сложную многомерную политическую действительность в плоских одномерных этнических терминах-маркерах, как правило, напротив, власть рассматривается как средство реализации, достижения, защиты этнических ценностей и идеалов.
Надежды, что в России нужно лишь повторить "успешный" опыт использования этнических факторов в политической мобилизации, примененный в республиках бывшего СССР и приведший к созданию режимов с элементами этнократии, также представляются опасно деструктивными и поверхностными.
"Русский вопрос" в самых сущностных своих параметрах не является собственно этническим вопросом. Чрезмерный акцент на этничности лишь переключает внимание с его содержательной стороны на внешние маркеры. Никакие законы "о русском народе" не компенсируют действие факторов, реально детерминирующих положение русских в России. Есть экономические, социальные, политические, культурные реалии и процессы, которые формируют статус, определяют роль и место нации в государственной жизни. В Великобритании, например, нет никакого «закона об английском народе».
Попытки навязать этносу несвойственные ему функции, конституировать этнос в политическую, экономическую, культурную элиту, превратить в господствующий имперский этнос, а Россию в этнократическую империю — иллюзорный и тупиковый путь, игнорирующий структурную природу наций, исторический и международный опыт их развития. Даже если сдабривать эту тупиковую логику и линию поведения "националистической" и "патриотической" риторикой.
Хочется взглянуть на будущую судьбу возможного русского этноцентрического и этнократического режима? Достаточно бросить взгляд на Ближний Восток, где именно этническая самоидентификация (воссозданная во многом современными средствами, на основе этноконфессиональных рудиментов мирового еврейства) лежит (с некоторыми оговорками) в основании государства Израиль. И посмотрим на взаимоотношения Израиля с соседями, причем не на уровне элиты, а на уровне «grass root», гражданского общества. Этничность, пропитавшая всё общество, любовно лелеемая и поминутно реанимируемая тысячами повседневных конфликтов даже в мирное время. И никакая толерантность, никакие увещевания не отменят массовой ксенофобии, не снизят здесь градуса межэтнического отчуждения. Любая этнократия, как правило, есть повседневная война, плавно переходящая из холодных в горячие стадии.
Можно ли пренебречь этническими травмами и этничностью, формируя и корректируя национальную политику?
Этническое сознание, напрямую связанное с эмоциональной сферой, играет роль катализатора или "триггера" в восприятии межнациональных реалий. Оно провоцирует реакции, кажущиеся иррациональными в плоской рассудочной проекции. Ибо калькулировать "национальное достоинство", "национальную гордость" и прочие с трудом формализуемые материи элите с бухгалтерско-предпринимательским или бюрократическим менталитетом действительно не под силу. В их инструментарии просто нет способов категоризации этнополитических реальностей. А неназванное чаще всего упускается из виду.
Среди травм нанесенных русскому национальному самосознанию в последние годы следует выделить собственно этнический пласт. Но именно этого стихийно формирующегося этнического подспудного Гольфстрима, похоже, совсем не ощущают представители власти (часть ее во всяком случае), совершая не политическую даже, но стратегическую ошибку этнонигилима.
Этнические чувства почти всегда непроизвольны, и никакая политкорректность и призывы к толерантности не отменят ощущаемого внутри чувства справедливости или несправедливости. Не секрет, что инонациональные постсоветские элиты сделали очень многое, если не всё, чтобы "наплевать в душу" русскому народу, именно с акцентированием его русскости. Русский "старший брат" оказался виновен во всех совершенных, мыслимых или приписанных ему преступлениях и всем должен. Национальная контрэлита (оказавшаяся на поверку слегка загримированной вчерашней номенклатурой) с болезненным наслаждением бросилась перечислять исторические обиды, нанесенные русскими и "русской властью", всем "меньшим братьям".
И вчерашние коммунисты, клявшиеся в верности интернационализму и бывшие большими русскими, нежели сами русские, плавно превратились в борцов с коммунизмом. Не только Париж, как оказалось, «стоил мессы». Но и Тбилиси, Баку, Ашхабад, Рига, Таллинн и прочие города. И в ситуации распада СССР нашлось немало желающих если не вонзить нож, то, хотя бы, плюнуть в русскую спину.
Впрочем, они великодушно были готовы разменять обиды, нанесенные их прадедам и дедам, на дешевые энергоносители по ценам в разы ниже мировых или получить набежавшие за времена «оккупации» проценты. «Ах, как нас обижали!» — взвизгивала интеллигенция, вполне процветавшая в СССР и получала поддержку и сочувствие от единоплеменников и сограждан. «Голодомор», «депортации», «репрессированные народы», «государственный антисемитизм»… Весь этот спектр реальных, а чаще мнимых гипертрофированных обид был адресован к русским. Тот факт, что уровень жизни, статистика лиц с высшим образованием и многие другие показатели свидетельствовали о том, что не этнические критерии определяли стимулы или санкции национальной политики в СССР — ничуть не смущала интеллигенцию. Русские, русская культура, русский язык стали "козлом отпущения", объектом репрессий и вытеснения во многих республиках бывшего СССР.
Русское национальное сознание оказалось "стигматизированным". На Западе эти же мотивы моральной девальвации этнонима "русский" имеют вполне практическую подоплеку — снизить "репутационный капитал" России — потенциального конкурента, ее предприятий, бизнесменов, политиков, граждан. Повысить в мозгах потенциальных партнёров России риски, связанные с ведением дел с Россией и русскими, — вполне осознанная и прослеживаемая стратегия с опоздавшими на "праздник жизни" золотого миллиарда. А место "водоноса и дровосека" — в комнате для обслуги. "Русская коррупция", "русская мафия", "русский авторитаризм": всё это может иметь, а может не иметь к реалиям никакого отношения.
В русской народной национальной традиции предательство всегда считалось одним из самых тяжких нравственных преступлений. Массовое сознание фиксировало превращение советских "своих" в "чужих" иностранцев с обидой, разочарованием, удивлением, к которым примешивалась брезгливость и ненависть. Этнические маркеры лишь придавали дополнительную эмоциональность переосмысленной оппозиции "свои" — "чужие". Либеральная интеллигенция, традиционно центрированная на личности, ее правах и свободах, не понимает природы этих негативных внеличностных этнических эмоций, принимая их за имманентную русскую «ксенофобию».
Похоже, что ответную реакцию этого «коллективного этнического бессознательного» мы и наблюдаем сегодня в отношении Грузии и грузин. Какие рациональные цели преследовала российская элита в данном контексте не важно — важно, что эти элитарные цели попали в резонанс со стихийной реакцией русских этнических чувств.
Часто встречаемая в либеральных СМИ мысль, что мы являемся свидетелями всего лишь манипуляции гражданами властью с помощью ксенофобии, представляется мне вульгарным упрощением реалий, гибридом и бескорыстных, и проплаченных страхов и комплексов интеллигентски-либерального сознания.
Проведем мысленный эксперимент. Представим, что какие–то аналогичные акции власти предпринимают в отношении Белоруссии и белорусов... Гусинско-березовские СМИ в свое время тоже ведь приложили немало усилий для того, чтобы изобразить белорусов нахлебниками и паразитами, норовящими поживиться с богатого русского стола. СПС и Яблоко состязались, одни топорней, другие интеллигентней в обливании Белоруссии, ее «авторитарного» и «неинтеллигентного» Президента всеми возможными и мыслимыми информационными помоями. И… ничего не получилось. Этническое сознание русских отвергло в массе своей эти назойливые попытки, потому что белорусы упорно оставались "своими".
Грузия — другое дело. Советский миф о приветливых, гостеприимных, дружелюбных, хлебосольных грузинах как доминанте восприятия грузин остался лишь в голове совсем уже непуганых либералов. Русское этническое массовое сознание избавлялось от этого мифа, может, не с такой скоростью как абхазы и осетины, но эволюция происходила в том же направлении. «Друг познаётся в беде» — гласит русская народная пословица. И белорусы, и грузины, и латыши — все познаются и проверяются. И далеко не все народы бывшего СССР в массе своей сдают этот экзамен хотя бы на «удовлетворительно». Хотя и сегодня отношение к увешанному медалями грузинскому ветерану Великой Отечественной будет, как правило, резко отличаться от отношения к распальцованному владельцу казино или сосунку-мажору, покупающему диплом в элитном московском вузе. Подобострастие грузинской элиты в отношении нового «старшего брата», заокеанского хозяина и патрона тоже не остаётся незамеченным этническими пластами сознания.
Думается, что многое из того, что называют "бытовым антисемитизмом", тоже питается реакцией этнического отторжения той части советского еврейства, которая внезапно (с подачи Алии-Бет) ощутила приступ острой любви к «исторической родине» и покинула своих сограждан ради безопасной, благополучной и спокойной сытой жизни. Впрочем, как оказалось, не очень безопасной и не очень благополучной.
Конечно, это, пропитанное этническими эмоциями «мы» и «они», далеко не всегда точно совпадает с этническими границами. Но наличие противоположного личностного опыта не отменяет и даже не корректирует этнический стереотип. Личное и этническое сосуществуют в разных плоскостях сознания. То, что не укладывается в стереотип, воспринимается именно как проявление личностного начала, «своей» личности, «плывущей против этнического течения», как исключение из этнического правила. Один и тот же человек, только что употреблявший грубые инвективы в полемике с иноэтничным эмигрантом, спокойно и симпатией может общаться с представителем той же этнической группы, воспринимаемым как «свой».
Та же «этническая травма» лежит в основе так называемой «кавказофобии», особенно в отношении чеченцев, точнее «ичкерийцев», потому что и здесь отношение к «своим» «чеченцам» от Махмуда Эсамбаева до Доку Завгаева, Саламбека Хаджиева или Асланбека Аслаханова значимо отличается по знаку и градусу эмоциональности от отношения к «дудаевцам» и «басаевцам». Настроженность и неопределенность в отношении к «кадыровцам» проявляется в поляризации эмоционального спектра в отношении данной группы. Опять же антиичкерийский «ксенофоб», только что демонстрировавший высшую степень неприятия дудаевцев, басаевцев, может корректно, толерантно и уважительно общаться с чувашами, башкирами и «своими» чеченцами. Как свидетельствует не растущая (что фиксируется социологическими опросами) доля тех, кто винит в своих бедах "инородцев", потенциал этнической ксенофобии весьма ограничен.
Жизнь пишу я без помарок,
Но, собрав кураж по крохам,
На немецких на овчарок
Погляжу — и станет плохо.
Так пишет современный израильский поэт Ян Каганов, прекрасно передавая особенности и избирательность засевшей в подсознании этнической памяти.
Структуры этнической психологии формируются спонтанно, именно о них можно сказать, что они «впитаны с молоком матери» и сформированы всей окружающей этнической обстановкой и историей.
Русскость "made in abroad"
Но многие ли матери сегодня выкармливают своих младенцев материнским молоком? Продолжая эту метафору, скажу, что учебники, политическая публицистика и журналистика, СМИ, телевидение, современная массовая глобализируемая культура, информационные и политические технологии — все эти нетрадиционные институты стали «заменителем материнского молока», формируя на месте вытесняемой русскости и этничности нетрадиционную политическую ориентацию — «глобалистичность». Обозначим эти пласты квазиэтнической самоидентификации как «этничность второго порядка». Она может восприниматься в этнических терминах, претендовать на истинную "русскость", но по генезису и механизмам формирования (политическими и информационными технологиями) качественно отличается от естественной этничности и русскости.
Эта "вторичная этничность", как правило, производна от политических проектов и идеологий (глобальных прежде всего) элит и не может быть рассмотрена самостоятельно. В результате такого облучения и индуцирования рождаются причудливые химеры-мутанты, вроде русского «неоязычества», «славянского расизма», «русского фашизма» и тому подобные "не мышонки не лягушки, а неведомы этнополитические зверушки"! Называть эти течения и субкультуры «русским фашизмом», используя этноним «русский» также правомерно как называть «Кока Колу» или «Пепси Колу» традиционным русским напитком, хотя именно это с настораживающей пропагандисткой монотонностью и происходит в либеральных СМИ.
И в данном случае не важно количество русских во многом денационализированных и деэтнизированных молодых людей, предпочитающих Пепси квасу. Мода на скинхедов, культ жестокости, насилия, «сильной личности», ориентация на личный успех за счёт подавления «чужих» и прочая информационная инфекция пришли именно из США, Европы (Германии прежде всего). Они являются побочным следствием чрезмерной открытости глобалистским тенденциям и пропаганды плохо переваренного «либерализма» в широком смысле слова, призванного расчистить площадку на месте обрушенного советского проекта, отсутствием эффективной фильтрации и нейтрализации зарубежных заимствований.
Именно им в наибольшей степени свойственна агрессивная избирательная ксенофобия, расизм. Импортированный и индуцированный характер этих вторичных форм национализма выдают даже иррациональность объектов, избираемых в качестве мишени для ненависти (например, негры). А сама якобы «русскость» выступает для данных форм радикализма и экстремизма как политическая и этническая мимикрия.
