Разговор о политических перспективах русского этнонационализма (а также о последствиях реализации этого проекта в России) мне хотелось бы начать с двух «самоидентификационных тезисов».
Тезис первый. Автор настоящей статьи позиционирует себя как российский государственник.
Тезис второй. Именно поэтому, автор считает русский этнонационалистический проект политически опасным для Российского государства. Образования, реально существующего в сегодняшнем мире (а другой России у нас сегодня нет), а не фантома, сочиненного в кругу пикейных жилетов «Садового кольца». Рассуждать столь категорично мне помогает немалый практический опыт (прикладные исследования в «горячих точках», а также исследовательские проекты по Кавказской «окраине» России).
Сегодня русский этнонационализм достаточно жестко критикуется (если не сказать обличается) публицистами и экспертами. Однако эта критика ведется, что называется с одной «точки прицела». Главными оппонентами «русского возрождения» выступают либеральные (точнее сказать, псевдолиберальные, однако более корректная идентификация российских «либералов» не является предметом настоящей статьи) деятели. Именно в «русской идее» они видят столь опасные для них вызовы, как «усиление власти», «укрепление государства», подавление частных свобод и инициатив. Между тем, такая критика кажется нам несколько односторонней, если не сказать однобокой. Содержательная критика «русского проекта» с государственнических позиций фактически не представлена в сегодняшней дискуссии о перспективах этнонационализма.
Сегодня русский этнонационализм — это сила, которая еще не стала институциональной. У нее нет своих партий (хотя есть сочувствующие в разных политических объединениях, включая и респектабельные парламентские фракции). Чего стоит лозунг «Мы за бедных, мы за русских!», принесший лидеру ЛДПР Владимиру Жириновскому существенный прирост голосов на парламентских выборах 2003 года.
Симпатии к русскому этнонационализму есть и в рядах правоохранительных структур, спецслужб, администраций разного уровня. Жесткие действия последних недель по отношению к российским грузинам показывают, что русский этнонационализм может (хотя и по конъюнктурным соображениям) использоваться как ресурс и высшей государственной властью страны. Разговоры про слишком «ретивых милиционеров» уже очень напоминают разговоры периода «перестройки» про не в меру «ретивых военных» в Тбилиси, Вильнюсе и Баку. И тогда, и сейчас высшая власть боялась ответственности, пытаясь свалить ее в 1989–1991 гг. на военных, а сейчас на сотрудников правоохранительных структур. Однако степень влияния сторонников этого течения зачастую переоценивается либеральными политиками и правозащитниками. Тем не менее, оно и в самом деле набирает популярность в массах, а это важнее, чем появление очередной партийной структуры. В конце концов, рождение любой партии — это ответ на общественный запрос.
Но в чем конкретно заключается опасность русского этнонационалистического проекта для Российского государства, если русские – это этническое большинство? И при этом русские в России — это не простое большинство, а большинство подавляющее. Русские в нынешней России в отличие от времен Российской империи и Советского Союза составляют более 80 % от общего количества населения РФ. По результатам Первой Всероссийской (она же последняя) переписи населения 1897 года, удельный вес великороссов составлял чуть более 44 %. Однако это количество «распределялось» и на Великое княжество Финляндское, и на Царство Польское. В Советском Союзе (уже без Польши и Финляндии, но с Галицией и Закарпатьем) количество русских увеличилось до 55 % от общего числа советских граждан. После распада Союза ССР и превращения одной шестой части суши в одну восьмую количество русских выросло до таких показателей, что многие аналитики пришли к выводу об этнической гомогенности РФ.
При этом, несмотря на все алармистские заявления о «деславянизации» нового пограничья (Юг России), русское населения Кубани, Дона, Ставрополья все еще составляет порядка 80–85 %. Самой «нерусской» из новых пограничных областей России является Астраханская область, в которой удельный вес русских составляет 72 %. Однако и в советский период в этой области Нижнего Поволжья показатели были практически схожими. Более того, в миграционных потоках (с 1991 по 2006 годы) на Ставрополье, Дон и Кубань русские (выходцы из той же Чечни, республик Центральной Азии, гораздо реже из стран Балтии) составляют порядка 80%.
В Ростовской области эта цифра и вовсе достигает 87, 2 %. И в этом плане официальные данные не слишком разнятся с экспертными оценками. Следовательно, делается, вывод, Россия превращается в русское государство, а этнический элемент должен стать важным элементом государственного строительства (равно как и нациестроительства). Подобный вывод можно было бы признать безупречным, поскольку статистика и формальная логика говорят в пользу данной гипотезы. Однако же нациестроительство не всегда подвластно логике цифр и простой арифметике. Действительно, в постсоветский период Россия впервые в истории оказалась государством со значительно преобладающим по численности русским населением. Тем не менее, рассматривать "русскую идею" в ее различных этнонационалистических вариантах как объединительную идею для новой России представляется нам неперспективным в силу целого ряда причин.
Во-первых, "русская идея" (в ее этнонационалистическом исполнении) ничем не отличается от чеченской идеи (в ее ичкерийском варианте). В данном случае мы говорим не о направленности идеи, а о ее сути, содержании. И в первом, и во втором случаях, речь идет о приоритете «крови», а не согражданства. Следовательно, практическая реализация такой идеи не будет способствовать задаче разделения политики и этничности. Этничность же не может объединять всех граждан Российской Федерации, даже если речь идет об интеграции 15–20 % населения.
Хочется напомнить, что абхазы в Абхазской АССР составляли всего 17% населения. И, тем не менее, встроить их в проект «Грузия для грузин» оказалось невозможно. Карабахские армяне в семимиллионном Азербайджане тоже были «каплей в море». Что, однако, не дает возможности сегодняшней Азербайджанской Республике (со всей нефтью и ростом оборонных расходов) рассчитывать на блицкриг в новой карабахской войне. Вопрос не в абсолютных цифрах, в степени готовности этнического меньшинства принять «русскую идею» в ее этнонационалистическом обличии. Сегодня к такому повороту не готов Кавказ (даже такие его территории, как Адыгея, вспомним хотя бы провал «объединительного проекта» с Краснодарским краем), не готово Среднее Поволжье, и даже Сибирь (если вести речь о Туве).
При этом, политическая лояльность (лояльность через согражданство и политический национализм) принимается даже представителями самых «проблемных» этнических групп России. В этой связи весьма показательна формула, выдвинутая чеченским политологом Шамилем Бено, экс-министром иностранных дел дудаевской Ичкерии: «Все мы, независимо от того, как нас зовут — Шамиль, Иван, Исаак и т.д., — должны считать себя в первую очередь гражданами России. Первичная идентичность должна быть гражданская, а затем уже по культурной принадлежности — русский, чеченец, армянин, еврей — в своем быту». Увы, для признания этого тезиса Чечне дважды пришлось преодолевать сепаратистский соблазн… Но и для того, чтобы бывшие поборники независимости Чечни стали ощущать себя гражданами России, Москве тоже пришлось идти на большие жертвы и внутренние потрясения. И уж гарантировано то, что русскими себя они ощущать не будут никогда. Как бы нам того не хотелось!
Значительная часть полевых социологических исследований в чеченских общинах за пределами Чечни (Волгоградская, Астраханская, Ростовская области) говорит о том, что именно Россию считают своей родиной подавляющее большинство респондентов. При этом бросается в глаза одна интересная гендерная особенность. Стропроцентный «пророссийский выбор» делают женщины-чеченки (т.е. группа, гораздо более консервативная и склонная к стабильности). Т.е. кабардинцы, чеченцы, татары, тувинцы готовы быть лояльными российскими гражданами и служить России, но при этом не готовы к русификации и признанию русских высшим российским этносом. В полемическом задоре, можно конечно, сказать, что плевать мы хотели на черно… Но это в полемическом задоре.
Но, во-первых, давайте посмотрим на динамику призыва в российские вооруженные силы и потом поставим себе риторический вопрос, кто больше «косит» от армии (главного символа российской государственности-!) — жители Дагестана, КБР… или же жители Калужской области (можно вместо последней поставить название любой другой центрально-российской территории)? Кто до сих пор считает службу в рядах вооруженных сил обязательной частью мужской инициации? Конечно, сегодняшняя армия — это не Старая гвардия Наполеона. Но проблема санации в армии и государстве вообще — это не вопрос русификации. Это — проблема национализации и деприватизации государства. Т.е. процесса, в котором могут и должны участвовать все граждане России вне зависимости от их этничности.
Во-вторых, нерусские этносы имеют различный исторический опыт вхождения в состав России (в том числе и резко негативный) и по-разному интегрированы в российский социум. И речь здесь идет не только о российском Северном Кавказе. Можно привести в пример ту же Туву, соседствующую с Красноярским краем. Превращение представителей "плохо вписавшихся" этносов в лояльных российских граждан не может быть успешно проведено через простое игнорирование их этнической принадлежности. И уж точно русификация не может стать инструментом их интеграции в российское сообщество.
В-третьих, у России сегодня нет инструментов для русификации. Из регионов Кавказа русские либо уже уехали, либо стремительно уезжают. Даже по официальным данным в Ингушетии осталось всего 2% русских! Фактически гомогенной является Чечня. Численность русских в Дагестане снизилась до 5%. При этом русские Дагестана сконцентрированы в Махачкале, Каспийске (и большая часть русских этого города-спутника дагестанской столицы — военные), Кизлярском и Тарумовском районах (исторически территориях Нижне-терского казачества). Количество русских снизилось и в КЧР (теперь они перестали быть первым по численности этносом в республике), и в КБР. И даже в Адыгее, где русские составляют абсолютное большинство, их роль и значение стремительно снижаются. В «российском форпосте» Северной Осетии лидеры русских общин едва ли не официально признают свою роль «младшего брата» осетинского народа. Вопрос: «Кто будет русифицировать окраины?»
И дерусификация — это не один лишь Кавказ. Из Тувы после трагедий в Хову-Аксы, на озере Сут-Холь в 1990 г. произошел стремительный выезд русского населения. А те, которые остались, «бремя русского человека» нести не могут и не хотят. Кстати, к вопросу о бремени. На одном из совещаний в аппарате Южного Федерального округа (еще во времена Виктора Казанцева) главным вопросом повестки дня был «русский вопрос» на Кавказе. На этом совещании чрезвычайную активность проявлял атаман Всекубанского казачьего войска Владимир Громов, который апеллировал к полрпеду по поводу различных эксцессов, связанных с этническими меньшинствами. И эти апелляции исходили от представителя краевой власти Кубани, где русские являются этническим большинством (более 80%)! А что уж о КБР и Дагестане говорить!
Более того, жесткая русификаторская политика в этих регионах вызовет в качестве реакции антирусские погромы. Так что же делать? Выход один — делать ставку на «еврокавказцев», евротувинцев, бороться с клановостью, коррупцией и непотизмом, уходящими далеко за пределы вышеназванных республик в самое сердце нашей Родины. Местное население устало от феодальных отношений, которые благословляет и поддерживает Кремль. Снова мы упираемся в проблему приватизации власти, которая воистину «не имеет национальности». И от этой приватизации страдают как русские, так и нерусские. От феодальной этнократии страдают не только русские в республиках РФ. Дискриминацию испытывают татары в Башкирии, хакасы в Туве, балкарцы в КБР, черкесы и абазины в КЧР. И бороться надо с этим государственным феодализмом, а не с этническими группировками. Эти группировки, кстати сказать, возникают и эффективно действуют с благословения коррупционеров «славянской национальности» в погонах.
В-четвертых, принимая во внимание современные этнодемографические тенденции, необходимо быть готовыми к снижению доли русского населения в составе Российской Федерации. Даже в Москве и Московской области удельный вес русских с 1989 по 2002 гг. сократился с 95 до 93 %. Очевидно, что этот факт не должен привести к тому, чтобы Россия перестала быть Россией и превратилась в образование с иной судьбой и иными ценностями. Принципиально важно, чтобы изменение этнической структуры Российской Федерации не затронуло бы фундаментальные основы российской культуры (в самом широком смысле), а также статус России как единого демократического государства, имеющего серьезные внешнеполитические амбиции. А потому для государства, желающего сохранить себя в нынешних границах, абсолютным приоритетом является интеграция, а не ассимиляция и насильственная русификация. А значит оптимальная российская национальная политика — это не строительство «русского государства», а формирование политической нации (определяемой как гражданское сообщество, а не биологическое явление).
А что если Россия пожелает расширить свои границы? В этом случае «русский этнонационализм» тем более не может быть привлекательным. Русскими вряд ли захотят стать осетины и абхазы. Да и приднестровские молдоване и украинцы готовы к получению российского гражданства, а не к смене этнической идентичности. Совершая бегство от грузинского (равно как и от румынского) этнонационализма, жители de facto государств вовсе не горят желанием принять другой этнонационализм — русский. В свое время территориальное расширение Российской империи осуществлялось не благодаря русской идее, а благодаря надэтническим ценностям. Не зря свои первые труды российские славянофилы публиковали за рубежом. Полиэтничная империя Романовых хотела (устами императора Николая I) видеть не «хороших великороссов и плохих немцев, а хороших и плохих подданных». Не самый плохой лозунг для строительства российской политической нации! Все имперские государства распадались тогда, когда этнический национализм набирал обороты. Османскую империю похоронили не «великие державы», а младотурецкая революция и революция Ататюрка, вынесшие на своих знаменах этнонационалистические лозунги. Сохранение же крупных держав стало возможно лишь на основе не этнического, а политического национализма.
Проблема выработки общих для всех россиян ценностей, общей идеологии не стала до сих пор предметом внимания Российского государства. Наверное, отсюда и популярность этнонационализма как попытки обретения идентичности. Решение вопросов о власти и собственности вытеснило проблемы межэтнических отношений на периферию.
Россия — полиэтничное и поликонфессиональное государство. С этим утверждением согласны все российские общественно-политические силы. Но одной констатации полиэтничного и поликонфессионального характера нашей страны для успешной реализации национальной политики недостаточно. Прекращение дезинтеграции страны, достижение не провозглашаемого, а реального единства правового, политического и социально-экономического пространства, станут необратимыми лишь в том случае, если у всех народов, проживающих на территории Российской Федерации, выработается ощущение принадлежности к России не на основе крови, а на основе гражданско-политической общности.
Такой подход вовсе не отрицает этническую принадлежность и не зовет сменить ее на политическую. Как у каждого отдельного человека существуют свои личные интересы, но есть и надличностные, позволяющие человеку выделиться из "царства природы", так и у каждого российского этноса помимо своих интересов должны присутствовать и надэтнические, объединяющие ценности, ради которых разные этносы готовы считать Москву своей столицей, а триколор своим флагом. И просто жить вместе в одной стране.
